Вита больше не дольче

– Дедушка – между ними.

Однажды дядя Миша всё-таки спустился к сестре.

Большая, тёмно-серая машина, сверкая новенькой краской, остановилась у калитки. Из-за руля вышел дед. По-своему элегантен, как и любой высокий, хорошо скроенный мужчина. Как всегда, в пиджаке, при галстуке, ладно лежащем на тонкой голубой сорочке в полоску, в острых стрелках, заправленных в хромовые сапоги. Он открыл заднюю дверь и выпустил из недр лимузина своего «двойника». Такого же высокого, сухопарого, средних лет чернявого мужчину с пронзительными, чёрными глазами. Я зачарованно смотрела на тонкий профиль, худое, усталое лицо, горбинку на переносице.

Бабушка засуетилась, но брат остановил её:

– Мария, мы в дом не пойдём… наследим тебе. Только что из полей, – дядя Миша махнул рукой куда-то в сторону Красногорска, – накрой нам, по-быстренькому, в саду.

– Мишенька, окрошка только готова. Ничего больше…

– Окрошка? Прекра-а-асно! Сто лет не ел окрошки!

Дядя Миша присел передо мной на корточки. От него тонко, приятно пахло табаком, одеколоном, тёплым хлопком чистой рубашки:

– Как звать тебя, девочка?

– Ева.

Дядя протянул конфету. Дед за спиной еле заметно кивнул, и я взяла, вежливо поблагодарив.

Белокурые кудри, которыми в избытке я была одарена в раннем детстве, пышное платьице с рукавами-фонариками и стеснительная улыбка – действовали на всех взрослых одинаково: меня тут же брали на руки.

Следующие полчаса я сидела на коленях у дяди Миши и из его тарелки ела окрошку. Бабушка пыталась безуспешно отодрать от высокого гостя прилипчивое дитя. Но дядя не давал:

– Пусть ест, Мария. Она мне тоже внучка. Кушай, мой ангел.

На прощанье дядя Миша, всё же, зашёл в дом. Он стоял на веранде, прикрыв за собой дверь. Я любопытным зверьком вертелась под ногами. Из внутреннего кармана пиджака дядя Миша вынул внушительную пачку денег и протянул сестре:

– Не отказывайся, Маша. Ты знаешь, мне много не надо. Я один, а у тебя – семья.

– Ангел-Хранитель, ты, Миша, – лепетала в слезах бабушка, – это же твой дом. Если бы не ты, ничего бы у нас не было.

Дядя Миша ласково обнял сестру и поцеловал в седеющий висок:

– Пустяки, – и добавил, нагнувшись ко мне, – хочешь, Ева, я буду твоим Ангелом-Хранителем?

– Хочу, – убеждённо кивнула я головой.

– В следующий раз подарю тебе куклу. Немецкую. Хочешь?

– Она умеет говорить по-немецки? – спросила я серьёзно.

Дядя Миша громко рассмеялся и вышел за дверь.

Дед оглянулся на Марию. Смял каблуком сапога окурок «Герцеговины Флор» и пошёл вслед за шурином. Никогда я не видела в его лице такой отрешённости и пустоты.

– Мама, а у меня теперь есть Ангел-Хранитель, – сообщила я гордо в Москве.

– Да? – равнодушно посмотрела мама и пошла на кухню курить.

– Дядя Миша спустился к нам, и мы вместе с дедушкой и бабушкой ели окрошку, – прокричала я в закрытую дверь.

– Ела окрошку? Разве ты любишь квас? – удивлённое мамино лицо выглянуло в широкую щель, и из кухни вкусно пахнуло «Союз-Аполлоном».

– Люблю.

– И дед ел вместе в вами?

– Ел, только молчал всё время. Потом они с дядей Мишей сели в машину, каждый на своё место, и уехали.

2

Тогда я не знала, как это важно, когда каждый занимает своё, отведённое ему место.

Всё перепуталось, как только своё место потерял дядя Миша. Говорят, всему виной было анонимное письмо. В нём сообщалось, что он, де, берет взятки в особо крупных размерах, а деньги хранит у сестры.

Невольно я стала свидетельницей трагедии. Моя сестра-близнец снова заболела ангиной, и меня, в который раз, отправили гостить за город.

Однажды бабушкин дом заполнили люди в штатском и в форме. Они ходили по дому, рылись в комодах и шкафах, что-то писали, задавали вопросы. Дядя Миша стоял у стола в гостиной, бледный, как полотно. В ящике буфета нашли пачку денег, ту самую, что он месяцем ранее отдал бабушке. Искоса посмотрел он на деда. Но шурин отвернулся. Лицо его было непроницаемо и безжизненно.

Дядя Миша быстро подыскал себе новое место – на кладбище неподалёку. Сердце не выдержало.

Следом за дядей Мишей (одновременно с ним) потерял место дедушка. Но строго говоря, это место никогда его не красило. Рядом с бабушкой Марией дед места не нашёл. Её место, законной супруги, вполне живой и здоровой женщины, заняла сестра жены сына, отбившая деда. В семье ползли упорные слухи, что распутная свояченица беременна. Бабушку Марию хватил удар, она слегла и вскоре обрела место рядом с братом, дядей Мишей.

Никто и предположить не мог, что ровно через месяц за ней отправится дед, крепкий, совсем нестарый ещё мужчина.

Мама говорила: «Это мать отца за собой позвала».

Родной брат моей мамы, дядя Ваня, последние часы перед смертью деда провёл в больнице, у его кровати, и заставил-таки умирающего от рака отца изменить завещание в свою пользу.

Свояченица осталась с носом.

И мама тоже… не солоно хлебавши. Но она лишь вольно перекинула громадную косу через плечо и затянулась сигареткой:

– Мне не надо.

Дядя Ваня переселил в дом престарелую тёщу. Но мудрая старушка, осознав, что живёт не на своём месте, скончалась, не пережив зимы.

Нескончаемая череда смертей жутко подействовала на родню и соседей. Дом, как зачумлённый, обходили стороной. Год он пустовал. Одичавший сад кивал гроздьями персидской сирени редким прохожим, заманивал наливными яблоками деревенских мальчишек, пока дядя Ваня, не отселил в дом жену, алкоголичку со стажем ещё с Кубы, быстро превратившую честный семейный очаг в бомжатник и притон для алкашей-сожителей.

Восемь комнат, две веранды, мансарда, чердак и подвал… Жуткая вонь попойки и мочи.

Тётю определили на лечение в клинику для алкашей. Там ей было и место, все так считали. А её место в доме тут же заняла старая любовница дяди Вани. В прямом смысле, старая, усатая, кривоногая деревенская баба с шестилетним ребёнком, которого она успешно выдала дяде за «его сына».

Прожили они вместе ровно столько, сколько понадобилось новой «молодой» жене, чтобы всё имущество мужа, включая дом, переписать на «сына».

А дальше, всё по схеме: «кондрашка» дяди Вани – развод – раздел имущества – отъезд дяди в квартиру обделённой наследством дочери – тяжёлая болезнь – мучительная смерть.