Антикварная история
– Прадеда звали Сергей, и он тоже был репрессирован.
– Деда звали Александр. Он умер до моего рождения. Как – не знаю. Отец, правда, решил начать жизнь с чистого листа. Думал, что все забыто. Стал комсомольским вожаком, строил БАМ, выступал даже на каком-то съезде. А потом его лучший друг раскопал эту историю и написал донос в КГБ. Вообще, вам эти слова знакомы? БАМ? КГБ?
– Знакомы, конечно. Я историко-архивный окончила.
Он посмотрел странно.
– А я все думал, как вы докопались до всего этого. Диссертацию, что ли, пишете?
– Вы удивитесь, но нет. Я из другой сферы.
Он поднял брови.
– Не из органов, не подумайте. Потом расскажу.
– Ну хорошо. Так вот. На следующий день в одной из центральных газет вышла статья «Комсомолец – потомок изменника Родины». И понеслось! Отца затравили так, что если бы не мы с мамой, он бы повесился. Мы вернулись в Питер и забились в щель. В большом городе затеряться проще. Однако эта история не давала отцу покоя. Он стал собирать материалы. Пробовал доказать что-то. Оправдать и прадеда, и себя. Ничего не вышло, и тогда он стал спиваться. Специально, как мне кажется. Хотел забыть все.
Вадим все же оторвался от стола и сел на диван. На другой конец.
– Сначала отец просто пил. Потом стал меня бить. Говорил, что выбьет из меня ген предательства. Хотел, чтобы я запомнил на всю жизнь: изменником быть нельзя.
– А маму? Тоже бил?
– Мать он не трогал, но ей было хуже, чем мне. Она уже тогда болела, справиться с ним не могла. Только кричала и плакала. Но что ему ее крики! Я был зол на них обоих. На мать, потому что не могла бросить это чудовище. В общем, как только окончил школу, сразу попросился в армию. Домой не писал, на письма не отвечал. Ненавидел их. Но этого Николая Соболева я ненавидел больше.
Он опять поднялся и отошел к столу. Не знает, где спрятаться? Ей стало его жалко.
– После армии я поступил в институт в Новгороде. Позже узнал, что мама умерла, когда я еще служил, а отец – через год. Шел домой и упал. Сердце не выдержало. Меня нашли через нотариальную контору. Осталась квартира, надо было вступать в права. Я вернулся в Питер. Квартиру сразу продал. Не мог там жить. Вот, пожалуй, и все. Отца я давно простил. Но Соболева продолжаю ненавидеть. И себя.
– А себя за что?
– За то, что оставил мать.
Они помолчали. Наконец Вадим понял голову и посмотрел в сочувствующие Машины глаза.
– Плохой из меня хозяин, Маруся. Хотите чаю?
Голос был как натянутая струна. Машино сердце сжалось.
– Выпью с удовольствием. А кофе у вас есть? Я уже четыре ночи не сплю. Если не взбодрюсь, усну на середине рассказа.
– Файф минетс.
Гильберт метнулся куда-то и ровно через пять минут принес поднос с чашками и туркой, от которой исходил божественный аромат. Маша потянула носом и вдруг поняла, что сейчас умрет голодной смертью. Она сглотнула. Неловко просить поесть. Как-нибудь перетерпит.
Вадим услышал, как гостья проглотила голодную слюну. Вот он идиот! Даже бутерброда не предложил. Он буквально побежал на кухню и принес все, что нашел в холодильнике.
– Давайте поедим чего-нибудь. Я жутко есть хочу.
Он разложил припасы, соорудил бутерброд с колбасой и протянул. Маша старалась есть интеллигентно, но у нее не получалось. Зубы сами отхватывали кусок, не успев прожевать предыдущий. Она быстро прикончила предложенный ей бутерброд, запила кофе и потянулась за сыром. Боже, как вкусно! Только бы не обожраться, а то заснет на полуслове!
– Когда я вытурил вас тогда, вы крикнули, что можете доказать невиновность Соболева. Это правда? – спросил Вадим и взглянул ей прямо в лицо.
Какие странные у него глаза. Когда он ее «вытуривал», они были светло-голубые, а сегодня серо-зеленые, как вода в Неве. Обычно в книгах пишут про героя, что «глаза у него посветлели и стали голубыми, как небо» от счастья. А у этого голубеют от злости. Интересно, а от радости они какими становятся? Черными?
– Так это правда? – переспросил Вадим.
Она очнулась и заговорила быстро, чтобы он не догадался о ее мыслях.
