Антикварная история
Не картину, конечно, а женщину, как две капли воды похожую на Элизабет Сиддал, жену Данте Россетти, его вечную музу и модель многих художников братства прерафаэлитов. Чудесные золотые волосы, как у ангелов на полотнах эпохи Возрождения, нежное лицо и огромные серые глаза. Яков Михайлович обожал прерафаэлитов в целом и Джона Милле в частности. Особенно ценил «Офелию», которую тот писал как раз с Лиззи. Но в этот раз перед ним предстала именно Беатриса. Печальная и смиренная перед лицом неизбежности, с возведенными к небу страдающими очами.
Его оцепенение длилось так долго, что Лиззи, которую, как выяснилось, в миру звали Тата, совершенно растерялась. И только увидев в ее глазах слезы, Музыкант пришел в себя настолько, чтобы извиниться за свою несдержанность и в самых изысканных выражениях попросить не беспокоиться насчет монографии. Он придет за ней в другой раз.
Другой раз наступил на следующее утро.
Явившийся к открытию библиотеки Яков Михайлович был абсолютно уверен, что влюблен окончательно и бесповоротно.
Однако, хотя это случилось два года назад, их с Татой отношения по сию пору пребывали в зачаточном состоянии. Нет, она не была замужем и на вспыльчивого профессора смотрела вполне благосклонно, но Яков Михайлович все еще не мог преодолеть шока, который настиг его тем знаменательным днем. При встрече с Татой он трепетал и волновался так, что общение становилось мучительным для обоих.
Однако он использовал любую возможность, чтобы обратиться к ней. Хоть за чем-нибудь. В этот раз – за помощью в разгадывании тайны камеи.
– Да будет так! – вслух сказал Яков Михайлович и набрал заветный номер.
Кроме необыкновенной красоты, Тата обладала еще несколькими исключительными качествами – она была на редкость терпелива и могла найти что угодно где угодно. Сегодня это было кстати как никогда.
Рассказывая Тате историю камеи, Яков Михайлович увлекся, поэтому волновался меньше, чем обычно, и это было шагом вперед. Тата очень быстро поняла стоявшую перед ней задачу, обещала, что займется поиском немедленно, и в конце сказала:
– Я позвоню вечером и все расскажу.
От этих слов, сказанных, как ему померещилось, интимным тоном, у профессора по спине пробежала большая стая очень крупных мурашек, он покраснел – хорошо, что они говорили не по видеосвязи, – и, пролепетав невнятное «буду ждать», отключился. Уф!
Яков Михайлович уже знал: когда Тата начинала что-то искать, то пропадала со всех радаров. Конечно, можно увидеться с ней в библиотеке, но по опыту известно, что лучше этого не делать. Следовало набраться терпения и ждать. Суслин дал ему неделю, значит, как минимум дней пять Тату дергать не стоит. Потом она позвонит сама.
Тата позвонила к концу пятого дня.
Яков Михайлович не смог сдержаться и буквально завопил в трубку:
– Говорите быстрей, в чем интрига! Я просто изнемогаю от нетерпения!
– Да нет никакой интриги, Яков Михайлович, – с ходу вступила Тата. – Все очень просто. Дело в том, что Анна Гильберт, единственная дочь ювелира, в профиль была очень похожа на Александру Федоровну в юности. Гильберт заметил поразительное сходство и изготовил еще одну камею. Для дочери. И выгравировал те же буквы – А и Г. Анна Гильберт. Понимаете? Алиса Гессенская и Анна Гильберт были не только похожи. Совпали их инициалы. Может, именно это удивительное обстоятельство и стало причиной появления второй камеи. Людвиг мог не опасаться. Шанс, что камеи когда-нибудь встретятся, был ничтожным.
– Как же камея Анны попала в Россию?
– Это очень интересная история. Дело в том, что в четырнадцатом году, перед самой Первой мировой, совсем молоденькая Анна вышла замуж за Николая Соболева, офицера лейб-гвардии Измайловского полка. По-моему, он тогда уже был в чине подполковника, следовательно, намного старше жены. Жила семья в Петербурге, недалеко от Троицкого собора, вблизи казарм, где размещались измайловцы. Через год у них родился сын Сергей.
– Смею предположить, что подарок отца она привезла с собой в Россию.
– Думаю, это самое логичное объяснение.
