Сезон долгов

«Бедная, глупенькая птичка так и не поняла, что была в шаге от своей смерти, – подумал Колычев. – А теперь ей снова радостно и легко на душе, и она опять распушила свои перышки... Птичка весело идет по дороге бедствий, не предвидя для себя горестных последствий...»

Эпилог

В последний вечер перед отъездом Дмитрия, они с Рахмановым, сидели, как обычно, в плетеных креслах на открытой террасе и потягивали легкое вино. С моря по вечерам дул теперь холодный, неприятный ветер и приходилось набрасывать теплую куртку или плед. Где-то внизу, под обрывом, с шумом разбивались волны.

– Митя, как жаль, что уже уезжаешь! Может быть, все-таки погостишь еще? Мы же из-за всех этих печальных событий так толком и не повеселились! Ты приехал отдохнуть, а вынужден был заниматься еще одним расследованием, словно ты на службе.

– Тем не менее я чувствую себя окрепшим и поздоровевшим. Я даже и сам не заметил, когда перестал пользоваться тростью, и не только легко хожу, но чуть ли не бегаю. Да и рана теперь беспокоит меня гораздо меньше...

– Так тем более, раз дело пошло на поправку, торопиться некуда! Задержись, прошу тебя, – уговаривал Колычева Феликс, подливая ему вина.

– Видишь ли, я наконец получил сведения, что рапорт о моей отставке удовлетворен. Пора возвращаться и думать, как я теперь устрою свою жизнь. Начинается, прости за высокий штиль, какая-то новая, неизведанная глава в книге моей судьбы. Нужно что-то в нее писать с чистого листа...

– Красиво говоришь! Ты – прирожденный адвокат. Я давно хотел тебе об этом сказать – в адвокатуре ты без сомнения больше преуспел бы, чем на поприще судейского чиновника.

– Друг мой, для того чтобы стать преуспевающим адвокатом, нужны немалые деньги. Вступить в адвокатуру, нанять помещение под контору, достойно обустроить его, чтобы не отпугивать клиентов убожеством. Без современной техники по нынешним временам не обойдешься – пишущая машинка «ремингтон» или «ундервуд», телефонный аппарат... Штат служащих нужно набрать – хотя бы одного помощника, секретаря, рассыльного... А им полагается платить жалованье в независимости от того, успел ли ты обзавестись клиентурой или нет. Гардероб новый делать придется – вместо чиновничьей шинели шить шубу, вместо форменных кителей – сюртуки, фраки и смокинги... Да еще и самому нужно на что-то жить, дожидаясь, пока сумеешь сделать себе имя и пойдут первые серьезные гонорары. Я, признаться, подумывал, не продать ли мне отцовское имение, оно все равно не приносит большого дохода. Но пока суд да дело, придется пойти в контору какого-нибудь известного адвоката помощником... То, с чего я мог начать в 1904 году, по окончании университета, придется испытать теперь. Вот разве что, кое-какой опыт по юридической части я успел приобрести.

– Митя, я как раз собирался с тобой поговорить об этом, – оживился вдруг Феликс. – Послушай, не нужно ничего продавать и, тем более, идти к кому-то мальчиком на побегушках. Я уже имел счастье послужить в помощниках присяжного поверенного и знаю, что это за синекура. Я дам тебе денег на организацию собственной адвокатской практики!

– Нет уж, я подобных одолжений не принимаю! Даже не предлагай.

– Ну вот, уже и обиделся. Послушай, остынь и раскинь мозгами – тут ведь нет ничего оскорбительного для тебя. Я всего-навсего приглашаю тебя в компаньоны, это не подачка. Откроем адвокатскую контору «Князь Рахманов и Колычев», у меня в Москве есть особняк, тоже от тетки достался. На Пречистенском бульваре, место хорошее и дом хороший, займем его под контору, что ему пустым стоять. В московской адвокатуре у меня найдутся надежные связи. Знаешь, князь Урусов, знаменитый адвокат, – мой дальний родственник, и с тех пор как мы, Рахмановы, поправили свои денежные дела, Урусов очень хочет с нами по-родственному сойтись поближе. Он тебе поможет ускорить процесс вступления в адвокатуру, из любезности к нам с матушкой. А я и так уже присяжный поверенный, хоть делами почти не занимаюсь. Так что проблем никаких я не предвижу. Заведем с тобой дело на равных – мои деньги, твой труд, это справедливо. Тем более, я-то знаю, что беру в компаньоны первоклассного юриста, а не какого-то неизвестного мне шаромыжника. Я все равно полгода буду проводить здесь, в южном имении, потом мне давно хотелось по заграницам поездить, и в Петербурге бывать приходится по делам – у меня там дома и другая недвижимость... В Москву разве что на пару месяцев наведаюсь. Посему делами конторы придется в основном заниматься тебе. Но то, что ее название будет украшать мой княжеский титул, поможет тебе избежать всех мелких неприятностей. Я уже не раз смог убедиться – в России княжеский титул великая вещь. Митя, чтобы тебя уговорить, мне приходится произносить такие рассудительные речи, что самому противно. Ну, соглашайся и по рукам. Неужели ты хочешь, чтобы я всю свою жизнь оставался перед тобой в неоплатном долгу? Позволь уж и мне чем-то быть полезным.

