Французское наследство
– Un peu banale.
Яна моргнула.
Как можно быть прелестной и банальной одновременно?
Таняша взглянула на ее вытянувшееся лицо и прыснула:
– Не обращай внимания, моя дорогая. Провансальцы непосредственны, как дети. Порой до бестактности. Поначалу это шокирует, но когда привыкнешь, их искренность тебе понравится.
Понравится? Сомнительно что-то.
Между тем Клоди куда-то исчезла и через минуту выбежала с перевязанной жестяной коробочкой. Таняша ахнула и прижала руки к груди, всем своим видом выражая потрясение. Довольная Клоди оглянулась на Яну и кивнула, как бы приглашая присоединиться. Она присоединилась, не очень понимая, по какому случаю такой ажиотаж.
– О, ma chere! – чмокая воздух возле щек приятельницы, восклицала Таняша. – Je t’adore!
Видимо, желая усилить эффект, Клоди медленно и торжественно развязала веревку, открыла коробочку и развернула полотняную салфетку. Яна заглянула внутрь и увидела два сморщенных темно-коричневых шарика размером со среднюю картофелину, по виду напоминающих… какашку.
Между тем Клоди поднесла коробку к носу Таняши. Та понюхала и закатила глаза:
– Delicieux!
Вкусно? Да неужели?
«Ни за что не стану это есть, лучше убейте», – решила Яна, глядя, как Таняша с благоговением укладывает коробочку с трюфелями в корзинку и накрывает полотенцем.
Распрощавшись с Клоди, они направились дальше. Яна понятия не имела куда, но спросить все никак не удавалось. Таняша начала рассказывать про черные – есть и белые, но они растут в итальянском Пьемонте, – трюфели и делала это с неподдельным восхищением.
Выяснилось, что сезон сбора трюфелей только начался, поэтому сейчас они самые свежие. К тому же в этом году заморозки случились почти на месяц раньше, чем обычно, а первые морозцы раскрывают подлинный аромат гриба. Лучшие экземпляры, как известно, следует искать в Перигоре. Брат Клоди как раз живет там и занимается охотой на эти бесподобные грибы уже двадцать лет. Он перепробовал все способы поиска – от собаки до свиньи, – но теперь пользуется исключительно палкой. За прошедшие годы он так натренировался, что стал лучше и собаки, и свиньи. Забывшись, Таняша перешла на французский.
– Porc? Ты сказала «свинья»? – перебила ее Яна.
– Ну да! Cochon, если быть точной.
– Не поняла. Где свинья и где грибы?
– О боже!
Таняша с видом крайнего возмущения воздела руки к небу:
– О дремучие современные дети! Они думают, что трюфель – это конфета!
Ее возмущение выглядело таким потешным, что Яна не обиделась, а рассмеялась.
– Не такие уж мы дремучие! Я слышала о трюфелях, правда! Просто ожидала увидеть что-то в самом деле похожее на грибы, а не на…
– Согласна, выглядят они неаппетитно! – подхватила Таняша. – На наши боровики и подосиновики не похожи. Да и растут не на, а под землей. Но поверь, когда ты распробуешь…
– А это обязательно? – испугалась Яна.
– Конечно! К трюфелю нужен нейтральный вкус, поэтому я предпочитаю омлет. Нежный и пышный омлет с трюфелем станет лучшим воспоминанием твоей жизни! А что касается свиней, то они обожают трюфели гораздо больше нас, поэтому чуют их за версту. Сложность работы со свиньей в том, чтобы вовремя ее оттащить. Стоит зазеваться хоть на мгновение, и несколько тысяч евро за кило исчезнут в свиной пасти!
– Такие дорогие! – ахнула Яна и решила, что попробовать грибы все же стоит.
За разговором они прошли половину города – по питерским меркам, крошечного – и оказались в парикмахерской. Тут их встретили целых три приятельницы Таняши – пожилая дама и две молоденькие. Стреляя глазами в Янину сторону, девчонки начали, как и Клоди, что-то быстро лопотать, смешно жестикулируя.
Представив им родственницу, Таняша уселась в кресло. Пожилая тут же набросила ей на плечи накидку, что-то сказала, наклонившись, и вопросительно посмотрела в сторону Яны.
– Не хочешь со мной? – спросила Таняша.
– Нет, что вы! – замахала руками Яна, но дама кивнула девчонкам, и те подхватили русскую гостью под руки. Не успела она сообразить, что происходит, как оказалась в кресле, запеленутая в черную накидку.