– Я не сказала, что уже доказала это, но я уверена: все было совсем не так, как считалось. И вот почему.
Маша вытащила из рюкзака ноутбук, повозилась, устраиваясь на диване поудобнее, потом взяла подушку, запихала за спину и сделала серьезное лицо.
Приготовилась, догадался Вадим.
– С чего начнем? – спросила она.
– С начала, – предложил он.
Она кивнула и рассказала ему все, что узнала про Николая Соболева и про свое обещание, данное Льву Моисеевичу. Вадим слушал молча. Наконец она выдохлась и попросила воды. В горле пересохло так, что говорить не было сил.
Вадим смотрел, как она пьет, и не мог оторваться от ее лица. Красивая девушка. Сколько ей может быть лет? Не больше двадцати, наверное. Но какой характер! Он вспомнил, как она прорывалась к нему в дом, и улыбнулся. Она тут же оторвалась от стакана и уставилась на него.
– Я просто воды не пила… не знаю сколько времени.
– Ради бога, пейте. Может, еще принести?
– Не надо. Я и так…
Она кашлянула в кулак.
– Я нашла много интересного про вашего прапрадеда. Мой друг, он в архиве работает, очень помог. В этой истории немало людей замешано. Например, Ворошилов.
– Кто?
– Климент Ефремович. Знаменитый сподвижник Сталина.
– А он тут при чем?
– При Петре Стахе.
Вадим посмотрел в блестящие вдохновением светлые глаза и понял, что готов слушать вечно. Ворошилов так Ворошилов.
В прошлое
– После Февральской революции, – начала Маша, – разложение армии было уже не остановить. Во всех полках орудовали революционные агитаторы. Сам Ленин дважды выступал перед резервистами Измайловского полка. А потом измайловцами занялся лично Клим Ворошилов. И когда началась повальная мода на всевозможные солдатские и рабочие комитеты, в Управление комитетом в Измайловском полку вошел именно он. Стах тогда был на фронте, но и там вовсю орудовали большевики. Климента он, по-видимому, знал или был наслышан, поэтому в начале восемнадцатого года, возвратившись в Петроград, сразу вышел на него. Они стали друзьями. Неудивительно, что Петро очень быстро пошел в гору. Вместе с Ворошиловым он оборонял Царицын, а в девятнадцатом отбыл вслед за Климентом Ефремовичем на Украину, где стал активным участником карательных операций. В том же году женился на местной комсомолке Оксане Криворучко. Это к вопросу о потомках. А теперь слушайте. Я нашла воспоминания участника тех событий Остапа Приходько и сканировала насколько мест. Вот что он пишет.
Маша начала читать и вдруг закашлялась.
– Вы что, простудилась?
– Не мудрено. Пешком от вас шла почти до самого дома. Ужасно злилась и не заметила, как полгорода прочесала в кроссовках.
– В ноябре? В кроссовках? Вы с ума сошли?
Маша видела, что Вадим рассердился не на шутку. Это было так неожиданно приятно, что она покашляла еще немного. Для пущего эффекта. Пусть испугается за нее.
Он действительно испугался. Опять убежал и вернулся со стаканом кипятка и пакетиком порошка от простуды.
– Пейте! – приказал он, старательно размешав порошок в воде.
Довольная Маша послушно выпила. Вадим вытащил из шкафа плед и закутал ей ноги.
– Пол холодный, – хмурясь, пояснил он.
Маша стерпела и плед.
– Теперь можно? – спросила она, поглядев на своего няньку снизу вверх.
– Еще раз кашлянете, отвезу к врачу!
– Не надо врача! – сразу испугалась Маша. – Мне уже лучше! Даже совсем хорошо!
– Читайте тогда, – милостиво разрешил Вадим.
– «Нашим отрядом, – начала Маша, – командовал красноармеец из центра. Говорили, что друг самого Ворошилова. Звали его Петр Стах. Был он неплохим командиром, но шибко горячим во хмелю. В бою никого не щадил. А уж если спьяну, так рубал всех, кого ни попадя. С простыми бойцами держался строго, к себе не подпускал. Только однажды, после победы в бою над бандитами, сел с нами выпить. У него была сабля с золотым эфесом. Ребята спросили, откуда оружие. Думали, что расскажет про бой, в котором его заслужил. Но пьяный Стах, засмеявшись, ответил, что это оружие одного офицера, которого он зарубил еще в Первую мировую. Мы, конечно, спросили за что. Стах выпил еще горилки и ответил, что не ваше, мол, дело».
