Трудно быть немцем. Часть 1 Клара

Лишь добравшись домой, Степан понял, как измотан. "Господи, спасибо, что ты привёл меня сегодня к зданию комендатуры именно в тот момент, когда этот гад выходил оттуда. На какой тоненькой ниточке были подвешены жизни этих людей. И ведь было же известно о его феноменальной памяти, но проконтролировать отъезд не удосужились…"

***

2014

История копирует сюжеты.

В 1941 году, первое, что сделали фашисты – снесли гранитный памятник Ленину на центральной площади Павлограда, бывшей Соборной.

Вот точно так же, как современные борцы с памятниками из правого сектора с видом победителей позируют в теленовостях, на пустом пьедестале фотографировались итальянские и немецкие солдаты вермахта.

Офицеры «тысячелетнего Рейха» считали позировать на развалине ниже собственного достоинства, предоставив это унтерам. Сфотографироваться на фоне замученных и расстрелянных – другое дело.

Впрочем, как и нынешние натовские кураторы.

Старик вздохнул и выключил телевизор. "Верным ленинцем" Виктор Викторович Новиков никогда не был. Насмотрелся после войны на "справедливость" коммунистических бонз, арест мамы, детский дом.

"Мама, мама. Хорошо, что ты не дожила до этого. Воевать с безответными памятниками – редкостная тупость скакуасов, вопящих : "Хто нэ скаче – той москаль". Никакого риска, в крайнем случае – прибьёт обломком. А главное – отлично отвлекает от решения реальных проблем.

Даже слово специальное придумали западные идеологи "декоммунизация", созвучно с "канализация" – в обществе, где правят канальи. Старинный друг Иван, с которым Виктор Викторович полвека трудился на оборонном заводе, как-то сказал:

– Не понимаю претензий нациков к Путину. Крым Украине подарили коммуняки, а именно Хрущев. Так Путин как раз и провел "декоммунизацию" – аннулировал решение партии. Никаких противоречий!

Во всех ситуациях простого человека выручает ирония. Если нынешний бардак воспринимать без иронии, спятить можно. Я-то свою жизнь почти прожил, за восьмой десяток перевалило. Молодых жалко. Почти у каждой из живущих по соседству семей родственники в России или дети, уехавшие в поисках лучшей жизни. Как легко убедить человека, что в его проблемах виноват "злой сосед".

Веками работает этот прием. – Взгляд Виктора вернулся к фотографии матери. Сколько ещё ударов судьбы уготовано человеку. Когда мрачные мысли особенно досаждали, старик говорил себе: " А ведь маме среди фашистов было труднее, чем мне теперь… Ничего, переживём и это".

Серьёзная женщина с уложенной вокруг головы косой грустно смотрела с чёрно-белой старенькой фотографии.

Глава 4

Оккупация

Первое время соседи относились к Кларе спокойно. Приехала женщина в гости, побудет с детьми и уедет. Но тревожные сводки Совинформбюро сеяли тревогу и подозрительность. Жители несколько обособленной от основного населения части города – Хуторов, привыкли относиться к чужакам с осторожностью. Особенно в такое, полное противоречивыми слухами время. Только соседка Онуфриевна была всё так же приветлива.

Живущая неподалеку Серафима Ватолина обучала молодых девушек оказывать помощь раненым, заменять лекарства травяными сборами. Многие жители прятали у себя красноармейцев, не успевших уйти с нашими из-за ран.

Клара стала жалеть, что поддалась на уговоры свекрови и не уехала со своей родней. Александра Давыдовна увещевала:

– Ну что ты, сама подумай, как бы ты добиралась с тремя детьми? Леночке всего четыре, Нине – два, Виктору – шесть лет.

А тут, какая-никакая всё же крыша над головой. Соседи тебя помнят, место у нас тихое, в стороне от основных улиц. В наш угол и раньше власти редко заглядывали, Бог даст и теперь обойдется. Как-то перезимуем. А там что? Голая степь. Ещё неизвестно как твои смогли добраться.

Клара почти ненавидела её за эти слова. И так постоянно преследовал страх за близких. Ходили слухи, что немцев не просто так вывезли в Казахские степи, а где-то в пути могли всех расстрелять, как это было в 30-е с семьями раскулаченных. Чувствовала себя предательницей, примчалась, предупредила и … тихо сбежала. Но и не вернуться к детям тоже не могла, в любом случае изгрызла бы себя тревогой. Ведь женщинам свойственно винить себя за все потрясения, выпавшие на долю родных людей: не предусмотрела, не проинтуичила, не уберегла.

С каждым днем надежды на наступление армии таяли. Мысли о том, как жить дальше не отпускали даже ночью, вернее становились даже мучительнее. Страх и безысходность не давали уснуть:

"Делай, что должно – и будь, что будет". Легко сказать, а как понять, что в этой ситуации "должно"? Кто подскажет? Вокруг полная неопределенность и растерянность – наши оставляют города. Слухи множатся. Ну почему я не поехала к свекрови забрать детей в первые же дни войны?

Сейчас бы уже были все вместе, пусть в степи, в землянке, но со своими. Отец и другие мужчины рукастые, как-то смогут обустроиться, успеть до холодов. Нет, грызть себя без толку. Надо думать, как пополнить запасы свекрови, ведь она не рассчитывала зимовать с таким "коллективом". Как пережить зиму без работы? И хорошо бы только зиму».

Не так она представляла свою жизнь с Виктором. Конечно, переезды из гарнизона в гарнизон тоже далеки от тихой благополучной жизни, но все же семьи офицеров не голодали. Перед отправкой на сборы мужу предлагали продолжить службу в части артполигона. Базы военторга часто меняли расположение. С тех времен Клара привыкла справляться с бытовыми трудностями, немцы рано приучают своих детей образцово вести дом. Именно эта привычка держать дом не позволяла раскиснуть, дом и дети – прежде себя.