– Забавно! Жена одного из командиров полка, к которому приписан цесаревич Алексей, вполне могла надеть подарок отца на какой-нибудь прием. А на приеме могла появиться императрица. И тоже надеть кулон с камеей. Пути Господни неисповедимы! А наивный Людвиг был уверен, что камеи никогда не встретятся!
– Я тоже об этом подумала, но никаких свидетельств не нашла.
– И что же случилось с камеей Анны дальше?
– Увы, информации не так много, и касается она Николая Соболева. Дело в том, что осенью семнадцатого года во время военных действий он перешел на сторону противника. Короче говоря, сбежал к немцам.
– Штаб-офицер императорского гвардейского полка стал предателем? Это вы хотите сказать? – ошарашенно выдавил Яков Михайлович.
– Искала сведения об Анне и случайно наткнулась на сообщения в газетах. Полковника Николая Соболева заклеймили как предателя родины и офицера, изменившего присяге.
– Непостижимо!
– Почему? У семьи тесные связи с Германией. Жена немка, богатый тесть. А в России уже революция и у власти большевики.
– Когда это было?
– Конец октября семнадцатого.
– Анна тоже уехала?
– Самое поразительное, что нет. Осталась в Петрограде, но поменяла фамилию себе и сыну.
– Снова стала Гильберт?
– Да. Наверное, хотела разорвать связи с мужем-предателем.
– Скорее защитить себя и сына, чтобы пальцем не тыкали.
– Возможно, но ей это не помогло. В начале двадцатых годов Анна Людвиговна Гильберт арестована и расстреляна.
– Расплатилась за преступление мужа?
– И не только она. Их с Соболевым сын также был репрессирован. В тридцать седьмом. Нашла в списках.
– А камея?
– Нигде не всплывала и никогда не продавалась. Я хочу сказать, легально.
– Знаете, Тата, что меня удивляет? Камея превосходно сохранилась. Ни пыли, ни грязи, ни царапин. Камни, оправа выглядят как новенькие. Просто идеально для ста лет безвестности.
– Хотите сказать, что за украшением тщательно ухаживали?
– Во всяком случае, берегли. Можно сказать, как зеницу ока.
– Если она была владельцу так дорога, почему же он решил ее продать? И именно сейчас?
– Черт его знает.
– А кто вам заказал экспертизу камеи? Не владелец?
– Нет. Ко мне обратился директор антикварного магазина. Имя владельца не назвал, но, судя по тому, что потребовалась тщательная экспертиза и я даже получил неделю отсрочки, он, по моим ощущениям, не уверен в безусловно легальном происхождении украшения.
Они замолчали, потому что обоим пришла в голову одна и та же мысль.
– Так камея краденая? – наконец озвучила ее Тата.
Яков Михайлович медленно и задумчиво поднял брови.
Капитан
Насчет «выделывания» Ширяева она ошиблась. Капитан был строг, суров и официален. Должно быть, народу многовато в кабинете, решила Маша и немного успокоилась.
В большом помещении стояло столов шесть, и за каждым сидели сотрудники следственного комитета. Некоторые вели беседы с посетителями. Странно, разве следователи, или как их там, оперативники, не должны носиться по городу в поисках улик и доказательств? Или они раскрывают преступления, не вставая из-за стола?
Пока она над этим размышляла, Ширяев положил перед собой несколько чистых листов, проверил, пишет ли ручка, и поднял на нее глаза.
Красивые, темно-серые, словно стальные. И ресницы красивые. Черные и длинные, как у девушки. Но рожа все равно противная. Наглая и циничная. И весь он с головы до ног наглый и циничный! Даже хуже! И пусть не воображает, что она польстится на его красивые глазки!
Распалив себя, Маша ответила Ширяеву свирепым взглядом и гордо выпрямилась на неудобном жестком стуле. Диман даже отпрянул от неожиданности. Ничего себе! Чего это она? Он еще даже не начал!
Кашлянув, капитан Ширяев взял себя в руки и начал со стандартных вопросов:
– Назовите полное имя, фамилию, дату рождения.
Маша стала отвечать и постепенно успокоилась. Когда капитан наконец перешел к вопросам по существу дела, она вполне контролировала свое состояние и отвечала четко, без запинки.
Видела ли она этого человека? Нет, не видела. Слышала ли от директора фамилию Васнецов? Ни разу. Называли ли ее другие продавцы? Никогда. Известно ли ей, зачем он приходил к директору? Да откуда, если она его никогда не видела? Уверена ли она, что этот человек в магазине не появлялся? Во всяком случае, она его не видела.