Дальнейшее было привычным и странным одновременно. Манипуляции с волосами она переживала не раз, правда, обычно дело ограничивалось отрезанием секущихся кончиков и подравниванием челки. Сейчас, судя по всему, затевалось нечто гораздо более серьезное. Что именно, она не понимала и, растеряв от неожиданности весь словарный запас, не смогла уточнить. Кроме того, одна из девушек легонько коснулась век, и Яна догадалась, что ее просят закрыть глаза.
Ну что ж, это даже интересно. Во всяком случае, безопаснее для здоровья.
Ну, побреют ее наголо! Да и фиг с ним!
Как только она смежила веки, напряжение вдруг исчезло, и, откуда ни возьмись, накатила такая истома, что Яна почти сразу заснула. Прямо сидя в кресле. Удобное, кстати, креслице.
А вот сон был странным до невозможности.
Она увидела перед собой комнату, тонущую во мраке. Освещенным оставался лишь заваленный бумагами стол, за которым сидел человек и что-то писал. Изображение было странно мутным, и Яна вдруг поняла, что видит мужчину сквозь пыльное стекло. Она хотела протереть его, но оказалось, что рук у нее нет, потому что она – книга и стоит в плотном ряду своих собратьев. Могла лишь смотреть на человека, который, закончив писать, сложил письмо, налил из круглой ложки на бумагу немного растопленного красного сургуча и приложил к нему медную печать на ручке из эбенового дерева. Откуда-то она знала, что печать медная, а сургуч красный, потому что письмо деловое.
Человек за столом был так поглощен своим занятием, что не заметил, как сзади к нему приблизился кто-то, закутанный в плащ. Вошедший поднял трость с железным наконечником и с силой ударил сидящего за столом по беззащитной голове. Брызнула кровь, и человек упал лицом прямо на запечатанное письмо. Яна хотела крикнуть, но рта у нее тоже не было. Каким образом, будучи книгой, стоящей на полке, она могла видеть происходящее, осмыслению не поддавалось, но во сне эта способность казалась вполне естественной.
От ужаса Яна вздрогнула и проснулась. Что за дурацкий сон! Никогда в жизни ей не снилось ничего подобного. Какой нелепый и пугающий сюжет. И не только сюжет. Все увиденное было настолько реальным, что ощущались даже теснота и запах соседних книг. Герои разыгравшейся перед ней сцены тоже были почти осязаемы. Ей даже показалось, что она где-то видела одного из них, и это был не убитый, а убийца. На краткий миг, когда он, совершив свое черное дело, повернулся, чтобы уйти, его озарил свет невидимой лампы или свечи, и Яна поняла, что лицо убийцы ей знакомо.
Она попыталась вспомнить, чье оно, и не смогла.
Может, в кино видела?
– Elle dort? – услышала она.
Спит? Разве она спит?
– Ну, взгляни же на себя наконец! – по-русски произнесла Таняша.
Яна открыла глаза и уставилась на незнакомую девушку в зеркале.
Боже! Что эти француженки с ней сделали?
Лучше бы побрили наголо!
Ужин по-провански
Плетясь за Таняшей обратной дорогой, Яна пыталась осмыслить произошедшие с ней перемены. Получалось плохо. Вообще не получалось. И все из-за стрижки и макияжа. Мама считала, что дочь должна выглядеть «соответственно своему внутреннему миру». В ее представлении «внутренний мир» Яны выражался в длинных, расчесанных на прямой пробор волосах, отсутствии косметики и томной бледности. Последняя, кстати, была природной, а все остальное тревожило Яну не слишком сильно. Маме нравится, и ладно.
«Выглядишь, как настоящая консерваторка!» – восклицала мама, поправляя на концертном платье кружевной воротничок.
Зачем она только закрыла глаза! Да еще храбрилась, дескать, наплевать, пусть хоть побреют!
Не побрили, конечно, но обстригли почти под корень. Да еще и в блондинку превратили! А брови? А губы? Самая молодая из мастеров все всплескивала ручками и восклицала:
– Super tatouage!
Татуаж – это, получается, навсегда?
Яна послюнявила палец, сильно потерла бровь и посмотрела. Не смывается!
Родители ее не узнают!
Она прошагала еще несколько метров и вдруг подумала, что реакция мамы с папой, в сущности, тревожит ее не слишком сильно. Просто привыкла на каждом шагу оглядываться на родителей. Но, если честно, ей давно пора жить своим умом! Так почему бы не начать?
