Душа моя

Когда Паша вернулся, я зашла на кухню, чтобы чай поставить, смотрю, кружка моя желтая стоит. Так жаль опять ее стало, и подумалось тут, что выбросить ее это все равно что дружбу из-за одной ссоры прервать…

И я вдруг поняла. Вот Альберт легко расставался с вещами, потому что видел в них только вещи. Ничего он в них не вкладывал, просто пользовался. И мама так же к вещам относится – испортилась, выбросила, купила новую. А я никогда так не могла. Я свои вещи люблю, с трудом с ними расстаюсь. Конечно, понимаю, что иногда их надо отпустить, не складировать же вокруг себя все то, чем когда-либо пользовался, но и по каждому пустячному поводу не стараюсь избавиться от них. Поэтому если люблю кружку, то склею и буду пользоваться дальше, и ничем это мне не навредит, а наоборот, сохранит частицу тепла и души.

Так же и с прощением – оно сохраняет наше тепло, залечивает раны, сближает. И с Пашей мне нравится ощущать именно это тепло, сберегать его, накапливать. Я чувствую, как во мне светит мое солнце.

А попробовал бы Альберт не вернуться ночью домой, о, тут такое началось бы! Мы так привыкаем принуждать всех к какой-то формальной правильности, что требуем придерживаться ее, даже когда нам самим не слишком-то это нужно. А в итоге сами начинаем умирать со скуки. Плюс к этому добавляется чувство обиды, повод винить окружающих, что они что-то делают не так – такой чудесный набор, способный нас занять на долгие дни перемалыванием и перекладыванием с места на место. Мол, они такие-растакие, неправильные, а мы так страдаем из-за них, бедные овечки.

Именно этим я много лет занималась с Альбертом и поняла, что, во-первых, это не дает ничего хорошего, сплошной негатив и, во-вторых, ведет в совершеннейший тупик, потому что ну остается разве что умереть, раз все вокруг такие крокодилы, и только ты белый и пушистый, и нет тебе места среди этих бесчувственных животных.

Уходила от Альберта и понимала, что не хочу так больше. И когда начинаю обижаться на Пашу, чувствую такой дискомфорт, как будто гадости какой-то наелась, и единственное, чего хочется, это поскорее очиститься от нее, перестать обижаться. Да, он может сделать что-то не так, сказать – ну и что? Как будто я всегда делаю и говорю все так. Да, он иногда, в отличие от меня, может делать это намеренно, но если разобраться, то опять же какой смысл обижаться на это? Как будто он от этого изменится, переосмыслит все, решит встать на путь истинный – ведь нет же. Наоборот, только распсихуется еще больше за попытки обвинить его в чем-то.

Зато удивительное дело, именно когда принимаешь все как есть, прощаешь, это словно все напряжение снимает. И Паша вдруг прячет свои иголки и раскрывается своим нежным, ранимым нутром, и чувствуется и благодарность его за это принятие, и желание сделать в ответ что-то хорошее. Сколько раз наблюдала за этим, но каждый раз это воспринимается словно волшебство какое-то, каждый раз такое маленькое чудо свершается на твоих глазах. И разве не стоит прощать ради этого?

Вообще странно, конечно, что Паша такой. Такой чувствительный и недоверчивый одновременно. Такой отзывчивый и в то же время мгновенно готов захлопнуться, обидеть, отвергнуть. Наверное, тоже из детства все, откуда же еще. С мамой у него такие теплые отношения, но когда-то, когда ему было всего семь, она второй раз вышла замуж, родилась Оля, и похоже, все внимание мама отдавала ей и новому мужу. А Паша вроде был с ними, но в то же время как будто всегда отдельно от них, и потому быстро стал сам по себе. В шестнадцать лет ушел из дома, поступил в какой-то техникум, переехал в общагу, и уже никого не слушал и ни с кем не считался. Не доучился, жил то здесь, то там, работал где придется, потом связался с какой-то компанией, что-то они такое натворили, чудом не посадили их тогда. После той истории он женился. Развелся. И все это время мама, с одной стороны, была рядом, помогала чем могла, всегда готова была принять его, но с другой стороны, ни во что особо не вмешивалась, не пыталась учить и наставлять его, не пыталась пробудить стремление к лучшей жизни, как, например, моя мама это делала.