Маша посмотрела на Вадима. У него был потрясенный вид.
– Что скажете?
Вадим взглянул на нее и ничего не ответил. Маше стало очень жалко его.
– Может, хватит на сегодня? – тихо спросила она.
Но Вадим уже справился с собой.
– Нет. Рассказывайте.
– Тогда сначала про дальнейшую судьбу Петра Стаха. За особое рвение Ворошилова, как известно, назначили сначала наркомом обороны, потом председателем президиума Верховного Совета, маршальские звезды повесили, а затем – аж три звезды героя. И так до самой его кончины в шестьдесят девятом. И все это время верный друг Петро был рядом или где-нибудь поблизости. От власти тоже получил немало наград и привилегий. Они даже умерли в один год. Хоронили обоих как героев.
– Неплохо пожил Петро. Лет до девяноста?
– До восьмидесяти.
– Тоже хорошо. По тем временам вообще отлично. А что известно о детях?
– Были. Аж четверо. До наших дней дожили потомки младшего сына Стаха – Климента, названного, как можно догадаться, в честь старшего товарища и командира. До последнего времени был жив внук Петра Стаха, родившийся в сороковом году, и праправнук, ваш ровесник, названный в честь геройского предка Петром. Две недели назад старший из них, Ефрем Климентович, скончался после сердечного приступа. Петр, его фамилия не Стах, а Молохов, проживает в славном городе Санкт-Петербурге. Именно он принес к нам в салон Георгиевскую саблю. Причем на следующий день после смерти деда. Наверное, денег на похороны не было.
– Хорош.
Он взял со стола кружку, понес ее на кухню и там затих. Маша не стала звать его обратно. Пусть побудет один. А она пока немного посидит с закрытыми глазами. Все-таки ночь почти не спала. И усталость какая-то накатила…
Очнулась Маша на том же диване, укрытая двумя одеялами. Она вылезла из-под них вся мокрая. Ну и зачем он ее так закутал? Офигеть можно! Ах да, это же в лечебных целях! Интересно, сколько она проспала? Еще день или уже ночь?
Маша прислушалась. В квартире было темно и тихо. Значит, ночь. И хозяин, скорей всего, спит, как все порядочные люди.
Интересно, а душ у него есть?
Она слезла с дивана и на цыпочках отправилась на поиски ванной, которая оказалась такой же недоделанной, как и все остальное в этом доме. Стены вообще цементные. Ему тут не нравится? Или просто некогда заняться ремонтом?
Полотенца тоже не оказалось. Только бумажные для рук. На крючке висел синий махровый халат и больше ничего. Маша вымылась и напялила халат на мокрое тело. Что еще было делать? Халат оказался большим и длинным. Хоть два раза замотайся.
Путаясь в подоле, она вышла из ванной, двинулась к знакомому дивану и чуть было не столкнулась с хозяином.
Заслышав возню, Вадим вышел из кухни, где коротал время за просмотром документов, и пошел на звук льющейся воды, захватив по пути пару полотенец и размышляя о том, как бы ловчее их передать, чтобы не увидеть ничего лишнего. Он почти дошел, но тут из темноты навстречу ему выдвинулся какой-то большой бесформенный куль. От неожиданности Вадим отступил назад, выронив полотенца. Куль пискнул и отшатнулся. Наконец он догадался зажечь свет и увидел Марусю, закутанную в банный халат.
– Ты чего тут ходишь? – крикнула она.
– Полотенца несу, – ответил он.
Она испуганно таращила глаза и выглядела так уморительно, что на него сошло умиление. Сколько бы она ни строила из себя серьезного взрослого человека, все равно Маруся – ребенок. Смешной и милый. Наверное, можно было бы вытряхнуть ее из этого куля, унести куда-нибудь и…
Вместо этого «и» он спросил:
– Будешь горячий чай с малиной?
– Да. Пить ужасно хочется.
– Тогда пошли.
Он взял ее за руку, и они пошли куда-то за угол. Оказалось, на кухню. Такую же неуютную, как и все в этом доме. Приткнув Машу на какую-то жесткую скамейку, заботливый хозяин заварил чай прямо в огромной кружке, вылил туда полбанки варенья и сунул кружку страждущей. Она с ходу отхлебнула и сморщилась. От такой сладости чего доброго попа слипнется!
– Горячо? – тут же спросил Вадим.
– Немного.
– Но ведь вкусно?
– Очень!
Еще чуть-чуть, и она научится политесу! Говорить то, что правильно, а не то, что хочется. Элеонора была бы довольна ученицей.