Самое главное, нравится ли новый облик ей самой.
Это надо проверить! Жаль, что от неожиданности и страха она почти не рассмотрела себя в зеркале парикмахерской.
– Помнится, ты говорила, что учишься на музыканта? – стараясь перекричать ветер, спросила, полуобернувшись, Таняша.
– Учусь, – подтвердила Яна.
– Отлично! Завтра шестое декабря. День Святого Николая!
– И что? – поинтересовалась Яна, предчувствуя недоброе.
– Клоди приглашает всех на праздник. Ее сын Николя как раз приехал в гости. Она хочет отметить его именины. Ты сыграешь.
Яна встала как вкопанная:
– Зачем?
– Твоя красота не может пропасть даром, вот зачем! Ты сыграешь, и все дамы передохнут от зависти, что ты не их невестка!
– Может, не надо? Я не репетировала.
– Пустяки! В ресторане отличный рояль. Ты и без репетиций произведешь фурор!
– Откуда ты знаешь?
– В тебе гены твоего прапрадеда Александра Шума. Ты просто не сможешь иначе!
– Он был музыкантом? – удивилась Яна.
– Концертирующим! И очень знаменитым! Хотя это было еще при царе.
Яна задумалась. Оказывается, она ничего не знает о своих предках и вообще о семье. Но почему? Что произошло такого, если у нее в голове сознательно создали информационный вакуум?
Интуиция подсказывала: дело не в том, что семья оказалась поделенной на две половины. В наши дни наличие родственников за границей позором не считается, как раз наоборот. Выходит, все дело в ссоре сестер? Не зря Таняша избегает разговора, а прощальное письмо бабушки Наташи так и лежит в чемодане. Вот будет прикол, если его придется обратно везти.
– Ты что, не слышишь?
Яна вздрогнула:
– Прости, задумалась.
– Я спросила, есть ли у тебя платье.
Есть ли у нее платье? Да целых два! В горошек и в цветочек! И джинсовая жилетка в придачу!
Ужас!
В полном смятении чувств Яна еле дотащилась до дома и, вскарабкавшись на второй этаж, прилегла. Разглядывать себя в зеркало ей совершенно расхотелось.
Странная все же эта Таняша. Суетится, радуется ее приезду, хочет всем похвастаться, а говорить о семье вроде и не собирается. Что за ерунда такая и как ее понимать?
Она собиралась еще немного подумать об этом, но снизу раздался радостный голос Таняши:
– Через десять минут омлет будет готов. Не опаздывай, а то упадет!
Кто упадет, омлет? Куда, интересно?
Кряхтя, Яна поднялась и, стараясь не глядеть на себя в зеркало, спустилась.
Внизу ее ждала огромная сковорода, на которой исходил паром пышный омлет, испещренный крохотными кусочками знаменитого перигорского трюфеля, штук десять тарелок со всевозможными нарезками и несколько бутылок вина.
Яна выдохнула.
– Начнем с розового, – объявила Таняша и хлопнула пробкой.
Первый тост был, конечно, за ее приезд, а следом началось священнодействие: поедание бесценного омлета.
Таняша была права насчет трюфелей на все сто. Это оказалось нечто совершенно невообразимое и волшебное на вкус! Яна так впечатлилась, что, не заметив, слопала почти всю сковородку. Впрочем, разыгравшийся аппетит можно было смело списать на вкуснейшее, не поддающееся описанию вино.
За розовым последовало красное, сначала молодое, затем выдержанное, после которого Яна потеряла счет выпитому.
Каждый бокал сопровождался не просто новым тостом – нельзя за это не выпить, детка! – но и подробнейшим экскурсом в мир прованских вин.
Наш аппелласьон, калейдоскопический букет, заутренний сбор, прямое прессование, сусло на мезге для rose надо настаивать un peu, иначе розовое станет красным, прочная структура, ассамбляж и округлость – это Яна еще усваивала, по крайней мере так ей казалось. Но уже через час способность восприятия снизилась почти до нуля, и она поняла, что стремительно пьянеет. Когда же Таняша стала расхваливать чей-то нос – кажется, все-таки вина, – Яна начала, что называется, выпадать в осадок.
Когда на следующий день она проснулась на маленьком кухонном диванчике, одетая в платье и туфли на босу ногу, то даже не удивилась.