Так, наверное, и получилось, что Паша не чужд любви и знает, что это такое, но при этом полон недоверия к окружающему миру, потому что разное повидал, и не всегда это было что-то хорошее. И еще есть в нем убеждение, что у него не было и не будет ничего – не знаю откуда это. Может, от мамы, у нее тоже не особо все благополучно с имуществом складывалось. Во времена перестройки они квартиру потеряли, жили какое-то время на даче, потом от бабушки квартира осталась, но и та напополам с братом маминым – в общем, непросто все. Да и у Пашиного отца в этом смысле не все ладно – квартиру свою оставил сыну от второго брака, а сам в частный дом переехал жить. И вот Паша все повторяет, что у них эта неудачливость, неспособность что-либо иметь и наживать просто в роду, как проклятье какое-то. Хотя вижу ведь, что он все равно пытается сопротивляться ей, ведь хочется же, чтобы все было как у людей, и, несмотря на все свое разгильдяйство, он прекрасно понимает удовольствие в том, чтобы зарабатывать и иметь что-то свое…

Если подумать, то мы с ним одинаковые. Может, потому и встретились, переплелись, одинаково легкие, неприкаянные, обоих не держит, не сдерживает ничего, но ведь в том-то и прелесть, чтобы быть не потому, что нас связывает что-то, а потому что просто хочется быть вместе. И теперь понимаю вполне, о каких простых радостях мама вела речь когда-то. Не надо больше ни ресторанов, ни шоколада бельгийского – а надо просто видеть друг друга, спать вместе, есть, рисовать, ехать в желтой машине, держаться за руки. Это и есть то счастье, которое по-настоящему наполняет жизнь…

В какой-то момент ловлю на себе восхищенный взгляд Саньки и осекаюсь невольно – да, я сейчас говорю ей о том, о чем мы когда-то вместе мечтали. Я еще жила с Альбертом, а она со своим Темой, и она и сейчас с ним, только у них ничего не изменилось – то же недовольство, недостаток внимания со стороны Темы, чуткости, понимания. Вроде все хорошо и в то же время не очень-то и хорошо. Как и говорила мама, многие так живут…

Хотя смотрю сейчас на Саньку и понимаю, что я теперь совсем по-другому вижу и ее жизнь тоже. Раньше тоже сокрушалась – мужчины не хотят нас понимать, не видят нас, не замечают. Постоянная тема для разговоров, повод для страданий. А теперь понимаю, что есть и оборотная сторона – а мы сами так ли уж понимаем и принимаем? Тоже ведь всегда пытаемся давить, указывать на недостатки, переделывать, улучшать. Но во что это выливается? В постоянное противостояние, критику, неприятие. Чем больше мы об этом говорим, тем сильнее сопротивляются и закрываются мужчины и тем больше страдаем от этого мы сами.

Стремление к равноправию увело женщин от их сути, от их мудрости. Мы не должны бороться как мужчины, мы вообще не должны бороться, это просто не наш метод. Наша сила в нашей любви, в умении принять, простить и поддержать. Вроде бы невидимые, неосязаемые, неосознаваемые материи, но как тонко они ощущаются бесчувственными вроде бы мужчинами!

Сколько раз уже убедилась в этом на собственном опыте. Поссоримся с Пашей, и вот неправ он, ну как ни посмотри, неправ, даже и думать не хочется о том, чтобы как-то оправдать его. Пришел недавно домой, поздно пришел, наскоро поел, даже поговорить не успели. Телефона из рук, кажется, ни на секунду не выпустил. После этого предложил пойти фильм посмотреть. Пошли в комнату, я фильм нашла, включила, а он как сидел, уткнувшись в телефон, так даже глаз не поднял ни разу. Чувствую, как во мне возмущение начало подниматься. Я тоже устала в тот день, ждала его, хотела посидеть рядышком, чувствуя его присутствие, поддержку, и что вместо этого? Неужели он за день не наобщался со всеми своими друзьями и подружками, чтобы еще и сейчас предпочитать их мне?!

Выключила фильм, отодвинулась резко. Паша заметил мой жест, вскинулся наконец-то. Но вместо того чтобы, по логике вещей, по моей логике, обратить на меня внимание, еще и на меня же выплеснул свое раздражение, мол, я дерганая какая-то, а ему этого на работе хватает, чтобы еще дома это терпеть.

Обидно стало до слез, убежала на кухню. Стою у окна, смотрю на темную улицу, а в голове так и вертится: ну как так можно? Зачем? Неужели я так много прошу или о чем-то сложном? Ведь можно же просто уделить мне хоть немного внимания, мне, любимой женщине? Ну в чем я могу быть тут неправа?

И вот стоишь так минуту, две, десять, а он как сидел там в комнате с телефоном, так и сидит, только и слышно, как тот тренькает, оповещая о приходе новых сообщений. И нет, не чувствует он ни вины никакой, и идти за тобой не собирается, и никакого дела ему нет до того, что ты стоишь на темной кухне и обижаешься на него. И это тот самый тупик, в котором мы неизбежно оказываемся, когда пытаемся что-то доказать мужчине.

