Лоб Желтый Карман. Место преступления: виа Аппиа Антика

Вход вместо горгулий сторожили камеры, торчащие с обеих сторон ворот, а за живой изгородью – туристам было не видно – стоял еще один забор, уже под током. Сотовой связи на территории поместья не было, Анна сначала думала – из-за слабого покрытия, но выяснилось, что по хозяйскому приказу установлены заглушки-подавители. Причиной такого решения послужило отнюдь не отвращение к высоким технологиям и не принадлежность к движению амишей. Дело было в том, что графиня, и в молодости отличавшаяся подозрительным характером, к старости окончательно погрузилась в пучину мании преследования. В каждом туристе ей мерещился подосланный убийца, соседи казались поголовно состоящими в преступном сговоре и потому на порог не допускались, а Анну, приезжающую два раза в год – на Пасху и Рождество, бабка считала русской шпионкой, вышедшей за Роберто только для того, чтобы поближе подобраться к вилле. В общем, забавная была старушенция.

Анна бибикнула, камеры и туристы повернули головы, пригляделись. Через минуту тяжелые кованые ворота начали медленно раздвигаться, открывая прямую белогравийную дорогу к особняку. Глубоко вдохнув, водительница шумно выдохнула и нажала на газ. Внедорожник со скрежетом покатился по щебню, массивные створки ворот медленно сомкнулись за спиной.

Часовые-кипарисы по бокам дороги сопровождали залученных гостей прямо до парадного крыльца старинного трехэтажного здания. Вилла была построена в классическом римском стиле – кроме облицованных белым кирпичом карнизов и сандриков, никаких украшений, даже балконов нет. Стены цвета марсалы – мрачновато, на Анин взгляд. Белый бы гораздо лучше смотрелся, но тогда здание перестало бы напоминать зловещий замок, а превратилось бы в летний дворец.

Два первых этажа виллы были одного размера, с продолговатыми, словно вытянутыми в высоту, окнами. Последний же этаж был заметно ниже и компактней – там располагались графские покои, из которых бабка Сильвана выползала крайне редко. Сейчас оконные стекла бабкиной спальни, отражая небо, отблескивали огненно-малиновым, и казалось, будто этот мистический свет льется изнутри дома. Анна напомнила себе, что хозяйку готовят в последний путь в ритуальном бюро, но эзотерические мысли продолжали лезть в голову. Наконец машина свернула к парковке, ракурс изменился, и завораживающее сияние исчезло.

На широкой площадке позади особняка отдыхал блестящий «Вольво» и пыльный пятисотый «Фиат» с инвалидной наклейкой. «Фиат» был знакомым – на нем совершали нечастые вылазки слуги, бабка, понятное дело, свою крепость не покидала никогда. Припарковавшись, Анна улыбнулась зеркальцу заднего вида (помада в порядке, тушь тоже), надела на лицо траурное выражение и приготовилась к встрече с семейством.

Первый представитель семейства – в образе миниатюрной женщины, похожей на куклу с фарфоровым лицом, поджидал прямо на выходе с парковочной площадки. Уперев одну руку в бок, другой она поправляла шейный платочек (призванный прикрывать заживающий шрам от недавней подтяжки). Клаудия Морацци приходилась младшей сестрой Роберто, точнее, одной из двух сестер-близнецов, и единственным в семье человеком, кто хорошо относился к русской. Вероятно, потому, что, подобно Анне с мужем, между ней и ее молодым человеком тоже имелась существенная разница в возрасте, только в другую сторону: молодой человек у почти пятидесятилетней женщины был и правду молодой. И довольно привлекательный. И вдобавок француз. Накачанная фигура, кудрявые длинные волосы, забранные в «хвост», и выразительные, как у коня, глаза, которыми он неустанно смотрел на женщин.

Имя у красавца было подходящее, маскулинно-охмуряющее, – Дидье. Родственники Морацци дружно считали его альфонсом, и что удивительно, он этого никогда и не отрицал, наоборот – подчеркивал, чем приводил кумов в состояние тихой ярости.

– Бонжур, Аннет, – проворковал, премило картавя, показавшийся из-за куста альфонс и приложил два пальца к несуществующей шляпе. – С приездом. Робер в патио. – Он всех называл на французский манер.

– Добрый вечер, – с приличествующей случаю грустью в голосе поздоровалась Анна. – Клаудия, мои искренние соболезнования.

Клаудия, видимо, в данный момент пребывала не в лучшем расположении духа.

– Поздравляю, милочка! – процедила она сквозь зубы вместо приветствия и продефилировала мимо, утащив на буксире любовника и щенка породы джек-рассел.

Дидье за ее спиной мученически закатил глаза и послал девушке воздушный поцелуй.