Удивление вызывало другое – отсутствие головной боли. И это после такой небывалой пьянки!
Поднатужившись, она вспомнила, что, кажется, репетировала свое выступление на празднике Святого Николая. Для этого нарядилась и долго выстукивала на кухонном столе пассажи из Первой симфонии Чайковского. Не удовлетворившись собственным исполнением бессмертных творений Петра Ильича, она перешла на вальсы Шопена, а потом и вовсе на «Картинки с выставки». Модест Петрович удался лучше, особенно «Балет невылупившихся птенцов». На радостях они с Таняшей под аккомпанемент старого проигрывателя сплясали чарльстон, а под занавес – буги-вуги.
Дальнейшее выпало из головы напрочь.
Ну что ж, можно смело констатировать, что ужин по-провански удался.
Не успела она об этом подумать, как в кухню вошла бодрая Таняша и тут же деловито закопошилась у плиты.
– Если ты уже проснулась, детка, то поторопись. На завтрак у нас прованский тиан (ты же мечтала овощей поесть), тапенада (у нас отличные оливки, и паста из них совершенно бесподобна), айоли (это соус, моя дорогая), ну а на горячее – доб (рагу по-провански, пальчики оближешь!). Да, и сегодня у нас наконец свежие бриоши! Немножко перекусим.
– Немножко? Я не ослышалась? Да я умру еще на тапенаде! – не выдержала Яна.
Таняша так и покатилась со смеху:
– Ой, не могу! А я еще хотела предложить приготовить пье-паке (марсельцы называют это блюдо «бараньи ножки по-марсельски»), суп буйабес (сегодня как раз привезли свежую рыбу) и пти-фарси (у вас это «фаршированный перец», только без сыра) на обед! Должна же я познакомить тебя с прованской кухней!
Спасите!!! Мамочка!!!
Бенефис
Когда утром шестого декабря Яна выглянула в окно, то первое, что бросилось ей в глаза, – небольшая стайка разномастных кошек, сидящая и лежащая на крыше сарая. Кто-то спал, кто-то вылизывался, кто-то глазел по сторонам, но все вместе они грелись на солнце, которое уже успело растопить снег и теперь старательно разогревало крыши, скамейки и землю.
Яна тоже вполне по-кошачьи потянулась.
Спасибо, святой Николай!
Когда она спустилась, то Таняшу не нашла. Вспомнила, что та собиралась на рынок, и обрадовалась. Значит, есть шанс не обожраться с самого утра!
Яна сварила себе кофе и с удовольствием выпила, глядя на весело прыгающих по кустам птичек. Несмотря на то что вечером предстояли смотрины, настроение было приподнятым.
В конце концов, это всего лишь деревенский ресторан, а не Альберт-холл!
И вообще, надо расслабиться.
Яна накинула ветровку и вышла на дорогу.
А не прогуляться ли до виноградников?
Ветерок все же поддувал, и не слишком теплый, поэтому она накинула капюшон, застегнула молнию и потопала навстречу солнцу.
Жаль, что не с кем поделиться переживаемыми в Провансе ощущениями. Вот если бы рядом шагал, к примеру, Савва Бехтерев…
Она остановилась и топнула ногой.
Никогда Савва Бехтерев шагать с нею рядом не будет! Ведь и ежу понятно, что она ему не нужна. Следовательно, надо выбросить из головы всякие глупости и больше не возвращаться к этому вопросу!
Рассердившись, она прибавила шагу и Бехтерева из головы выбросила.
Однако вместо одних глупостей туда тут же полезли другие. Например, страх, что придется уехать, так и не выяснив главное: какие тайны скрывает от нее Таняша.
Набраться храбрости и прижать ее к стенке? Или, наоборот, набраться терпения и ждать? Вот только чего?
А между тем, если судить по ее виду, заводить серьезный разговор та в самом деле не собиралась. Вернувшись с рынка, порозовевшая от ветра, бабушка объявила, что здорово прокатилась на велосипеде, и тут же развела кипучую деятельность по подготовке к вечеру. Особенно ее занимало, как будет выглядеть Яна. Она заставила внучатую племянницу перемерить все платья из своих запасов, притащила какие-то шарфики, брошечки и даже театральную сумочку умопомрачительно дорогого бренда, привезенную из Парижа лет тридцать назад.
К восьми вечера они были готовы, причем Яна могла поклясться, что Таняша волновалась гораздо больше нее. Как будто от этого вечера зависело нечто важное.
