Антикварная история

Открытия

Музыкант пришел не один. С ним вместе была высокая рыжеволосая женщина, которую он представил как свою коллегу. Коллега попросила называть ее Татой. Яков Михайлович усадил ее на стул, а сам остался стоять, словно прикрывая женщину со спины, и начал свой рассказ.

Лев Моисеевич не спускал с профессора горящего взора, а Маша с интересом смотрела на женщину.

Тата, как и все, слушала молча, изредка поднимая на говорившего глаза, чуть поворачиваясь назад. Ее волосы при этом вспыхивали золотом, и Яков Михайлович на мгновение зажмуривался, не в силах вынести их света. Тата замечала это и едва заметно улыбалась.

Когда он закончил повествование, в кабинете повисла тишина. Лев Моисеевич думал о камее, Маша думала о Вадиме Гильберте, а Яков Михайлович думал о Тате. И все вместе они думали о превратностях судьбы.

Наконец Музыкант и его прекрасная собой коллега удалились, и Лев Моисеевич с Машей остались одни.

– Выходит, камея и сабля принадлежали одному человеку – Николаю Соболеву, и обе были у него украдены Петром Стахом.

– Но как камея оказалась у этого Аленки? Он что же, украл ее у Молохова? Вор у вора, так сказать.

– А за что Молохов убил своего деда, как вы думаете?

– Как знать. Возможно, тут совсем другая причина. Денег не давал на водку.

– А я думаю, как раз из-за сабли и украшения. Подумайте, ведь эти вещи хранились в семье сто лет, и никто никогда не пытался их продать!

– Оружие Молохов принес уже после смерти деда.

– Зато камея появилась у нас гораздо раньше. Непонятно только, при чем тут Аленка.

– А тебе не приходило в голову, – внезапно встрепыхнулся Лев Моисеевич, – что Молохов и Васнецов могли быть знакомы?

– И что это объясняет? Саблю Молохов принес сам, а камею поручил продать школьному другу? Странно как-то. Скорей всего, вы правы и камею Васнецов украл. Он же бандит. Помните, Ширяев говорил, что Аленка – это погоняло?

– Как не помнить. Я вообще с ним один на один разговаривал. А у меня в кабинете тоже немало дорогих вещей. Как только он меня не пристукнул!

– Зато его пристукнули. Неужели из-за камеи? А может, это Молохов сделал? Аленка украл камею, и Петруха его за это замочил!

– Какие страсти ты говоришь, Муся! Если так, то стоит благодарить Бога, что Васнецов не сказал, куда дел камею. Или, напротив, сказал, что оставил ее у нас и поэтому Молохов к нам заявился? Как будто бы саблю продавать, а на самом деле забрать украшение, а меня прикончить, как Аленку? – Суслин схватился за сердце и закатил глаза.

– Лев Моисеевич, хватит причитать! – твердо сказала Маша голосом Мудрости Вселенной. – Васнецов мертв, а Молохов в тюрьме. Вам ничего не угрожает.

– Как это не угрожает? А если милиция обо всем дознается?

– Да о чем?

– Будто не понимаешь! О том, что я утаил дорогую вещь от правоохранительных органов!

– И правильно сделали! Эта камея принадлежит потомкам Николая Соболева! Они столько лет страдали от ложных обвинений! Теперь мы должны восстановить справедливость, отдав драгоценность Вадиму Гильберту! – запальчиво воскликнула Маша и добавила: – Жаль, саблю вернуть не получится. Как вы думаете, где она теперь? В доме Молохова?

– Скорей всего. К убийству она отношения не имеет, так что… просто лежит где-нибудь. В шкафу.

– Господи, как жаль! А ведь она была так близко!

– Ты что, предлагаешь ее похитить? – вдруг шепотом спросил Лев Моисеевич.

Маша вытаращила на него глаза.

– Вы что, с ума сошли?

И вдруг захохотала, закинув голову.

– Лев Моисеевич, – сквозь смех сказала она, – вы просто пират семи морей! Почище Абрамчика! Прожженный авантюрист! Дик и Джейн перед вами просто младенцы! Надо же! Похитить!

