Перелом

Илья намотал мне гипсовую повязку от души – выше колена на 30 сантиметров. По самое не балуйся. Почти в пах.

В палате меня не очень бережно опрокинули на кровать, подложили под горячий гипс подушку и оставили в одиночестве.

Я оцениваю гипс и понимаю, что наложен он плохо. Илья, который наматывал мне на ногу немереное количество ваты и бинтов, явно был больше заинтересован стоящей напротив него молоденькой медсестрой, которая как-то криво держала мою ногу, и по всему было видно, что она ее ничуть не волнует. От них разило такой животной заинтересованностью друг другом, что было ясно: с ногой у меня будут проблемы. И уже через несколько дней гипс стал впиваться в ногу в разных местах, жал и натирал до боли и отеков, да еще и дисциплинированно принял конфигурацию подушки, на которой лежала нога, незаметно углубившись под колено.

И вот, еще вчера я могла прыгать по коридору на костылях, радуясь тому, что, говоря языком врачей, вертикализировалась. Я уже сама садилась на кровати, могла дотянуться до бутылки с водой, до таблетки, могла сидя в полушпагате работать за компьютером – друзья подарили мне ноутбук, и я радостно принялась за работу – редактировала и переписывала материалы пресс-службы и свежим глазом вычитывала газету. Был у меня, конечно, и другой функционал, но сейчас, в больнице я могла только это.

И вот из-за наложенного гипса я опять заняла горизонтальное положение. Я опять не могла сидеть, подкладывать под себя «утку», делать минимальную гимнастику. Гипс отбросил мое выздоровление назад, снова вынуждая меня приспосабливаться к ухудшившимся обстоятельствам, испытывая силу духа.

Загипсованная нога размером от стопы до паха потяжелела килограммов на 10. Я сфотографировала ее и отправила знакомому редактору в Санкт-Петербург. Он в шоке через несколько минут отозвался: какой кошмар, вы в каком веке живете? Уже давно существуют импортные гипсы – пластиковые. Они гораздо легче российских.

Утром я спросила врача на обходе, почему мне намотали на ногу эту жесть? Почему не предложили сразу пластиковый, я бы заплатила! А сейчас я не могу ногой пошевелить, и под коленом гипс врезается, потому что неправильно высох!

В ответ мне было сказано, что вскрывать гипс сейчас и наматывать импортный нельзя – опасно, можно сдвинуть кости. А на счет неудобства… «Ищите положение ноги».

И я искала его отныне каждую ночь. Часов до двух-трех… Искала и думала…

Несмотря на то, что я никого специально не оповещала о своем положении, в моей палате была постоянная толчея, а два мобильника к вечеру дружно разряжались – «сарафанное радио» работало безотказно. Каждый день ко мне приходили коллеги и друзья, приносили еду, и мы подолгу громко хохотали, будоража соседние палаты и радуя медсестер: значит – выздоравливаю.

Друг приходил ко мне в больницу каждый день в свой обеденный перерыв. Думаю, что он чувствовал свою вину за то, что я упала и сломала ногу. Он совестливый и добрый человек. Я не хочу раскрывать его имя –зачем? Какая разница, как назвали его родители? Для меня куда важнее самой спустя полтора года наших отношений, определиться, кто он в моей жизни и зачем в нее так настойчиво прорывается. Может быть, он и есть мой Ален, которого я искала и видела в астральных снах много лет назад, заранее зная, что он женат и не может разрушить свою семью? Но как я должна была его узнать?

… Полтора года назад на Ставрополье проходили выборы в краевую думу. Я баллотировалась от КПРФ по партийному региональному списку.

Кампания шла громко и скандально во многом благодаря моим публикациям. Нарушений был вал. Мне пришлось даже лететь в Москву на личный прием в Центризбирком, чтобы довести информацию об этом. Конечно же, ЦИК на ставропольские факты забил: раз дана установка на конституционное большинство едросов в парламенте, значит, так должно и быть. И в Москве, и в регионах.

При таком раскладе я была совсем даже не к месту. И только характер не позволял мне, всё зная и понимая, сдаться без боя. И я пахала на выборах не за страх, а за совесть.

Параллельно в местной газете шли мои разгромные статьи. Одна из них развенчивала газовиков, которые химичили со счетчиками.

– Я случайно услышал, как люди обсуждали твою статью и был поражен: ты – в Георгиевске?! Я был уверен, что ты в Москве! – рассказывал мне позже друг.

В тот же день он нашел меня в соцсетях и написал первое приветствие. Я ответила: мы были знакомы уже лет 25, по школе, в которой учились наши дети. А назавтра я привезла ему на завод пачку агитационной литературы для раздачи рабочим. Власть мешала нам в этом, в след за компартийными распространителями ходили подкупленные нечистоплотными чиновниками бабушки или молодые ребята и вынимали из почтовых ящиков газеты и буклеты КПРФ. Типичная ситуация, в общем-то. Так что друг был очень кстати.

Я вышла из машины, подошла к багажнику. Друг оторвался от забора, к которому стоял, прислонясь в позе скучающего Печорина, и подошел ко мне. Взял пачку газет, мы обменялись незначительными фразами, и я, нечаянно слегка коснувшись его плечом, села в машину.

– Не плечом, а грудью, – настаивал позже друг, когда мы уже вышли за грань отношений просто знакомых людей. – Ты обожгла меня правой грудью. И я будто проснулся.

Вот, как друг сам описывал те свои ощущения в личном дневнике, решив поделиться ими со мной и с читателями будущей книги:

«Сегодня  был у  Лёльки. Нужно сказать, что видеть эту чудную женщину, а тем более иметь возможность общаться с ней, просто фантастика. Знакомы мы с ней давно, давно до неприличия, аж лет тридцать. Но. То давнее знакомство так бы и осталось забытым в кладовой памяти, не появись в местной газете её публикаций. Из них я понял, что Лёлька в городе, и мне очень захотелось её увидеть. Очень захотелось. И вот случилось. И, что меня зацепило при нашей встрече, так это невольное касание её груди, её соска, который обжег меня даже сквозь ткань. Мне показалось, что эта её великолепная грудь позвала меня с собой. Что её сосок имеет свои собственные руки и пытается меня удержать. Это незабываемое ощущение».

С той минуты, которая прошла для меня незамеченной, друг повел активное наступление, которое я не одобряла и всячески ограждала себя от отношений с женатым мужчиной. Я прекрасно видела в своем окружении последствия подобных тупиковых контактов и не желала для себя страданий. Для меня не существует близких отношений без чувств, без взаимного проникновения, без построения совместного будущего. Если у кого и бывает иначе, то это люди, выражаясь языком Путина, с низкой социальной ответственностью.

Моя социальная ответственность была зашкаливающе высокой, поэтому другу не на что было рассчитывать. Я была уверена в этом. Но он чихал на мою уверенность, звонил по десять раз на дню, искал поводы быть нужным. А поскольку я двадцать лет как была в разводе, то дома у меня отсутствие мужских рук било по глазам. Плюс еще на мне висел мамин дом, где постоянно что-то рвалось, протекало и искрило. И друг чинил, прибивал, ремонтировал, поражая меня своими умениями.