По мере приближения к «Герольдам» градус волнения все поднимался, пока не достиг апогея. В ресторан обе вступили с горящими щеками и бьющимися в такт сердцами.
Однако все прошло лучше, чем можно было ожидать.
Гостей у Клоди набралось человек тридцать или чуть больше. Все шумные, веселые и очень доброжелательные. Последнее так впечатлило Яну, что она совершенно успокоилась.
Пару часов все знакомились, ели и пили. К удовольствию Яны также выяснилось, что выступать на вечере будет не только она.
Сначала приятным тенором несколько песен спел муж Клоди, за ним выступил струнный квартет, возглавляемый мэром Кавайона, потом три девушки станцевали народный танец. Все было очень мило.
Очередь Яны наступила ближе к концу вечера, когда гости уже были сыты и пьяны. Разглядывая покрасневшие от вина лица, она снова разволновалась, но отступать было некуда.
Клоди широким жестом пригласила ее к роялю. Яна села и положила руки на клавиши.
Ни нот, ни репетиций. Как говорится, с корабля на бал.
Просто здорово!
Она заиграла.
Аплодисменты были бурными и продолжительными. Яна кланялась и улыбалась, чувствовуя: все получилось.
Таняша подвела к ней парня, в котором Яна, к своему удивлению, узнала водителя, встречавшего ее в аэропорту.
– Познакомьтесь, это Николя, сын Клоди. Учился в Канаде, поэтому предпочитает, чтобы его называли Ник.
Парень сверкнул улыбкой и черными глазами:
– Ты великолепно играла!
– Спасибо. Честно говоря, я думала, ты немой.
– А я думал, ты по-нашему не понимаешь, поэтому молчал, как болван.
Он все держал ее за руку.
– Нравится у нас?
– Очень!
– Тогда разреши пригласить тебя завтра в поездку.
– Куда?
– Сначала Сен-Тропе и Сен-Рафаэль, затем Канн и Ницца. Хочу показать тебе Лазурный Берег.
Яна оглянулась. Таняша, улыбаясь, энергично закивала и переглянулась с Клоди.
Так вот к чему были все приготовления! Они что, задумали выдать ее замуж? Неужели всерьез?
Яна помедлила и согласилась.
А что было делать! Не отказываться же!
Уже за полночь Ник отвез их с Таняшей домой.
Поднявшись к себе, она задержалась перед зеркалом и долго всматривалась в отражение.
С чего она решила, что стрижка ей не идет? И прическа, и наряд – все было уместным и выглядело… современным, что ли. Изменилось и лицо: яркие губы, выразительные брови, блестящие глаза. Она была вынуждена признать, что нравится себе.
Или это от того, что красавчик Ник весь вечер не отрывал от нее взгляда?
А почему нет?
На следующее утро они с Ником-Николя уже мчались на новеньком «Ситроене» в сторону Лазурного Берега.
Солнце светило вовсю, снега не было и в помине, а Ник оказался приятным попутчиком. И никаких намеков или посягательств, просто непринужденное дружеское общение. Он с удовольствием слушал ее рассказы о России, Питере, семье и постоянно смешил, показывая в лицах студенческие байки. Яна хохотала и чувствовала, что Нику тоже хорошо с ней.
Это было больше, чем она могла ожидать. Лишь одно не давало ей покоя: невыполненное поручение.
Они вернулись под утро следующего дня.
Таняша встретила их у калитки.
– Ну, вы даете, молодые люди! – воскликнула она.
Вид у нее был довольный.
Именно поэтому Яна внезапно разозлилась.
Утром она устроит этой хитрюге решительный бой!
Семейные тайны
Из боя Яна вышла победительницей. Таняше просто некуда было деваться, когда утром родственница вручила – буквально всучила – письмо сестры.
Бабушка побледнела, и Яне немедленно стало ее жалко.
– Таняша, прости, но ты же понимаешь: я не могла не выполнить волю бабушки, – извиняющимся тоном сказала она.
Та молча кивнула и, сев за стол, открыла конверт. Яна хотела выйти.
– Останься. Вдруг мне понадобится «Скорая помощь», – скривила губы Таняша.
– Тьфу! Тьфу! Тьфу!
– Да ладно. Шучу.
Она развернула сложенный лист бумаги.
Прочла быстро, но еще два раза перечитывала и молчала. Яна ждала, не решаясь спрашивать, хотя ей почему-то показалось, что письмо не расстроило Таняшу, а, наоборот, успокоило.