Она выпила всю кружку и тут только поняла, что они перешли на «ты». Как-то незаметно получилось.
Вадим осторожно забрал кружку.
– Переходи на диван и поспи еще.
– Не могу. Мне на работу надо.
– Не надо. Уже шесть вечера. А завтра вообще воскресенье.
– А сегодня суббота?
– Ну… да.
– Точно?
– Точнее не бывает.
– Обалдеть.
Значит, директор дал ей три дня отгула, из которых два – выходные? Вот жучила этот Лев Моисеевич!
Однако еще ничего не закончилось. Сабля принадлежит Соболеву. Это единственный доказанный факт, который все равно ничего не меняет. Все эти годы оружие хранилось в семье Стаха, и даже если Петр его украл, убив своего командира, то с этим ничего уже поделать нельзя. Лев Моисеевич, скорей всего, вернет саблю Молохову. И что дальше? Потомки не отвечают за преступления предков. Наследник просто отдаст оружие в другой антикварный салон. В конце концов кто-нибудь не заморачивающийся пустяками вроде проверки подлинности предложенной на продажу вещи купит саблю и повесит у себя в особняке. Все. Точка. А может быть, предложить Вадиму Гильберту выкупить оружие? Как он к этому отнесется?
Маша посмотрела на Вадима, сосредоточенно размешивающего сахар в чашке чая. Он почувствовал ее взгляд, хотел что-то сказать, но тут у него в кармане затрезвонил сотовый. Коротко переговорив, Вадим встал и, как показалось Маше, с печалью в голосе, объявил:
– Извини, но мне нужно на работу.
– Суббота же! Выходной! Да и поздно уже!
– У меня не бывает выходных, только простои. Мне очень жаль, но…
– Я уберусь восвояси ровно через три минуты!
Маша вскочила и стремглав бросилась за своими пожитками. До нее вдруг дошел весь, как сказала бы Любаша, «непотребный ужас» ситуации. Мало того что она ничтоже сумняшеся явилась в дом к совершенно чужому мужику, так еще спать у него завалилась! Про мытье в его ванной вообще лучше не вспоминать! Это просто за гранью!
Вадим поймал ее за подол банного халата.
– Маруся, подожди. Я не собирался тебя выгонять.
– Я все понимаю, но на самом деле мне пора к себе домой, дел полно, да и директор звонка ждет, так что надо бежать, а то опоздаю куда-нибудь, – скороговоркой, на одном дыхании протараторила она и потянула на себя халат.
– Я хотел предложить отвезти тебя, а завтра снова встретиться, – почему-то смущенно сказал он и выпустил подол.
– Зачем?
– Посоветоваться, что делать дальше. Это ведь только начало истории. Я хочу выяснить все. Теперь иного варианта нет.
– Вообще-то я тоже хотела кое-что обсудить.
Маша побежала в ванную и там торопливо натянула на себя вещи. Теперь быстренько к двери – и на свободу.
У двери ее встретил хозяин в пальто. В руках он держал растопыренную Машину куртку.
– Позволь я помогу.
Маша сунула руки в рукава и двинулась к выходу.
– Застегни куртку.
– До машины добегу.
– Нет. Только в застегнутой куртке. И капюшон накинь.
Маша посмотрела раздраженно. Мама он ее, что ли?
– У тебя температура была. Я лоб трогал, пока ты спала.
Точно. Мама.
– Ладно. Спасибо за заботу. Премного благодарна.
Мудрость Вселенной
Стоило им выйти из подъезда, как ноябрь окружил их снегом, ветром и холодом. Маша даже задохнулась. Утром было значительно теплее. Не зря он велел ей застегнуться. Она с благодарностью посмотрела на Вадима.
– Которая из них твоя? – спросила она, разглядывая длинный ряд запорошенных снегом машин.
– Та, что сейчас нам подмигнет, – ответил он, нажимая на брелок.
Подмигнул черный «Вольво». Пока она усаживалась и пристегивалась, Вадим торопливо счищал снег.
Надо все рассказать Льву Моисеевичу. В понедельник явится Петр Молохов. Надо приготовиться.
– Куда везти? – спросил Вадим, усаживаясь за руль.
– К директору, – ответила она, – и как можно быстрее.
С дороги она позвонила Бине Рафаэльевне и попросила разрешения приехать.
– Разумеется, Муся. Я уже буквально стою на пороге с хлебом-солью, – невозмутимо сообщила Мудрость Вселенной.
