Гори все огнем

Софья ела яичницу и думала, что вот за такие мелочи она и любит Сашу. Пусть он не умеет пафосно поздравлять с днем рождения, не устраивает сюрпризы, не дарит цветов, зато моет за собой посуду, жарит яичницу или блины на завтрак, а еще он всегда знает, где сын, даже когда Софья не знает. Он знаком со всеми его приятелями.

Жека бубнит в трубку: «Мам, я у Вади… у Дена…, у Славки…»

Софья припоминает только двух-трех друзей, с которыми сын еще в песочнице играл.

– Кто такой Славка? – спрашивает она у мужа.

Тот кивает, мол, все нормально:

– Живет в соседнем дворе, шарит в компах и может переустановить Винду.

– Как ты их всех запоминаешь?

– Так ведь он и тебе антивирусник на ноутбуке обновлял. Забыла?

Софья морщит лоб. Она помнит наизусть около сотни стихов Блока, Мандельштама, и Цветаевой, она помнит в каком году казнили Анну Болейн, она дословно помнит главный манифест додаистов, но даже самого факта переустановки антивирусника на своем компьютере не помнит.

За окном начали собираться тучи, и Софья довольно заметила:

– А ты говорил: на дачу… Давай устроим тусовки в супермаркете?

– Может, без меня?

– Что, без тебя? – процедила Софья, складывая губы в куриную гузку.

– Я пошутил. Просто, карточка у тебя…

– И что? При чем тут карточка?! Я тебя что, ради карточки с собой зову? – Глаза ее заблестели, щеки пошли алыми пятнами. – А вообще, как хочешь.

Когда она вышла из комнаты накрашенная и слишком яркая для шопинга, муж стоял на одном колене в прихожей и завязывал ботинки.

– Ну, я готов, – сказал он, как всегда, спокойно, будто и не было между ними сцены еще полчаса назад. Он подал Софье пальто.

2

В Пассаже было ярко и людно. Мерцали бликами витрины. Играла музыка – здесь одна, там другая. В модное кафе с фонтаном под стеклянным куполом в самом центре галереи стояла очередь. Официанты в белых отутюженных сорочках с бабочками на шее взирали на гостей с особым оценивающим достоинством.

– А что, может, и мне вот так… Работенка не пыльная, а зарабатывают, наверное… – Саша мотнул головой в сторону официантов. – Смотри, ходят, важные, как гуси.

– Саш, ну какие гуси? Ты из деревни что ли?!

– Ну, хорошо, как пингвины. Такое сравнение тебя устраивает?

Софья его издевку проигнорировала.

– Зайдем туда позже, не люблю стоять в очередях – это как-то унизительно, – бросила она и потянула мужа дальше по галерее.

– А что, других кафе нет? – возмутился муж. – Через дорогу Шоколадница.

Софья остановилась и зло уставилась на него.

– Помолчи пожалуйста, – попросила она зловеще.

Муж хотел было возразить, но, видно, вспомнил про день рождения и умолк, насупившись.

Неужели он не может быть другим хотя бы в её праздник! Вечно он настроение испортит! Ведь знает, что кафе в Пассаже её любимое. Она обожала и изысканный чай, который там подавали, и крошечные глазурные пирожные, и вид на сияющий купол в небо, и мерное журчание воды в маленьком фонтане, и строгих официантов, и белые скатерти, и золотые чашки с фирменным клеймом, которые муж пренебрежительно называл мензурками. Когда Софья сидела в этом кафе и пила маленькими глотками шафрановый чай, ей казалось, что она дореволюционная дама серебряного века. Она брала с собой томик Цветаевой или Северянина, открывала на любой странице и читала стихи, которые помнила наизусть, так что и книга была не нужна, но без приятного шуршания пожелтевших крапчатых страниц не случалось настоящего погружения. Софья многое себе представляла и когда сидела в кафе, и когда потом гуляла по старым улочками города мимо деревянных домов c ажурными выкрашенными свежей краской наличниками, читала названия улиц «Ямская», «Новособорная», «Ачинская»… Как хорошо, что исконные названия вернулись. Софья пыталась, как умела, восстановить связь с далекой эпохой, с её дореволюционными предками, теми, что были дворянами и купцами, что пили вот из таких же чашек с золотым клеймом, говорили на французском неспешно и только о высоком: о книгах, о театре или живописи, и уж конечно не о засолке капусты или растущих ценах на говядину. Софья всеми силами старалась искоренить в себе суетную совковость, доставшуюся по наследству от родителей, бабушек и дедушек, которые забыли о своих настоящих корнях, а вот Софья помнила. Совковость, конечно, была неистребима. Софья чувствовала её в себе и презирала, гнала и задвигала в темные уголки души, чтобы предъявлять только по необходимости, например на работе с наглыми клиентами, не желающими возвращать кредиты. Однажды Софья пыталась рассказать обо всем Саше, показать ему другой мир без закруток и огородных грядок, но то ли она не нашла правильных слов, то ли муж слишком приземленный. Он назвал её милой фантазеркой. Софья обиделась и больше не открывалась ему.

Они шли по галерее пассажа и молчали. Софья немного впереди, муж скучая сзади.

– Офигеть! – услышала Софья возглас мужа за спиной.

Она оглянулась:

– Что?

– Посмотри на это! – Саша показывал пальцем на дорогую витрину и криво улыбался. За стеклом стоял манекен в сером газовом платье из новой коллекции Fendi. На плече у манекена висела сумка. – У моей бабушки была такая авоська, только синяя. Она с ней в гастроном за хлебом ходила. Блин! Она ведь пластмассовая! Копеечная!

На ценнике золотое тиснение – шестьдесят тысяч рублей.

– Реально, посмотри, нет ты посмотри только! – возмущался муж.

– Саш, пойдем! Ну что ты кричишь.

– Вот народ дурят! Ремешок приделали – и готово! Шестьдесят тысяч… Я просто фигею!

Продавец-консультант бутика услышала вопли Саши и нахмурившись сложила на груди руки. Софье стало стыдно за мужа.

– Пойдём, – повторила она настойчивее, схватила его за руку и потащила за собой, как непослушного ребенка.

А он продолжал голосить на весь пассаж:

– Помнишь, в девяностые все с такими ходили! Подожди, дай загуглить…

– Хватит! – не выдержала Софья. – Почему ты так себя ведешь?!

Муж опешил:

– Как?

– Как дикарь!

– Я дикарь? А разве не дико копеечную авоську продавать за шестьдесят тысяч?

– Зачем ты так кричишь? Кто тебя заставляет её покупать? Просто пройди мимо.

– Да если бы все кричали, как я, и высмеивали подобный дебилизм, никто бы не посмел продавать авоськи за такие деньги. Дети в Африке голодают, а они… Да что там в Африке, вон у нас по вокзалам сколько бездомных!

– При чем тут африканские дети? Далась тебе эта сумка?!