Она посмотрела на директора прищуренными глазами.

– А что, пошли бы со мной на дело?

Лев Моисеевич замахал руками.

– Да что ты! Окстись! Как ты могла подумать такое на честного еврея? – И тоже засмеялся.

Однако веселиться было рано. И они поняли это довольно скоро.

Она попрощалась с директором, но домой не пошла, хотя Лев Моисеевич расщедрился и объявил ей в качестве поощрения за трудовые подвиги один выходной. В торговом зале он сегодня поработает сам, тем более что к работе приступила новая сотрудница и ее следует всему научить. Маша понимающе кивнула. Леля, так звали новенькую, имела за плечами год обучения в машиностроительном колледже, откуда ее отчислили за неуспеваемость, но со всем остальным у нее был полный порядок. Белые прямые волосы, надутые губы и грудь в глубоком вырезе. Похоже, рано успокоилась Картина Рафаэля. Льва Моисеевича еще ревновать и ревновать. Как она вообще могла допустить к мужу этакую кралю?

Однако долго раздумывать над перспективами пребывания Лели в антикварном салоне у Маши не было времени. У нее имелся план, и этот план требовал немедленного воплощения.

Утром опять подморозило, и улицы Северной столицы превратились в каток. Дворники высыпали из всех щелей и стали дружно долбить лед ломиками. Получалось плохо. Кроме того, на крышах домов из-за перепада температуры повисли длиннющие сосульки, ежесекундно грозя рухнуть на головы прохожих. Задирая головы, люди шарахались кто куда, пытаясь избежать безвременной смерти. Многие в поисках спасения выбегали на проезжую часть, но этим только усугубляли ситуацию. Маша на крейсерской скорости пролетела три квартала и наконец вздохнула с облегчением, нырнув в теплое нутро архива, где ее уже ждал Пашка.

– Ну, как наши? – с ходу вступила она.

– У ЦСКА выиграли, а Локомотиву продули! Всухую, представляешь?

У Пашки был убитый вид. Всухую, значит? Конечно, такое пережить нелегко.

– Не переживай, Павлик! Впереди плей-офф! Они еще всем покажут!

Маша торопливо скинула пуховик и пошла за печальным фанатом в глубь длинного коридора.

– Вот смотри, Машка. Я загрузил для тебя все, что есть по Измайловскому полку в годы Первой мировой. Тебя какой год интересует?

Пашка усадил ее за стол и придвинул поближе монитор.

– Пожалуй, начиная с пятнадцатого.

– Тогда архив тебе в помощь, и не разгуливай тут особо.

– Я что, на нелегальном положении? – шепотом спросила Маша, устраиваясь за компьютером.

– Почти. Ты когда позвонила? Час назад? А на разрешение знаешь сколько времени нужно?

– Спасибо, Пашка.

– Ни фига себе! Я правильно расслышал? Спасибо?

– Прости, я хотела сказать, что автограф Гусева, считай, у тебя в кармане.

– Ну то-то! Работай давай!

Маша посмотрела на экран. Она найдет обязательно. Не может не найти.

Она вернулась

Уже три дня дела в фирме шли из рук вон плохо, и это было самое непонятное.

Большинство сотрудников, исключая двух, не сдюживших температурные перепады декабря, были на месте, техника ломалась в рамках дозволенного, платежи проходили вовремя, и даже брезжила вполне реальная надежда на приличную премию к праздникам.

И все же Вадима не покидала уверенность, что все плохо. Он начинал злиться с утра и продолжал до самого вечера. Он был недоволен всем и всеми. Сотрудники при его появлении втягивали головы в плечи и недоумевающе переглядывались. Никто не понимал, чего начальник лютует и бесится.

Наконец он догадался, что его злобность отрицательно сказывается на работе компании, и, здраво поразмыслив, решил устроить себе незапланированный выходной. Это было глупо. Кто отдыхает в конце финансового года?! Однако продолжать ходить на работу и изрыгать на сотрудников столбы драконьего пламени было еще хуже.