Очень быстро Ширяев исчерпал запас вопросов и попросил ее расписаться внизу листа. Она поставила подпись и посмотрела вопросительно.
– Вы свободны, – сказал капитан и стал смотреть в исписанные листы.
Маша направилась ко входу, мечтая только об одном – скорее выбраться из этого душного во всех смыслах кабинета.
На крыльце она остановилась и вдруг почувствовала дикое желание закурить. Она в жизни не держала в руках сигарету, поэтому страшно удивилась. Вот так и становятся неврастениками! Уже на покурить тянет! А потом на что? На водку?
Не успела Маша ужаснуться этой печальной перспективе, как ее окликнули. Машинально обернувшись, она увидела выходящего из двери Ширяева, и ее лицо вытянулось. Как? Еще не все?
– Не пугайся, я не по делу.
Так они на ты? А в кабинете называл гражданкой Заречной!
– Ты сейчас куда? – продолжал Диман, оглядываясь по сторонам.
– Ммм… Домой, наверное.
Он словно только этого и ждал.
– Давай подвезу!
Щас!
– Не стоит. Я как-нибудь сама.
Маша решительно двинулась прочь, но ее тут же поймали за рукав.
– Да чего ты! Боишься меня, что ли?
На слабо хочет взять?
– Конечно, боюсь. Ты у нас приличным поведением не славишься. С девушками не церемонишься. Грубишь. Хамишь. За рукав хватаешь.
– Все-все, сдаюсь! – Ширяев рассмеялся и посмотрел весело. – Признаю ошибки молодости! Прости!
– Бог простит, – сурово ответствовала Маша и снова двинулась прочь. Может, уже отвяжется?
– Ну не отказывайся. Прошу. Клянусь, что просто довезу до дома.
Маша обернулась и посмотрела на капитана испытующе. Он сделал честное лицо и для усиления эффекта поморгал. Позер, подумала Маша, но не смогла удержаться от улыбки. Все-таки ресницы у него чудесные!
Оказалось, у Ширяева отличная машина. Большая, красивая и, как определила для себя Маша, ухоженная. Она с удовольствием забралась на переднее сиденье и скомандовала:
– Вперед и с песней!
Счастливый капитан нажал на газ.
«Скоро буду дома», – расслабленно подумала Маша.
И опять ошиблась. Все-таки не зря Ширяев работал в таком месте. Во время пути он все же уболтал ее заехать на чашку кофе в ресторан. Сама не понимая почему, она согласилась.
Кофе оказался очень горьким и кислым, поэтому пришлось заедать его пирожными. Вот те были на редкость хороши! Пришлось заказать еще!
Ширяев даже почти уговорил ее выпить по бокалу вина, но тут она заартачилась. И насторожилась. А не собирается ли он по пьяной лавочке вытянуть из нее то, чего она говорить не собирается? Про Аленку и камею, например. Маша сразу отвергла все попытки задержать ее еще немного и потребовала выполнения обещания доставить ее домой в целости и сохранности.
Ширяев подчинился без особой радости.
У дома он выскочил из машины, чтобы проводить до парадного. Он еще поспрашивал ее о тренировках и наконец замолчал. Маша, томившаяся от желания поскорей очутиться в своей каморке, подняла на капитана усталые глаза и увидела, что он напряженно смотрит на ее губы. Раздумывает, не пора ли лезть с поцелуями, догадалась она.
– А ты не пробовал заняться мисоги?
– Чего?
Капитан с трудом оторвался от предмета своих вожделений и снова поморгал девчачьими ресницами.
– Мисоги – это обряд очищения холодной водой в Японии. Ну, типа ритуал такой. Сначала в горах проводится практика воздержания от излишеств, а потом – омовение в водопадах, расположенных в святых местах. Немного на наше купание в проруби на Крещение похоже. Там тоже сначала постятся. Говорят, отличное средство для познания чистого опыта и подлинной истины. Не слыхал?
Ширяев посмотрел непонимающе и вдруг хмыкнул.
– Намекаешь, что я слишком несдержан? Типа тороплю события?
Маша улыбнулась.
– Пока, капитан.
И закрыла за собой дверь. Уф!
Ей казалось, что поединок выигран вчистую. Если Ширяев не дурак, то поймет, что она не намерена развивать отношения. В этом случае она его больше не увидит. Ну, если только он снова не вызовет ее на допрос.