– Ладно, – рассмеялся Колычев. – Уговорил. У меня все равно нет пока никаких других планов, а ты все так хорошо придумал.

– А ты полагал, я всегда являю собой лишь воплощенное легкомыслие? Нет, я тоже порой могу тряхнуть мозговыми извилинами. Но только учти, Митя, тебе сразу же по приезде в Москву придется самому заняться всеми делами – я ведь обещал Вере, что мы уедем осенью в Ниццу. Я переведу нужную сумму денег в московский банк, дам тебе доверенность на пользование счетом, особняком, на ведение дел от моего имени и рекомендательные письма к моей родне – Урусовым и еще кое к кому. А остальное ты уж, братец, как-нибудь сам. Ладно?

– Конечно. Что там останется? Сущие пустяки, – согласился Колычев.

– Ну вот и славно. Так ты все-таки хочешь ехать завтра? Задержись хоть на недельку! Нет? Ну ладно, Бог с тобой, упрямец. Я распоряжусь, чтобы садовник подготовил к твоему отъезду корзины с фруктами, с виноградом и букет роз из теплицы, парковые розы уже отцветают.

– Феликс, голубчик, зачем губить для меня розы, я ведь не барышня, пусть цветут.

– Ты не барышня, но как знать, с кем сведет тебя судьба в поезде. Дорога всегда чревата неожиданностями. Может статься, сведешь в вагоне приятное знакомство с какой-нибудь красоткой, вот тут южные розы как раз придутся кстати...

– Ваше сиятельство, к вам госпожа Старынкевич с дочерью! – доложил вышедший на террасу лакей.

Лицо Феликса приняло страдальческое выражение.

– Опять, – прошептал он Дмитрию. – Нет, я никогда не избавлюсь от этого кошмара! Пожалуй, я поеду завтра вместе с тобой в Москву, а оттуда уже в Ниццу. Хорошо, Митя? Только Веру с собой возьмем.

– Феликс Феликсович, дорогой друг мой! Мы с Ирэн были просто потрясены, когда узнали о вашей утрате! – затараторила мадам Старынкевич, выходя на террасу. – Какая страшная трагедия! И как много стало для нас теперь понятным... Мы сострадаем вашему горю. Примите самые искренние соболезнования от меня и от Ирочки. Мы рыдали, просто рыдали... Теперь вам, как никогда, нужна помощь друзей, чтобы справиться с горем. Располагайте нами, князь, мы готовы оказать вам любую помощь!

Феликс, раскланявшись с дамами, взглянул на Дмитрия и прошептал одними губами:

– В Москву, в Москву!

Книга вторая

Чужой грех

Глава 1

В зале Окружного суда было непривычно многолюдно: сегодня должно было слушаться дело, вызвавшее широкий резонанс в обществе и полемику в прессе – дело об убийстве купчихой Анастасией Покотиловой своего мужа, крупного текстильного магната, купца первой гильдии Никиты Покотилова.

Среди публики мелькали лица самых известных московских предпринимателей и богатых купцов, какие-то роскошно одетые женщины под вуалями; завсегдатаи судебных процессов, ходившие в Окружной суд как в театр, спугнутые с привычных мест, жались в задних рядах, перешептываясь и оглядывая присутствующих с жадным любопытством...

Наконец судебный пристав, выйдя на середину зала, оглушительно прокричал: «Суд идет!» Публика, шурша нарядами, встала. На возвышение, к крытому зеленым сукном столу величественной походкой поднялись председатель и два члена суда в расшитых золотом мундирах. Прокурор занял свое место за конторкой справа от стола судей, неподалеку от казенного киота, с которого скорбно взирал на присутствующих Христос в терновом венце.