С вечера он выключил телефон, выпил грамм триста коньяку, досмотрел до конца какой-то мистический и до невозможности дурацкий сериал и завалился спать с блаженной мыслью не просыпаться до обеда.

Когда до него долетел резкий дребезжащий звук, он долго не мог сообразить, почему звонит выключенный телефон. Минуты три он слушал, а потом встал и пошел на противный звук.

Оказалось, мерзкое гудение раздавалось от входной двери. Вадим еще минуту раздумывал, стоит ли открывать, но потом все же собрался с духом и с силой распахнул дверь.

– Черт побери! Вам что… – успел произнести он и застыл, недоуменно глядя на Марусю.

– Привет. Я звонила тебе на работу. Там сказали, что ты наверняка дома. Не заболел? – скороговоркой выпалила она и смахнула с волос растаявшие снежинки.

– Дождь кончился? – спросил Вадим.

– Вчера. Сегодня снег валит и холодно, – ответила Маша и потопталась на коврике.

– Ну проходи, раз холодно.

Он повернулся и пошел в глубь квартиры.

Он на нее обижен за то, что уехала с Ширяевым. Это хорошо или плохо?

Маша протопала в комнату и встала на пороге, глядя, как угрюмый хозяин скидывает на пол какие-то бумаги, освобождая для нее место на диване.

Должно быть, все-таки хорошо: если бы он был к ней равнодушен, не стал бы так откровенно злиться.

– Я по делу пришла.

– Да ну? Что за дело такое? Важное?

Он поскидывал бумаги и, указав ей на диван, отошел к столу.

Маша решила, что не позволит вывести себя из равновесия и лишить айкидошной стойкости.

Она села и достала из рюкзака ноутбук.

Вадим усмехнулся. Дежавю. Странно, но вся злость, которая допекала его последние дни, вдруг куда-то улетучилась. С чего бы это?

– Помнишь, мы читали судебный протокол? Сослуживцы Соболева отмечали, что полковник никогда не расставался с тремя вещами – наградной саблей, золотым портсигаром с вензелем Николая Второго и медальоном, который подарила ему жена. Вспомнил?

Она вскинула на него глаза. Он кивнул.

– Так вот. Я посидела в архиве и нашла в Измайловской летописи информацию, что в середине февраля шестнадцатого года части Измайловского полка перевели на Северный фронт и оставили в резерве на несколько месяцев. Пасху измайловцы встретили в Прели. Сейчас город называется Прейли. Это в Латвии. Офицеры поселились в барской усадьбе. Туда к Николаю Соболеву приехала жена. Можно предположить, что именно тогда Анна дала мужу камею. Как оберег.

– Камею?

– Да. Медальон с камеей. Подарок ее отца, известного немецкого ювелира Людвига Гильберта. На камее изображена Анна. Собственно, это ее портрет. Вот почему Соболев никогда с ним не расставался.

Вадим посмотрел на нее очень внимательно и спросил:

– Ты хочешь сказать, что знаешь, где эта камея сейчас?

– Да.

– Где же?

– У Льва Моисеевича в сейфе. Пока у меня есть только фотография.

Вадим разглядывал фото так долго, что Маша устала ждать, встала и подошла к нему.

– Откуда она взялась? – наконец спросил он.

– Не поверишь, но камею, как и саблю, принесли в магазин, чтобы продать.

– Кто? Молохов?

– Нет. Другой человек. Вор по кличке Аленка.

– И как вы поняли, что это та самая?

– Пригласили эксперта. Так всегда делают. Сначала тот думал, что камея принадлежала последней императрице Александре Федоровне, а потом выяснил, что камей было две и вторая подарена именно Анне. Она была похожа на царицу в профиль, и инициалы у них совпадали.

– Так значит, Стах, убив своего командира, забрал у него не только саблю, но и другие вещи?

– Именно те, с которыми полковник не расставался никогда. Чтобы все поверили, что он действительно сбежал к немцам.