«Пса могла бы и представить – он новый», – желчно подумала Анна, ища на ощупь левую из двух коротких гирлянд на браслете – всего три кубика: ИЭП («И это пройдет», как сказал царь Соломон). Дотронулась до каждого и решила на поведение золовки внимания не обращать – не за горами уже тот день, когда братия снобов перестанет считаться ее семьей.

Улыбнувшись этим мыслям, она направилась к патио, искать пока еще не бывшего мужа. Патио представляло собой расположенный вокруг перголы небольшой садик с фонтанами и клумбами – единственный на всю усадьбу. Вдоль коротеньких аллей отцветали пышные рододендроны, по беседкам малиновыми ручейками струилась бугенвиллия, росло несколько оливковых и гранатовых деревьев, китайский апельсин и даже какой-то похожий на дикобраза представитель семейства пальмовых. Анна, выпускница биологического факультета, в каждый приезд клялась себе привезти атлас и установить название этого чуда, но уезжая, естественно, забывала. Кроме этого оазиса, поместье было абсолютно лысым – остальных фитожильцов старая графиня приказала вырубить и сжечь. Под напором душевного недуга, не иначе.

Анна свернула на боковую аллею и вынырнула из зарослей точно у перголы. Деревянный навес, увитый эдерой, походил на восточный шатер. Внутри сидели трое. Во главе каменного, отделанного мозаикой стола склонился над бумагами муж – видно только черный с искрой костюм да серый, соль с перцем, ежик торчащих волос. Рядом, периодически тыкая в бумаги длинным скрюченным пальцем, сгорбился незнакомый старик с бабочкой на шее и золотым моноклем в глазу. С другой стороны от Роберто восседала прямая, как ферзь, Патриция – вице-президент корпорации и вторая сестра.

На свою двойняшку эта бизнес-вумен походила мало. Она и роста казалась более высокого, даже в присутствии сестры. Умный, пронзительный взгляд, гордо вскинутый подбородок и укрощенные сложной прической фамильные проволочные волосы – портрет королевы. Рамкой к портрету выступал возлегающий в шезлонге неподалеку супруг – доктор Карло Антониони, профессор кафедры классической археологии Римского университета и действительный член Европейской академии наук. Слегка покачиваясь из стороны в сторону, он курил пахучую трубку – ноздри Анны вдохнули терпкий, сладковатый аромат.

Это от профессора Анна узнала, что мавзолей на входе относится ко второму веку нашей эры, а на месте виллы Морацци две тысячи лет назад располагались владения Сенеки. Именно здесь опальный философ получил приказ от Нерона покончить жизнь самоубийством, и небольшая кирпичная колонна чуть выше по Аппиевой дороге, без опознавательных знаков и украшений, не что иное, как его могильная плита. Никаких других тем, кроме исторических, профессор никогда не поддерживал, и в отсутствие заинтересованных собеседников тихо обсуждал перипетии прошлого сам с собой.

Профессору Анна слегка кивнула, поцеловала мужа, произнеся печальные слова, потрясла руку Патриции и опустилась на свободный стул рядом со старичком. Старичок оказался бабкиным доверенным лицом, адвокатом и нотариусом, а стопка листов под носом у Роберто – бабкиным завещанием. Тут-то грубость Клаудии и нашла объяснение – графиня, земля ей пухом, в лучших древнеримских традициях оставила все имущество любимому первенцу. И теперь восемьдесят гектаров самой дорогой в Риме земли вместе с трехэтажным замком и забором с горгульями принадлежит им с Роберто. Как и ненависть остальных членов семьи, надо полагать.

– На счетах, к сведению уважаемого синьора, в данный момент немного – порядка шестидесяти тысяч, что от их же июньского вклада остались, – старомодно обращаясь к Роберто в третьем лице, шелестел адвокат. – Я взял на себя смелость часть средств перевести на депозитный счет, процент небольшой, но на текущие надобности хватает, – он вытащил из крокодилового портфеля кожаную папку и придвинул новому хозяину.

Роберто откинулся на стуле, своей высокой спинкой напоминавшем трон.

– После посмотрю, синьор Бальдаччи. Это не горит.

Синьор Бальдаччи мелко закивал.

– Тогда последнее. Глубокопочитаемая графиня Морацци особо просила проследить за судьбой достойнейшей четы де Роз. Досточтимый синьор Морацци, должно быть, помнит, сколь высоко их матушка ценила преданность этих во всех смыслах положительных людей. В пункте пятом приложения оговорено, что в случае, если новый владелец недвижимости найдет необходимым прекратить с ними трудовое соглашение, надобно выплатить указанную компенсацию в самый день увольнения. Подчеркиваю, только при этом обстоятельстве. Если же, напротив, он сочтет возможным пролонгировать срок службы вышеназванных помощников всего лишь на пять лет, то выплачиваемая сумма будет сокращена вдвое. Элементарные расчеты подсказывают абсолютную выгодность…

– Я сейчас не собираюсь никого увольнять, адвокат, – оборвал витиеватые объяснения Роберто. – И позабочусь о том, чтобы после продажи виллы синьоры де Роз либо продолжили работу, либо получили компенсацию.