Однако оказалось, что на стороне капитана действуют могущественные силы в лице Льва Моисеевича.
Как только она явилась на следующий день на работу, он вызвал ее в кабинет. Сначала долго выспрашивал, что она сказала в следственном комитете, а когда узнал, что они провели с Ширяевым вечер, вдруг задумался. Долго жевал губами, а затем произвел странные действия. Почесал лысину, вспушил остатки волос на затылке, потер левое ухо, пригладил пальцами кустистые брови и сделал доброе лицо. Наблюдая за непонятными манипуляциями, Маша насторожилась. Чего это с ним?
Все разъяснилось, когда Лев Моисеевич поинтересовался, когда они увидятся с «милиционэром» в следующий раз. Маша не сразу догадалась, зачем директору это знать, а поняв, сразу рассвирепела.
– Лев Моисеевич, я вас укушу, честное слово! Чего вы суете мне этого Ширяева?!
– Я? Сую? Да ни боже мой! Я просто интересуюсь на предмет ваших совместных планов!
– Каких таких планов? Нет никаких планов! Вы что, сводничать собираетесь?
– Какой ужас ты говоришь, Муся! Я всего лишь беспокоюсь за невинное дитя!
– Ага! Так я и поверила! Честное слово, я пожалуюсь на вас Бине Рафаэльевне!
Угроза прибегнуть к заступничеству Мудрости Вселенной, как всегда, подействовала на директора отрезвляюще.
– Зачем сразу ябедничать, Мусенька? Да еще на такой верх! Я же без очень задней мысли спросил! Может быть, не глубоко подумав! Просто волнуюсь за тебя, и все!
– А кто предлагал мне соблазнить Ширяева, чтобы отвести от нас подозрения в связи с Аленкой?
– Я?! Соблазнить?!
У Льва Моисеевича глаза вылезли на лоб, а сам лоб сложился гармошкой.
– Ну, голову задурить! Это одно и то же! А теперь взялись волноваться? Это, Лев Моисеевич, лицемерие!
Директор немедленно прикрыл левое ухо ладошкой. Не хватало еще слушать напраслину и хулу!
– Это перебор, Муся!
Но Маша уже разошлась:
– Ну и пусть перебор! Я этого Ширяева на дух не переношу, а пришлось его весь вечер терпеть! Ради чего, я спрашиваю, а?
– Ради дела, Мусенька, только за-ради святого дела сохранения подлинных ценностей от утери и забвения потомков!
– Ну так я уже все сделала! На допросе сказала так, как вы просили!
– Это ты молодец, Мусенька! Большая молодец! Я только за то говорю, что мы должны быть в курсе, как продвигается дело дальше! Только за это! И ни разу за то, чтобы быть соблазненной этим кошмарным капитаном!
Лев Моисеевич распереживался не на шутку, и Маше стало жаль старика. Чего она, в самом деле? Ведь ей тоже ужасно интересно узнать, имеет ли смерть Васнецова отношение к камее.
– Хорошо, Лев Моисеевич, я подумаю. Может, представится случай все выяснить.
Суслин сразу успокоился и повеселел.
– Вот именно, Муся! Именно, если представится случай! Если представится, то мы все будем очень довольны!
Маша вздохнула. Случай, может, и представится, только сумеет ли она использовать его так, чтобы потом не пожалеть? Что касается Ширяева, то не так уж он кошмарен. При всем своем ментовском цинизме и хамстве парень он вполне порядочный. Это понятно даже при ее минимальном опыте отношений с мужчинами. И потом, она может ошибаться, но, кажется, взаправду ему нравится. Без дураков.
А если так, то к чему эти встречи могут привести?
Маша задумчиво почесала нос.
Может попробовать встретиться словно случайно и мимоходом спросить, как идет следствие? Пустой номер! Диман – профессионал и быстро догадается, что у нее в этом деле свой интерес! Ведь тонко вести игру она не сумеет! Только наведет на них подозрения! А если не расспрашивать, то он подумает, что нравится ей! Еще хуже! Капитан не из тех, кого можно держать за подружку. С таким два раза пройдешься, и он заявит на нее права.
Георгиевское оружие
Ее потуги выстроить концепцию отношений с капитаном Ширяевым прервал директор, который копошился у большого сейфа.
– Поди сюда. Смотри.