– Неглупый был этот Стах.

– Даже очень. Тело Соболева спрятал так, что никаких следов не осталось. И свое исчезновение обставил так, что все решили, будто полковник его убил.

– А когда вновь появился на свет божий в восемнадцатом, то всем уже было не до того.

– Измайловского полка уже не существовало, да и тех, кто знал об этой истории, – тоже.

– Однако остались документы, в которых черным по белому было сказано, что Соболев – изменник.

– Прибавь газеты. Про денщика все забыли, а про предательство полковника помнили.

– Очень долго помнили.

– Новой власти было выгодно раздувать эту историю.

Маруся стояла так близко, что у него потихоньку начала кружиться голова. Словно у пьяного. Странно.

Никогда раньше от одного присутствия рядом женщины голова кружиться не начинала. С ней, то есть с головой, вообще ничего не происходило. А тут…

Он посмотрел на Марусю сбоку. Она наклонила голову, и блестящие черные волосы упали на щеку.

Не осознавая свой жест, он заправил непослушную прядь ей за ухо.

Она сразу встрепыхнулась. На щеках вспыхнул румянец. Глаза брызнули яркими искрами.

– Так камея тоже была у Молохова? – спросил он, пытаясь призвать себя к порядку.

Она тут же отодвинулась.

– Не знаю. Точно известно только то, что саблю и камею забрал Стах. Связан ли тот, кто принес камею…

– Аленка?

– На самом деле его фамилия Васнецов.

Вадим усмехнулся.

– Эти воры – юморные ребята.

– Не то слово. Так вот. Связаны ли между собой Васнецов и Молохов, мы не знаем и не узнаем, наверное потому, что Васнецова убили.

– Как так?

– Да вот так. Он как раз накануне принес камею. Через несколько дней в салон пришли из следственного комитета и рассказали. Ширяев задавал мне вопросы…

– Это, случайно, не тот, с кем ты уехала?

– Тот, – ответила Маша и сразу рассердилась. – Я обещала поужинать с ним, потому что он помог тебя отыскать! Нашел твой домашний адрес!

– Не слишком ли жирно – целый ужин за такой пустяк?

– Не слишком! Сама я искала бы тебя до морковкина заговенья! Кроме того, я сама хотела!

– Это уже ближе к истине.

– Не представляешь насколько! Я хотела узнать о камее и есть ли что-то общее между Молоховым и Аленкой!

– Ну и как? Узнала? Наверное, любовь?

– Ничего я не узнала! Ширяев профессионал! Он сам стал вытягивать из меня сведения! Я испугалась, что сболтну лишнее!

Маша уже почти орала.

– И что?

– Ничего! Смоталась по-быстрому, и все!

– Жалеешь, наверное?

– Жалею, что вообще с ним поехала!

Он посмотрел на ее возмущенные красные щеки и вдруг понял, что раздражение и недовольство, которым он мучил окружающих все последние дни, были просто следствием отчаяния от мысли, что он больше никогда не увидит этих нежных щек, блестящих волос, колдовских светлых глаз. И вот все это находится прямо перед ним, а он, вместо того чтобы воспарить от счастья, устраивает сцену ревности. Просто идиот какой-то.

Его отношения с женщинами никогда не были простыми и понятными. Одни считали его снобом, другие слишком щепетильным. Одна из бывших подруг как-то заявила: он настолько джентльмен, что даже противно. Ну никак не мог он научиться любить ноги, груди и зады, если к ним не прилагались хоть какие-нибудь мозги. Впрочем, нет. Каких-нибудь ему было недостаточно. Должно быть, это и есть снобизм с щепетильностью в одном флаконе. Он давно решил, что так и есть, поэтому выстроил между собой и прекрасной половиной человечества целую систему пропускных пунктов, пройти через которые до конца никому еще не удавалось, хотя желающие были.

Эта малознакомая девочка каким-то непостижимым образом пролетела сквозь построенные им баррикады и сразу оказалась в самой середине его жизни. Как ей это удалось?