Старичок прикрыл морщинистой ладонью открытый рот.

– Ка-ак? Уважаемый синьор намерен расстаться с имением?

– Да, – твердо ответил наследник. – И не только с имением. – Он длинно вздохнул, не отнимая глаз от документа. – В понедельник я буду вынужден отбыть сразу после похорон, поэтому прошу вас подъехать сюда опять завтра вечером, мы внесем изменения в мое завещание.

– Чего-о-о? – раздался прямо над ухом визгливый голос Клаудии. Она уцепилась за спинку Аниного стула и раскачивалась в такт своим словам, почти касаясь выпирающей грудью затылка девушки.

– А семье, значит, ничего сказать не надо?! На семью, значит, наплевать?! Нет, вы слышали? Дом – продать, из завещания – вычеркнуть! – Она пробежалась горящим взглядом по ошеломленным лицам, задержавшись на сестре, и, не найдя поддержки, обернулась.

– Маурицио! Поди-ка сюда! Полюбуйся, как твой брат втыкает родственникам нож в спину! Маурицио!

Все автоматически перевели глаза в конец аллеи, где стоял, прислонившись к дереву, младший сын графини и смотрел на Филиппо, который ползал по земле и рисовал что-то палкой. Услышав свое имя, он вскинул голову и, хлопнув племянника по плечу, зашагал к перголе. Мальчик, поднявшись с колен, посеменил за ним. Издалека их можно было принять за братьев: оба в темных сорочках и жилетах, брюках со стрелками и веником каштановых волос на большелобых головах.

По мере их приближения стали слышны звуки.

– Ты прост млоток, Фили! – восторгался Маурицио.

Единственный из всех отпрысков графини он остался жить в Риме и говорил на местном диалекте – романеско, откусывая часть звуков от половины глаголов и от всех имен. Кроме Аниного – от него не откусишь.

Помимо усекания слов, римляне многие сочетания звуков произносили вообще «не по-итальянски», использовали двойные гласные и согласные там, где по правилам одна, и вообще всячески коверкали язык. Но в целом получалось певуче. И если неаполитанский диалект можно было назвать сердцем итальянского, а миланский – мозгом, то римский, скорее, душой.

– Имни кого, гваришь, эт ранновесье?

– Равновесие Нэша названо в честь Джона Форбса Нэша, – бубнил подросток, глядя под ноги, – лауреата Нобелевской премии по экономике тысяча девятьсот девяносто четвертого года «За анализ равновесия в теории некооперативных игр» вместе с…

Маурицио засмеялся:

– Робе, твой сын оббяснил мне теорию игр! И я даж пошти ее понял! Ну глава! Прям Эйнштейн! Чао, Анна!

– Эйнштейн разрабатывал другую теорию – единую теорию поля, ее еще называют теорией всего, – монотонно начал мальчик, но отец его перебил:

– Филиппо, не мешай нам. Иди в дом или погуляй где-нибудь.

Сын, так же не поднимая глаз, повернулся и пошел своим неуклюжим механическим шагом обратно по дорожке.

Анна давно подозревала, что дело тут пахнет синдромом Аспергера, но муж все предложения показать ребенка психиатрам отметал на корню. Еще и злился. А на что тут злиться, спрашивается? Это ведь не его вина. Она специально в Интернете смотрела – причины заболевания не установлены. Да сейчас уже врачи говорят, что это и не заболевание вовсе, а отличие типа гениальности.

– Несправедлив ты с ним, Робби, – словно прочитав ее мысли, тихо сказала Патриция. – Им заниматься надо, а не гнать.

– Вот-вот, – поддержала воинственная близняшка, – заслал ребенка куда подальше – Оксфорд, мать родная, дальше только Йель! С глаз долой – из сердца вон, да? Теперь и с другими так же поступить хочешь? Кровь не водичка, дорогой брат, ее законы надо соблюдать!

Роберто медленно поднялся, словно извергающийся вулкан в замедленной съемке. Его напряженные ладони сжимались в кулаки и разжимались снова, словно пытаясь сдержать потоки пылающей лавы.

Но она все-таки выплеснулась на притихших помпейцев:

– Здесь. Решения. Принимаю. Я. Сам. Без посторонней помощи. И с домом, и с сыном. Который в Оксфорде больше не учится, – и так посмотрел, что никто и рта открыть не посмел для вопросов.

Казалось, сейчас продолжит зловеще: «А вы больше…», но вместо этого последовало спокойное:

– Синьор Бальдаччи, пойдемте, провожу вас.