Лев Моисеевич достал из сейфа что-то длинное, завернутое в кусок замши. Маша подошла и наклонилась. Директор развернул полотно, и она увидела саблю.
– Это знаменитое Георгиевское оружие. Золотая сабля.
Лев Моисеевич осторожно вынул клинок из ножен.
– Откуда она?
– Наследник хочет продать.
– Дорогая вещь.
– Не то слово, – кивнул Лев Моисеевич. – Дорогая и старинная. Практически музейная. Я хочу, чтобы ты занялась этой саблей. Ты же архивист. Надо вытащить на свет божий ее подноготную.
– Так для этого есть специалисты. Я-то кто?
– Я бы не хотел обращаться к специалистам официально. Не хочу светить эту вещь.
Опять?
– Почему, Лев Моисеевич?
– Осторожность, дитя мое, во всем нужна осторожность.
– Боитесь, что снова столкнемся с криминалом?
Лев Моисеевич почесал левое ухо, но закрывать ладошкой не стал.
– Да на первый взгляд тревожиться не про что. Документов на оружие наследник, к сожалению, не имеет, но оно и понятно. За столько лет потерялись, конечно, но имеются фотографии и другие подтверждения.
– Что за подтверждения? Покажите.
Лев Моисеевич достал папку и вынул несколько листов. Оказалось, это сканы фотографий и документов. Вот бравый красный командир стоит, подкручивая ус. Другой рукой он держится за эфес сабли. Внизу надпись: «Салон А. Киприани». А вот тот же снимок с увеличенным изображением оружия. Эфес с надписью «За храбрость» виден довольно четко. Сканирована и обратная сторона фотографии. Фиолетовыми чернилами небрежно написано: «Киев 1919». Чуть ниже довольно разборчивая подпись – «Петр Стах». И клякса. Видать, непривычно было этому Стаху пользоваться чернилами.
Было еще несколько снимков. Фото тридцать седьмого года, сорок пятого в Праге. Даже шестьдесят пятого. На параде в честь Победы. Везде тот же самый человек, только седины и наград на груди все больше. И на каждом снимке Петр Стах стоит, придерживая рукой наградную саблю. Гордился ею, наверное. Конечно, золотое оружие абы кому не вручают.
Маша внимательно рассмотрела изображение. Нет сомнений, что оружие то же самое.
На других листах из папки были копии документов, которые подтверждали, что Петр Андреевич Стах в тысяча девятьсот десятом году зачислен в лейб-гвардии Измайловский полк первой пехотной дивизии в чине рядового, в тринадцатом году произведен в старшие унтер-офицеры, а в пятнадцатом – в фельдфебели. Был еще один документ – список награжденных во время боевых действий в девятьсот пятнадцатом году. Фамилия Стаха значилась под номером сорок шесть. Документ сохранился не полностью, перечень самих наград смазан. Видно, подмок и чернила расплылись. Но имена читались четко.
– Саблю принес праправнук героя. Зовут Петр Молохов. Имя дали, как нетрудно догадаться, в честь героического предка. Документы я проверил.
– Что же вас беспокоит, не пойму. Думаете, эфес не настоящий, не золотой?
– Да в том-то и дело: самый что ни на есть настоящий! Настоящей некуда! И это само по себе рождественское чудо!
– Вы меня с толку совсем сбили!
– Дело в том, что этот самый Петр Стах в царской армии дослужился до фельдфебеля. На современный лад – старшины. А Георгиевским оружием награждались только начиная с обер-офицеров, то есть с прапорщиков. От фельдфебеля до прапорщика дистанция, как говорил Фамусов, «огромного размера».
– Ничего себе. Выходит, сабля не его, не Стаха? А чья? – Маша с опаской посмотрела на лежащее перед ней оружие.
– Вот это ты и должна выяснить. Сразу скажу, будет непросто. Но ты же профессионал. Умеешь работать с архивными документами.
– Тогда уточним задачу. Я должна найти тех, кто был награжден Георгиевским оружием во время Первой мировой войны и понять, кому принадлежало именно это. Так?
Лев Моисеевич кивнул и поднял палец.
– Однако мы, прелестная Муся, можем сузить круг поисков. Во-первых, уже известно, что Стах служил в Измайловском полку. А во‐вторых, немаловажно, что эфес сабли именно золотой, а не позолоченный.
– Понимаю. Значит, награжденный был офицером высшего эшелона, например генералом.