Он осторожно выдохнул и сказал, глядя в сердитое лицо:

– Прости меня, Маруся. Ладно?

Она замерла на вдохе. Что это с ним? Злился, злился и вдруг успокоился. Смотрит паинькой. Чего доброго, еще улыбнется.

С опаской глядя на хозяина, она собрала свои уже было выложенные вещички и запихала в рюкзак. Может, хоть чаю предложит?

– Хочешь кофе? У меня есть робуста. Любишь?

Ха!

– Мне больше нравится арабика, но и робуста сойдет, – сказала она манерным тоном избалованной барышни.

Вадим в самом деле улыбнулся, и у нее отлегло от сердца. Еще ничего не потеряно.

Портсигар императора

– А портсигар? Что известно про него? – спросил Вадим, когда, сидя на кухне, как сказала бы Любаша, «чин чинарем», они пили кофе.

– Портсигар был золотой и очень непростой.

– Из-за монограммы императора?

– Да. Она ведь очень заметная. Такая вычурная буква «Н», внизу римская цифра «два», а сверху – императорская корона. Кстати, вензель императора был и на эфесе сабли. Стах его стер. Но дело не в этом. Вот послушай, что я нашла в воспоминаниях Василия Ольшанского, работавшего врачом в одном из военных госпиталей.

Она убежала в комнату, повозилась там и прибежала с ноутбуком.

– В декабре шестнадцатого года Соболев лежал у них со вторым ранением. Одной из сестер милосердия, ухаживающих за ранеными, была великая княжна Татьяна Николаевна. Тогда ей было всего девятнадцать. Во время перевязки она увидела у Соболева камею и была поражена ее сходством с той, что носила ее мать. Николай рассказал: камея – подарок жены Анны, в девичестве Гильберт. Далее Ольшанский пишет: «На следующий день госпиталь посетил сам Николай Александрович с императрицей. Александра Федоровна просила подвести ее к Соболеву и сердечно его приветствовала, сказав, что хорошо знала отца его супруги. Они, дескать, были дружны в детстве. Если бы не камея, она так и не узнала бы, что дочь Людвига стала женой доблестного русского офицера. На глазах императрицы были слезы». Потом к ним подошел Николай и, узнав, в чем дело, достал из кармана свой портсигар и вручил Соболеву. Представляешь? Эта вещь принадлежала последнему российскому императору.

– Думаешь, он тоже хранился в семье Стаха?

– Выяснить не удалось, но, думаю, Стах постарался поскорей от него избавиться.

– Почему?

– Вензель Николая Второго – это очень опасно. Особенно если ты красный командир. Да и стоила такая вещь немало.

– Однако камею он хранил всю жизнь. Не продал даже во время войны, когда семья жила впроголодь. Это не кажется тебе странным?

– Кажется, но причину мы уже, наверное, не узнаем. Хотя, может быть…

– Что?

– Ничего. Так. Бабские глупости.

– Клянусь, что смеяться не стану.

Маша отвела глаза.

– Ну… я подумала, что… Стах был влюблен в Анну и потому не мог расстаться с камеей.

Она посмотрела на Вадима. Тот был серьезен.

– Ты знаешь, Маруся, а ведь я подумал о том же самом. Получается, для убийства Соболева у Стаха был личный мотив.

– Избавиться от соперника? Что ж, вполне реально. Интересно, пытался ли он найти Анну, чтобы занять место убитого им командира? Хотя не думаю, что для Анны такой расклад был возможен.

– Конечно. Но Стах – пластун. А они никогда не бросали погоню за добычей.

– Однако он не был идиотом и прекрасно понимал, что Анна не поверила в предательство мужа. Увидев Стаха, она могла обо всем догадаться. Нет, Петро не стал бы рисковать. Осторожный был. Гад!

– Гад – не то слово, – кивнул Вадим.

– Интересно, существует ли ген предательства? Стах предал своего командира, а его праправнук предал его самого. И деда своего убил.

– Думаешь, предательство может передаваться через поколения?