Что же там написано?
– Читать я тебе не дам. Таше не понравилось бы, – произнесла наконец Таняша. – Расскажу своими словами.
– Таняша…
– Молчи. Из нас троих осталась одна я. Еще чуть-чуть, и вообще будет некому поведать обо всем, что случилось. Ты, наверное, ожидаешь услышать страшную историю, но она банальна. Я увела у твоей бабушки мужа, а она изгнала меня из России. Вот, собственно, и все.
– Так Пьер…
– Петр, если точнее. Да, он был твоим родным дедом. Женился на Таше, а через три года ушел ко мне. Таша считала, что я его соблазнила – хотя это совсем не так, – и написала на меня донос. Решила таким образом отомстить. Но тогда уже не было ни Сталина, ни репрессий. Это меня спасло. Однако сестра не успокоилась и стала нас с Петей терроризировать по полной. Чего только не делала! Мы все терпели. Считали, что заслужили. Наверное, это ее вдохновляло на новые… способы отмщения. И тут, как соломинка, известие о том, что наш отец жив. Его угнали в самом начале Второй мировой. Домашние считали, что он мог вернуться в Россию, просто не захотел. Но я знала, что не мог. Долго рассказывать, но все было очень сложно. Мать с сестрами решили, что их предали, и не ответили на его письмо. А я ответила.
– Об этом мне известно. Немного, но суть я поняла.
– Тогда ты знаешь, что в конце концов я уехала к отцу.
Яна кивнула.
– Чего мне это стоило, пересказать невозможно. На какие ухищрения пришлось пойти, ужас! К тому же выехать вдвоем с Петей не было никакой возможности, иначе оба оказались бы за решеткой, поэтому он еще два года оставался в Петербурге. Таша мучила его ужасно. Потом твой дед признался, что пару раз думал покончить с собой. Удержала надежда, что мы все-таки сможем воссоединиться. Так в итоге и случилось. Когда встретились, оба зарыдали так, что сотрудники аэропорта врача вызвали.
Таняша тяжело вздохнула и провела рукой по лицу, словно стирая неприятные воспоминания.
– Поначалу мы вместе с папой жили. Ютились в маленькой квартирке на окраине Марселя. Три предателя. Три человека с огромным грузом вины. Кстати, когда мы с твоим дедом поженились, его фамилию я брать не стала. Не хотела делать Таше еще больнее. Поступи я иначе, мы с тобой обе были бы Шум.
– Я не против.
– Я тоже, но…
– Подожди. Ты сказала: три предателя. Но ведь потом к вам приехала бабушка Маша.
– Это была уже другая эпоха, когда она решилась. Ей не пришлось пережить то же, что и нам.
– Ее предательницей не считали?
– Может, и считали, но уже не так яростно. Хотя страдали все мы. В России оставались очень близкие и дорогие для нас люди: мама и Наташа. Мы ведь так и не увиделись больше.
– Теперь понятно, почему я ничего не знала. А мои родители?
– Твой отец, мне кажется, воспринимал произошедшее иначе, чем его мать. Он взрослел в другое время, его взгляды уже не были столь категоричны.
– Он писал отцу?
– Нет, звонил. Нечасто, но регулярно. Однако ни разу не высказал желания приехать. Пьер считал, что Виталий не хотел расстраивать свою мать. Мы относились к этому с уважением. Не настаивали.
– Бабушка Наташа запретила ему говорить о вас, значит, так и не простила.
– Я тоже так думала, поэтому ужасно боялась этого письма. Решила, что Таша напоследок решила меня проклясть.
– И что? Прокляла?
– Нет. Попросила прощения.
Яна не нашлась, что сказать. Они немного посидели молча.
– Я не спросила тебя… Отчего умерла Таша? – нарушила тишину Таняша.
Яна замялась. Еще в Питере она решила, что сообщать об убийстве не будет. Зачем?
Но то ли не смогла соврать, то ли бдительность потеряла…
– Ее убили.
Таняша медленно поднесла руку к лицу и прижала к губам.
– Прости, Таняша. Не хотела говорить, но вот… почему-то сказала.
Таняша встала, подошла к крану, налила воды и выпила залпом.
– Господи, прости нас, грешных, – прошептала она, вытирая рот ладонью.
Яна поерзала на стуле. И зачем она ляпнула про убийство? Только еще больнее сделала.
– Расскажи мне.