Виктор Новиков по делам снабжения армии ездил по предприятиям и колхозам, оказался в поселке Фридрихсфельд. Там и познакомился с Кларой. Не заметить её было невозможно, многие засматривались на девушку с косой, толщиной в руку, золотистой змеей, спускавшейся по спине.

Заговорил о том, какое необычное название. Клара засмеялась и объяснила, что в переводе с немецкого название означает "Поле Фридриха".

"Витенька, что же делать, если бы не дети, попыталась бы разыскать своих, – мысленно обращалась к мужу. – Ага,– возражала Клара сама себе, – с твоими документами только мотаться по вокзалам, полным патрулей. Клара Адольфовна – просто находка для особистов. Даже выдать себя за еврейку не получится с таким-то отчеством".

Соседки рассказывали у колодца: в центре города открылась Биржа труда.

Немцы дали понять, что пришли навсегда и трудиться на благо рейха обязаны все. Работать на фашистов не хотелось, да и кем? Привлекать к себе внимание было страшно. Клара видела, как смотрели люди на сотрудницу комендатуры, проезжавшую в машине с офицерами мимо рынка. Надеялась хоть что-то выменять на продукты. Теплые вещи остались в доме родителей, не до того было. Предложить менялам было почти нечего.

***

Караванченко Андрей Павлович условился встретиться со Степаном Прибером недалеко от Хуторов, в старой котельной рядом с кожевенным заводом.

Это он предложил ещё в августе сделать Степану документы на фамилию Приберг, а с приходом немцев объявить себя фольксдойче.

[Фольксдойче – (нем. Volksdeutsche, «германский народ») – обозначение людей, родным языком которых был германский и которые жили вне Германии (в отличие от «рейхсдойче» нем. Reichsdeutsche – «германцев из рейха»)]

Высокий лоб, серые глаза, чуть вьющиеся волосы. Именно внешность Степана и подсказала сделать из него арийца, ведь многие и до войны воспринимали его фамилию, как иностранную. Добавленная в новых документах к фамилии буква "г", превращала Прибера во вполне немецкого Приберга.

Новости были печальные, повесили бывшего заместителя директора завода Харченко.

– Скорее всего, донёс кто-то, – вздохнул Андрей.

– Ну да, такая же сволочь, как бывший паспортист, – кивнул Степан. Пришлось рассказать об исполненном приговоре, который Прибер сам вынес и сам привёл в исполнение прошлой ночью.

– А если бы тебя увидели и донесли?

– Так я же плотно занавески задернул, а с улицы ставни он не открывал.

– Всё равно риск.

– А то, что этот гад свою писанину утром отнес бы фрицам не риск? – ощетинился Прибер, – я посмотрел, списки были полными.

– Ладно, – Андрей примирительно положил руку на плечо Степану, – тут ты прав, но больше не смей так рисковать.

– Мне обещали сделать удостоверение фольксдойче, я как раз за этим заходил в ортс-комендатуру, – всё ещё хмуро ответил "новоиспеченный немец", – нужны документы инспектора по электроснабжению. Слышал, оккупационные власти собираются восстанавливать электросети, поврежденные при отступлении.

Дальний родственник Караванченко взялся пристроить Прибера в качестве контролера на местную электростанцию. Документы инспектора по контролю электроснабжения позволили бы беспрепятственно не просто ходить по городу, для этого было достаточно статуса фольксдойче, но и посещать предприятия города и явки под предлогом проверки безопасности электрокоммуникаций.

Немцы всерьёз взялись за восстановительные работы, благо рабочей силы было предостаточно. Сортировка пленных в лагерях города позволяла выявить и отобрать вполне квалифицированных исполнителей, и бесплатно использовать, а потом отправить в Германию. Полным ходом шло восстановление нефтебазы после страшного пожара в начале августа, унесшего сотни жизней на прилегающей станции. Оснащение лагерей сигнализацией и освещением тоже было в числе срочных работ.

Место жительство Степану Приберу Андрей велел сменить разу после ухода наших. Слишком нервно могли отреагировать бывшие соседи на превращение Прибера в Приберга. Безопаснее было обосноваться в той части города, где его никто не знает. А ещё лучше, поблизости от "Завода литейного машиностроения". Интересы подполья к сортировочному лагерю DULAG 111 были связаны с планами пополнить свои ряды за счёт освобождённых. Была ещё причина сменить жильё – слишком близко к месту явки.

Ещё в августе возникла идея присмотреться к семье инженера Шлепужникова. Глава семьи был арестован, как враг народа, а к таким семьям немцы испытывали больше доверия, как к пострадавшим от большевистского террора. К тому же, они были, что называется, из "бывших", удивляло, почему не тронули жену и дочь. С девушкой Степан познакомился случайно в прошлом году. Даже не подозревая, из какой она семьи, просто решил проводить понравившуюся юную фею домой. Он так и прозвал её мысленно, плавные манеры, грация выгодно отличали девушку на фоне других комсомолок завода. А дома у неё сразу угодил на чаепитие и поразился количеству книг и той особой атмосфере, присущей старым интеллигентным семьям. Инженер до ареста преподавал в городском реальном училище, затем на рабфаке, привил дочери интерес к чтению. Это и сблизило Прибера с умной, начитанной тихоней, лишившейся большинства друзей после доноса на отца. Страстный любитель книг, Прибер с благодарностью воспользовался предложением матери брать у них книги для чтения. У неё тоже возникла симпатия к серьёзному молодому мужчине.