Семейная реликвия

Дверь старая, просто деревянная, без всяких новомодных аксессуаров, а вот замок довольно новый, но, наверное, не из дорогих, весь снаружи виден. Если в довольно широкую щель засунуть что-нибудь твердое и хорошенько поднажать, то можно открыть, и довольно бесшумно. Конечно, теория, но как версия приемлема. А если это так, то…

Получается, круг подозреваемых довольно узок. Это или кто-то из соседей, или родственники.

Кроме Севы, родные у старушки есть? Мог это сделать, например, Маврикий? Вдруг сам борец за справедливость грабанул свою мать, а на нее свалил?

Вопросы требовали немедленного ответа, поэтому Котя решила, что утро начнет с разговора с Аделаидой Петровной.

И было бы неплохо понять, как выглядел украденный головной убор.

Что это за драгоценность, из-за которой ее чуть не прибили!

Она вернулась к себе в полной уверенности, что знает, как поступить.

Утро, однако, несколько поубавило решимости.

Котя с трудом заставила себя зайти в кухню, чтобы начать разговор с соседкой, топтавшейся у плиты.

Она зашла и тут же вышла. Аделаида Петровна встретила ее таким ненавидящим взглядом, что ноги сами вынесли Котю вон. Ретировавшись, она еще два часа собирала в кучу свои силы.

В конце концов Котя решила, что трус умирает дважды, и направилась прямо к соседке в комнату, прихватив купленный вчера маленький йогуртовый тортик.

Услышав, кто к ней просится, Аделаида поначалу и открывать не хотела, но ожидавшая этого Котя как следует подготовилась, потому начала уговоры прямо за дверью. В ходе проникновенного монолога она дважды всплакнула, невзначай упомянула о своем сиротстве, побожилась, что не виновна ни в каких злодеяниях, и слезно молила ей поверить.

В итоге старушка открыла дверь и впустила Котю, глядя подозрительно, но чуть менее злобно. Войдя, Котя принялась с порога благодарить, прижимать руки к сердцу и клясться всеми святыми, что к пропаже кокошника непричастна.

Пущенные в ход приемы оказали на Аделаиду Петровну успокаивающее действие. Наконец Коте удалось продвинуться в центр комнаты, она повторила свою мантру в новой вариации и выдохнула.

– Я вам тортик к чаю принесла. Угостите? – умильным голоском произнесла она и расплылась в самой ангельской улыбке из возможных.

С ее собственной бабушкой прием срабатывал безошибочно.

– Коли принесла, так что ж, – поджала губы Аделаида Петровна и пригладила жиденькие волосы.

– Тогда пойду чайник поставлю, а вы пока чашки доставайте, – уже совсем весело предложила Котя и упорхнула, втайне страшась, что старушка передумает.

Однако дверь у нее перед носом не закрыли, чай был заварен, тортик нарезан, и соседки уселись пить чай уже совсем мирно.

Понемногу Котя успокоилась и осмотрелась.

На одной из стен в комнате висела картина, где была изображена девушка в старинном наряде, какие носили, наверное, в шестнадцатом веке. И наряд, и девушка были хороши необыкновенно. Котя засмотрелась.

– Это моя прабабушка Елизавета Григорьевна Волховская, в девичестве Беленицына. Картину ей на свадьбу сам художник подарил, – сказала Аделаида и горделиво подняла седую голову.

– Талантливый, наверное, был художник, – почтительно произнесла Котя.

Аделаида Петровна фыркнула и посмотрела на гостью с презрением.

– Вот сразу видно, что молодежь нынче необразованная. Это же Константин Маковский! Неужто не слыхала ни разу?

Котя пожала плечами. Слыхала вроде, только того Маковского Владимиром звали. В учебнике по литературе, кажется, видела его картину «Крестьянские мальчики».

– Их двое братьев было, и оба художники. Только Владимир передвижником считался и серьезности всякие рисовал. А вот из Константина обличителя мерзостей жизни не получилось. Он историей увлекался, красивые старинные вещи коллекционировал. Ну и картины писал соответствующие. Русских красавиц любил рисовать в старинных нарядах. Одна краше другой были!