– Только не генералом, что ты! Тем вручали не просто золотое оружие, а украшенное бриллиантами. И на эфесе вместо «За храбрость» писали, за какой именно подвиг он награжден. Наша сабля попроще, но эфес точно золотой, хотя по новому уложению тысяча девятьсот тринадцатого года позволялся позолоченный. Многие вообще брали награду деньгами и за пять рублей заказывали эфес и приборные части из металла с золочением, однако в качестве компенсации получали тысячу.
– Но владелец этой сабли экономить не стал и заказал золотой. Понты дороже денег?
Лев Моисеевич построжел лицом и посмотрел осуждающе.
– Только не для гвардейского офицера, милая Муся. Тем более не для измайловца.
– Простите, Лев Моисеевич, ляпнула по глупости.
Директор сухо кивнул, принимая извинения.
– Скорее всего, офицер действительно имел высокий чин, не ниже штаб-офицера, то есть начиная с майора, и был довольно богат. Но важно, моя юная соотечественница, другое. Георгиевское оружие можно было заслужить только кровью. И немалой. Так что забудь про понты.
Лев Моисеевич снова взглянул с обидой.
– Ну я же извинилась. Ну что вы опять, – заныла Маша. – Лучше скажите, откуда вы все это знаете.
– На заре туманной юности увлекался историей оружия. Кое-что помню. Например, то, что на эфесе Георгиевского оружия всегда изображали вензель императора, в царствование которого награжденный получил первый офицерский чин.
Маша еще раз посмотрела на лежащую перед ней саблю.
– Никакого вензеля нет.
– А жаль. Мы могли бы точнее установить личность владельца. Хотя это объяснимо. После Февральской революции новая власть выпустила распоряжение вензелей императоров на оружии не делать, оставляя чистый овал. Приглядись – и увидишь, что надпись просто стерта.
Лев Моисеевич задумчиво погладил лысину.
– Итак, твоя задача если не упрощается, то конкретизируется.
Муся кивнула.
– Я так понимаю: среди награжденных, предположительно это было в пятнадцатом году, измайловцев надо искать того, кто каким-то образом был связан с этим Стахом. Так, Лев Моисеевич?
– По крайней мере, с этого начнем, хотя Стах мог заполучить эту саблю гораздо позже и вовсе не от измайловца. Как-нибудь еще.
– Будем двигаться от версии к версии, – важно заявила Маша.
Лев Моисеевич повеселел.
– Ищи, дитя мое, мужчину. Это, по крайней мере, известно точно! И обязательно черноволосого и красивого!
Маша усмехнулась.
– Как вы это узнали?
Лев Моисеевич потер маленькие ручки.
– Это, дорогая Муся, очень увлекательная история, о которой ты вряд ли когда-нибудь слышала. Я имею в виду правила отбора новобранцев в гвардейские полки. Не слыхала?
Маша покрутила головой.
– Вообще, для службы в гвардии отбирались лучшие парни, так сказать, цвет русской молодежи. Даже рядовые. Новобранец должен быть чист лицом, хорошо сложен и совершенно здоров. Но это еще не все. В Петербурге стояло несколько полков двух гвардейских дивизий, и каждый полк имел свой типаж, который сохранялся и поддерживался в возможной чистоте. Семеновцы, например, были белокурые и, как предписывалось, синеглазые, под цвет воротничка.
Маша хихикнула.
– Да-да! Лейб-егеря были шатенами, широкоплечими и широколицыми. Московцы – рыжими, а в павловцы брали не очень высоких и обязательно курносых блондинов.
– Это еще почему?
– В память основателя – Павла Первого, который был курнос до безобразия. В гусары отбирались невысокие и стройные брюнеты, а в лейб-гренадеры – самые страшные.
– Ну а в измайловцы?
– Брюнеты и обязательно красивые. А в роту его величества – еще и бородатые.
– Это и на офицеров распространялось?
– Не так строго, но да. Не мог же командир быть неказистее своих солдат! Так что ищи красивого, Муся, и обрящешь!
Маша кивнула, как загипнотизированная, и вышла из кабинета. Разумеется, ей льстило, что директор дал поручение именно ей. К тому же она в самом деле профессиональный архивист. Да и задача не кажется чересчур сложной. Это тебе не Ширяева кадрить! Если она справится, то сможет в дальнейшем из продавцов вырасти в эксперта. А что? Вполне реально! Может быть, ей даже повысят зарплату!