– Так же, как преданность и честь. Во всяком случае, я хочу в это верить. Ты знаешь, в гвардейских полках в ходу были инструкции для солдат и офицеров. Типа сборника принципов. У измайловцев был такой: «Честь – святыня офицера». Этому принципу твой предок был верен до конца. И пусть звучит это жутко пафосно, но…

– Но это правда.

По зимнему городу

Вадим убрал со стола чашки и вдруг предложил:

– Хочешь покататься по городу? Снегопад закончился. Сейчас красиво. Уже новогодние огни зажглись.

– У нас на Большой Морской здорово!

– Что Морская! Есть места и получше! Я прокачу тебя по всему городу!

Он увидел, как она вся засветилась от радости. И есть же на свете такое чудо – Маруся!

Питер и вправду уже принарядился к Новому году. Они поехали по кольцевой, а потом свернули куда-то, и оказалось, что они мчат от Александро-Невской лавры к Неве.

Маша сидела, не смея дышать. Она и сама не понимала, отчего испытывает такую острую радость. Предновогодний Питер был хорош, но ее приподнимало над землей что-то иное!

Они почти не разговаривали. Иногда они восклицали что-то восторженное, типа – ух ты, какая красота! – и мчались дальше. Пробок почти не было, или Вадим просто знал, как проехать так, чтобы не застревать. Они ехали довольно долго, а Маше хотелось еще.

Пару раз они проскакивали по Большой Морской, и она видела прозрачную дверь антикварного салона и крыльцо «Сапфира», по обеим сторонам которого уже установили елки. Через какое-то время Маша посмотрела на часы и удивилась, что почти семь вечера. По пути они заехали в небольшой ресторанчик и съели там на двоих пиццу. Маше казалось, вкуснее она не пробовала. Потом остановились прямо у Ростральных колонн и выпили кофе в каком-то закутке. Вадим грозился, что приучит ее есть на ходу. Она кивала, соглашаясь. На ходу так на ходу. Нет ничего лучше!

Она готова была кататься с ним всю ночь!

Через час они снова проехали мимо «Сапфира», выехали на Исаакиевскую площадь, как вдруг Вадим резко затормозил, развернулся и поехал обратно. Маша еле удержалась, чтобы не клюнуть носом.

– Ты чего?

– Там человек.

– Где?

– Сейчас посмотрим.

Они сделали немалый крюк, чтобы снова попасть на Большую Морскую. Затормозили у ювелирного, Вадим выскочил из машины, подбежал к крыльцу, залез за елку и, к Машиному неописуемому изумлению, вытащил оттуда человека в светлом пальто и с шарфом, намотанным на голову. Наверное, для тепла. Маша тоже вылезла и подошла. Вадим держал мужика довольно крепко, но тот все равно норовил упасть.

– Я думал, кому-то плохо стало, а он просто пьяный.

– Я не пьяный, я горемычный, – вдруг заявил мужик, вылезая из шарфа.

Маша принюхалась.

– От него французским парфюмом пахнет, – сообщила она.

– Да и коньяк, как видно, был недешевый, – согласился Вадим, встряхивая горемычного.

– Дешевый я не пью. Я вообще не пью.

– Оно и видно. Ну и что теперь с ним делать? Ментов вызвать?

– Не надо ментов! Они его изобьют и в обезьянник кинут! – взмолилась Маша.

– Откуда у тебя, Маруся, такие познания?

– У меня папа много лет пил. Всякого навидались. Не надо его бросать.

Вадим снова встряхнул своего подопечного.

– Ну и куда же тебя везти, друг ситный?

– Друг не ситный, друг – сволочь и предатель! Лучше я тут сдохну, чем к нему пойду!

Мужик снова полез под елку.

– Эй, куда!

Вадим выудил мужика из укрытия и подтолкнул к машине. Совместными усилиями они запихали пьянчужку в салон и пристегнули.

– Ты адрес свой помнишь?

– Набережная Грибоедова. Возле Банковского моста. Там покажу.

– Это в центре. Ты только не засыпай, слышишь!