– Ваша прабабушка очень красивая, – поддакнула пристыженная Котя.

– Несравненная красавица была до глубокой старости. Муж Николай пылинки с нее сдувал. А ведь женился на бесприданнице. Родные его сначала против были, а как увидели Лизоньку живьем, всей душой полюбили.

Аделаида Петровна встала, подошла к картине и любовно погладила рамку.

– Это копия, конечно. Но авторская. Самая первая сейчас в Америке. Но эта, я считаю, лучше той. Константин Егорович ее готовил как свадебный подарок, потому краски на ней немного светлее и ярче. Кстати, Николай в Лизоньку влюбился, когда картину увидел. Они и раньше были знакомы, но она слишком скромная была, вот он ее и не замечал. А в тот день у него глаза открылись. Пошел и сразу предложение сделал.

Котя подошла к картине. Как можно было не замечать такую очевидную красоту? Одни глаза чего стоят!

– Ты погляди, погляди. Кокошник на ней, так это он и есть.

Котя пригляделась к головному убору на голове невиданной красавицы.

– Кокошник Николай подарил жене на пятнадцатилетие со дня венчания. Через год после того, как Константин Егорович умер, в тысяча девятьсот шестнадцатом году. Жена Маковского Мария Алексеевна после смерти мужа продала большую часть его коллекции старинных предметов. Вот Николай и приобрел этот знаменитый кокошник. Он хранится в нашей семье больше ста лет. Впрочем, что я говорю? Хранился…

Аделаида Петровна всхлипнула, утерла слезы и отошла от портрета.

– Какая красивая история, – вздохнула Котя.

– Красивая, только закончилась рано. В том же шестнадцатом году Николай погиб на фронте. Осталась Лизавета Григорьевна одна с четырьмя детьми. Мой дед самым младшим был, дольше других прожил, вот так и случилось, что кокошник у него осел. Во время блокады бабка моя хотела его на хлеб сменять. Схватилась, а кокошника-то и нету! Мой отец спрятал. Так и не нашли. Впрочем, никто из семьи с того разу не помер. А вещицу дорогую сохранили. Когда война закончилась, отец отдал кокошник знакомому художнику на реставрацию. Ну а после он мне достался. Вместе с картиной.

Аделаида Петровна замолчала, вспоминая, и Котя решила воспользоваться паузой:

– А про него… про кокошник… многие знали?

Аделаида покачала головой и снова утерла слезы.

– Я даже внуку Славке про кокошник не рассказывала. Сева, тот знал, конечно. Со Славкиной матерью они быстро разошлись, мальчик с ней остался. У нас нечасто бывал, так, по праздникам. К тому же рано пить начал. Вот я Севу и попросила ничего ему про богатство такое не говорить. Он обещал. Сам видел, что мальчишка безбашенным растет. Кокошник я надежно упрятала. То есть думала, что надежно. А больше никто и не знал. У меня ведь родных почти не осталось. Сын да внук.

– А почему вы на меня подумали? – осторожно, чтобы не спровоцировать новую волну враждебности, спросила Котя. – Мне-то откуда было знать, что у вас такое сокровище хранится? Я два дня как приехала, меньше даже.

– Да это не я. Сева как узнал, что у нас чужой человек в квартире появился, сразу и заявил: она, мол, больше некому.

– Нормально! Вот так с бухты-барахты обвинить незнакомого человека!

– Так ты сама посуди! – заволновалась Аделаида Петровна. – Столько лет мы тут жили, и ничего не случалось! А как ты появилась, так сразу!

– А на Маврикия вы не подумали?

– Да мы его лет пятьдесят знаем! Не способен он на воровство!

– Ну как же, верю! Алкоголик, он никогда чужого не возьмет!

– Хочешь верь, хочешь не верь, но так и есть. Выпрашивать – это да! Он даже на паперть побираться ходил. Но воровать в своем доме не стал бы! С голоду сдохнет, а у своих не возьмет.