Эту женщину невозможно застать врасплох! Как же им со Львом Моисеевичем повезло друг с другом. Найти своего человека вообще непросто, а в наше время, кажется, и пытаться не стоит. Сейчас как в джунглях: каждый сам за себя. Никто ни за кого не держится, никто ни для кого не старается, никто ни о ком не заботится. Хотя сегодня, когда Вадим Гильберт заставил ее утеплиться перед выходом на улицу, это было похоже на настоящую, непоказную заботу.
Она покосилась на человека за рулем. Хорошо, что он не слышит ее мыслей. Ей и так уже стыдно за свое поведение. Не хватало еще принять обычную человеческую заботу за что-то большее! Однажды так уже было. В старом дворе, еще до переезда. Девочка-изгой, дочка презираемого всеми пьяницы купилась на случайную щедрость. Думала, что если с ней делятся новыми наклейками, то готовы поделиться и дружбой. Противно даже вспоминать, как она караулила эту Иру из соседнего подъезда, чтобы предложить ей сходить на каток. Ира даже шарахнулась от нее, когда увидела.
Этот Гильберт о ней ничего не знает и, возможно, не хочет знать. Позаботился просто как приличный человек. Она сейчас напридумывает, а потом будет ждать продолжения, как Никанорова. Вас ожидает гражданка Никанорова. Ну уж нет. Для нее это давно пройденный этап.
Чтобы сидящий рядом мужчина не заподозрил, что в ее голове бродят на его счет всякие разные мысли, она выпрыгнула из машины у дома Суслиных и, сухо попрощавшись, кинулась к подъезду.
Он даже не успел сказать «пока». Только посмотрел вслед.
Встретил ее Лев Моисеевич. Бина Рафаэльевна с кем-то разговаривала по телефону. Ее зычный голос достигал даже удаленных уголков квартиры. Где-то тоненько позвякивали то ли бокалы, то ли вазочки.
– Лев Моисеевич, простите меня за вторжение, – с ходу вступила Маша, топчась в коридоре.
– Муся, ты меня напугала! Что за напасть на нас свалилась! Проходи!
– Я ненадолго. Может, здесь поговорим? Мне два слова сказать.
– Даже если только два междометия, раздеться все равно придется. Бина Рафаэльевна не потерпит, чтобы гости толпились в прихожей.
Словно в подтверждение его слов, послышался голос Мудрости Вселенной:
– Суслик, ты опять по углам с дамами шепчешься? Это нехорошо с твоей мужской стороны.
Бина Рафаэльевна выплыла из кухни в фартуке и косынке на голове, напомнив мультяшную домоправительницу Фрекен Бок.
– И где у нас случилось? – спросила она, поглядев на взволнованную Машу.
– Я на минутку только. Важное по работе сказать Льву Моисеевичу. Не хочу беспокоить.
– Так уже все равно ты тут. Лучше пройти и сесть. Важное нужно говорить исключительно сидя и глядя в глаза.
Не слушая возражений, хозяйка повлекла гостью за собой и усадила за стол на кухне.
– В этом помещении ты не найдешь антиквариата, так что можно расслабиться и поговорить в ожидании кулебяки с капустой. Моя соседка родом с незалежной Украины. Так она так умеет сварганить эту кулебяку, что ее муж женат на ней уже шестьдесят пять лет. Вы подумайте только! Столько продержаться! Так я взяла рецепт! Может, и мы дотянем!
– Ну что ты говоришь, картина моя! Мы с тобой их переплюнем!
– Ах, какое! Если кулебяка оплошает, то надежды мало!
– Не в кулебяке счастье!
– Да ну? А в чем?
Маша не выдержала и рассмеялась. Бина Рафаэльевна ловко выдернула из духовки противень и водрузила его на плиту. Дивный кулебячий запах тут же распространился по кухне и настойчиво полез в ноздри.
Лев Моисеевич потянул носом и стал доставать чашки. Маша придвинулась поближе к столу. Все равно бороться бессмысленно.
За кулебякой она рассказала обо всем, что удалось выяснить за последние дни. Больше всех Суслины были потрясены историей потомков Николая Соболева, которые жили под гнетом облыжного обвинения в предательстве более ста лет.
– Они что, все это время не пытались ничего выяснить? – спросила Бина Рафаэльевна.
– Сначала ничего узнать было невозможно, да и опасно. Отец Вадима Гильберта собрал какие-то документы, но то ли не те, то ли его никто не хотел слушать, не знаю. Вы же в курсе, что в советское время попасть в архив, да еще получить нужные документы могли немногие?