Председательствующий, высокий хмурый человек в густых, тронутых проседью бакенбардах, просмотрел бумаги, задал какие-то незначительные вопросы судебному приставу и секретарю, а потом распорядился ввести подсудимую.

Зал затаил дыхание – так публика ожидает явления примадонны в день бенефиса. Вот сейчас появится она, эта жестокая и коварная особа, способная на убийство, презревшая все святые заповеди... Какая же каинова печать лежит на ее челе?

В дверь вошли двое рослых жандармов с саблями наголо. Между жандармами неуклюже семенила в арестантских ботинках худенькая молодая женщина с испуганным лицом.

Публика зашумела. Женщина оказалась в прицеле множества любопытных взглядов и совершенно смешалась. Несмотря на арестантский наряд – грубый халат, слишком широкий для ее хрупкой фигурки, и простой белый платочек, – ее природное изящество бросалось в глаза, его не могли скрыть даже эти убогие казенные тряпки.

Лицо женщины, побледневшее от многомесячного тюремного заключения, было совсем юным; серые глаза, казавшиеся огромными и бездонными из-за окруживших их темных теней, следов горькой бессонницы, глядели на мир с покорностью и безысходной тоской.

Подсудимая заняла свое место на скамье, отделенной от публики дубовой загородкой, и все с той же тоской оглядела зал суда.

– И этакая-то пигалица человека убила, – вздохнул бородатый купец, сидевший в первом ряду. – Ох, грехи наши тяжкие... И как в такой ручонке револьвер-то удержался...

– Да, милостивый государь, видимость у нее слабая, ангельская, а душа – аспидская, – заявила сидевшая рядом с ним желтолицая дама в шляпке с множеством цветочков и ленточек. – Подумать только – мужа законного, в Божьем храме венчанного, застрелила, змеюка!

– В семейственной жизни, сударыня, случается всякое – не каждому по силам снести крест, посланный от Бога, – ответил купец.

Дама фыркнула и хотела было возразить, но председательствующий попросил тишины и публика послушно притихла.

Началась обычная судебная процедура: перечисление присяжных заседателей, наложение штрафов на опоздавших и неявившихся, замена их запасными, приведение заседателей к присяге... Молодой священник, призванный принять присягу, облачился в епитрахиль, подошел к аналою возле киота и приготовил Евангелие. Редкая бородка не скрывала тонкую мальчишескую шею. От волнения батюшка все время сглатывал и у него дергался кадык.

Когда присяжные сгрудились вокруг священника, он тихонько попросил:

– Правую руку поднимите, а персты сложите как для крестного знамения. Теперь повторяйте за мной: «Обещаюсь и клянусь всемогущим Богом пред святым его Евангелием и животворящим крестом Господним...»

Присяжные вразнобой повторяли его слова, наполняя зал тихим шелестом голосов.

После принятия присяги заседателям было предложено выбрать старшину, для чего они удалились в совещательную комнату. Зал загудел, сетуя на еще одну задержку. А подсудимая закрыла глаза и тут же увидела страшную картину, от которой ей никак не удавалось отвлечься с того рокового дня.

Муж в окровавленной белой рубахе лежит на ковре, раскинув руки, и под ним все шире расплывается пятно, пахнущее свежей кровью и мокрой шерстью ковра. Возле его правой руки – пистолет, отливающий в луче солнца вороненой сталью. Неужели Никита застрелился?

—Никита! Никитушка, милый! Родненький мой!—кричит Ася, падая на колени рядом с распростертым человеком, с которым всего пару часов назад ухитрилась так непоправимо поссориться из-за сущей ерунды. – Что ты наделал? Господи! Что же ты натворил?

Вернувшиеся в зал заседаний присяжные снова уселись в два ряда на отведенные для них стулья, а выбранный старшина представился председателю. Председатель со своей стороны напомнил присяжным об их правах и обязанностях.

– Господа присяжные заседатели, – монотонно журчал его голос, – вы имеете право задавать через председателя суда вопросы подсудимой, иметь при себе карандаш и бумагу и делать заметки и записи, а также осматривать представленные вещественные доказательства...

—Никита, – кричит Ася, – что ты наделал, Боже мой, что?