– А праправнук этот что же?
– Он не хотел ничего узнавать. Даже в архив отца не заглядывал.
– Как же ты до него достучалась, деточка?
Лев Моисеевич глянул удивленно. Маша пожала плечом.
– Не знаю.
– Да чего тут знать! – безапелляционно заявила Бина Рафаэльевна. – Ты как вчера родился! Он был впечатлен нашей Мусей и сразу размяк!
– Может, просто удивился, что кому-то это важно. Он ведь был уверен, что никому нет никакого дела, – грустно сказала Маша.
– Ты права, Муся, – кивнул Лев Моисеевич. – Если бы не сабля, мы бы тоже ничего не узнали. Вот дела…
– Что вы собираетесь теперь делать, Лев Моисеевич?
– Думаю, тут все очевидно. Верну оружие этому Молохову. Хотя… обидно, конечно, ведь он не имеет на него никаких прав. К тому же речь идет об убийстве… Жуть просто какая-то!
– Возможно, Гильберт сможет выкупить саблю у Молохова, – предположила Маша.
– С ума сошла! – вскрикнула Бина Рафаэльевна.
– Почему?
– Не хватало еще покупать то, что принадлежит тебе по праву, у того, кто никаких прав не имеет. У потомка убийцы! Да полковник Соболев в гробу перевернется!
– Что же делать? – воскликнул расстроенный Лев Моисеевич.
– Хватит хвататься за левую сиську, Суслик! Верни саблю этому Молоху, черт бы его побрал! А Гильберт пусть собирает доказательства. Все до единого. А потом поднимает прессу, телевидение, весь честной люд и восстанавливает имя предка! Молох, если он не окончательный подлец, сам ему саблю отдаст, да еще и на колени встанет. За своего прапрадеда прощения попросит!
Бина Рафаэльевна разошлась не на шутку. Маша со Львом Моисеевичем зачарованно внимали ее воинственным речам.
Как было бы здорово, если бы все сбылось по слову Мудрости Вселенной!
Но все вышло совсем не так.
Ограбление
Реакция Петра Молохова на отказ была бурной настолько, что ее слышал весь персонал. Даже тертый калач Лев Моисеевич такого не ожидал. Салон вполне может не приобретать предложенную вещь. Сроки тоже не были нарушены. Однако Молохов почему-то решил, что его надули, стал возмущаться, орать и требовать немыслимой компенсации за моральный ущерб. Лев Моисеевич указал посетителю на дверь, и тогда Молохов перешел к угрозам. Маша караулила под дверью директорского кабинета и была поражена. Угрозы не казались шуточными, и это было до невозможности странно. Что, собственно, такого произошло? Ну не хотят брать в этом салоне, так пойди в другой. Любой так бы и сделал. Но Молохов словно этого не знал. Когда накал страстей за дверью достиг апогея, Маша собралась с духом и вошла.
– Лев Моисеевич, вас клиент спрашивает! Тот, который из прокуратуры! Они подарок для начальника просили подыскать, помните?
Лев Моисеевич сидел за столом, зажав в кулак многострадальное ухо. Досталось бедняге, подумала Маша. Петр Молохов повернул к ней искаженное злостью и красное от крика лицо.
– Ой, здрасьте! Извините, что помешала! Так что ему сказать, товарищ директор? – весело спросила она.
Молохов схватил со стола оружие и, смачно сплюнув на пол, выбежал.
– Ничего себе! А плеваться-то зачем? – крикнула она вслед хулигану.
Лев Моисеевич отнял от уха ладонь и откинулся на спинку черного офисного кресла. Он был совершенно спокоен.
– Лев Моисеевич, простите. Мне показалось, что пора вас спасать.
– Очень может быть, Муся, очень может быть, – задумчиво ответил Суслин.
– Думаете, что он угрожал серьезно?
– Кто его знает.
– Да что вы! Он просто пар выпускал. А ругань и плевки, так это от бескультурья. Не знал, как еще насолить.
Лев Моисеевич посмотрел в окно, подумал и изрек:
– Убоись гнева своего, ибо неправеден гнев твой.
– Лев Моисеевич, я серьезно думаю, что Молохов…
– Ступай работать, Мария. И успокой всех. Пусть не болтают об этом, – строго сказал директор и полез в стол, как будто ему срочно потребовалось что-то там найти.
Маша молча вышла. Впервые директор назвал ее Марией, и это ее напрягло. Возможно, она действительно чего-то не понимает.