Хорошо, говоришь себе помудревшая ты. Если не так, то как по-другому? И начинается процесс в обратную сторону. Надо понять и принять, проникнуться, снова почувствовать любовь. Сначала трудно даже представить, но потом думаешь, что, может, он и правда устал как собака на работе, достала какая-нибудь клиентка, или клиент, или все сразу, погода плохая, замерз, пока ехал домой, а когда уже почти приехал, написала подруга из Екатеринбурга. Сто лет не слышались, и тут вот лучше времени не нашла, чем на подходе к дому, а поговорить хочется, потому что давно хотел у нее узнать про ту краску для татуировок, да и так поболтать, как там она, нашла себе кого-нибудь или так и продолжает себе мозг парить ерундой всякой, типа она некрасивая или еще что…

Неужели нельзя такое понять и допустить? Неужели обязательно требовать к себе внимания или объяснений от него, оправданий за свое поведение? Конечно, у него тоже есть свои интересы, потребности, и неужели нужно делать из этого такую проблему? Ну займись ты чем-нибудь своим, пока он там сидит в телефоне, вот делов-то…

И почувствовала, как пошло тепло – к Паше, к жизни, снова люблю, снова принимаю. Вспомнила про свой насморк, стала делать противопростудный точечный массаж – вот и дошли руки, а то ведь целый день собраться не могла. Расслабилась. Все-таки так приятно это – просто любить, а не бороться, доказывать что-то, и так хорошо на душе. И вот удивительно, что ничего не изменилось вовне – Паша все так же в комнате с телефоном, но внутри все стало совсем по-другому. Так что эта перемена настроения от другого человека совсем не зависит – все в наших руках.

Щелкнул выключатель, несколько стремительных шагов, хватающие меня за талию крепкие руки – Паша.

– Ну и что ты тут высиживаешь, психоз ходячий?

Веселый, слышно по голосу, и сразу на душе еще легче стало – вот и помирились.

– Да Юрка написал, – продолжил он, легко кусая меня за плечо, – хочет кредит взять за брата, идиот. Отговариваю его, вот ничему народ не учится, уже ведь выплатил один раз не свои триста тысяч и опять хочет ввязаться…

И поговорили мы с ним, и кино посмотрели, и спать легли обнявшись, переплетясь… Вот так все меняется, когда мы становимся по-женски мудрыми.

Кстати, неумение себя занять действительно составляет зачастую большую проблему. Нам, оказывается, приятнее упиваться своим недовольством, чем придумать занятие по душе и просто отвлечься от своего негатива. Так и перемалываем в себе, пережевываем, продлеваем это бесконечно, изводя себя и своих мужчин…

Санька кивала и соглашалась – да, да, все так и есть… Только как же сложно изменить подход к этому!

Сложно. Но можно. Особенно, когда понимаешь, как это все изменит к лучшему.

– А что у вас с детьми? – спросила Санька. – Не думали?

О, моя больная тема…

Иногда люди так страстно стараются чего-то избегать, что в какой-то момент им приходится познать и оборотную сторону этого нежелания, и тогда, когда им становится это нужно, они не могут это получить. Только с Пашей Ива поняла, что такое хотеть ребенка от любимого человека. А поняв, испытала облегчение и испугалась одновременно. Можно было только порадоваться тому, что им с Альбертом не дано было иметь детей, но теперь казалось, что ей придется расплачиваться за то, что раньше ребенок был нужен ей только как средство манипуляции, как оправдание ее собственного бесцельного существования.

Она видела таких мамочек – с маникюрами и прическами, на шпильках, они расхаживали по торговым центрам, заходили в салоны одежды и кофейни, и все проявления детей, что находились при них, были лишь досадной помехой их делам и занятиям. Они нехотя отрывались от телефона, или витрины, или от разговора с подружкой, мгновенно раздражались, когда их чада проявляли нетерпение или требовали проявления внимания к себе. Им не хотелось ни уговаривать, ни успокаивать их, эти одетые в симпатичные одежки детки были как будто лишними в их жизни. И теперь Ива, вспоминая про них, с ужасом думала, что и она была бы такой же мамочкой, более того, она не видела бы в этом ничего ужасного.

Только теперь она понимала, сколько любви можно дать маленькому человеку, в котором она соединилась бы с тем, кто столько значит для нее. Этого человека еще не было даже, а сердце уже заходилось от чувств – разве могла она когда-нибудь представить себе, что такое возможно?

Еще несколько лет после того, как Альберт начал хорошо зарабатывать, Ива продолжала упрямо держаться за свою работу, хотя и понимала, насколько символично это ее стремление к самостоятельности. Она была бухгалтером по образованию, работала в небольшой торговой организации. Платили не слишком много, работу эту она не любила, но владелец фирмы за что-то испытывал расположение к Иве, даже нежность какую-то, и вообще коллектив там был неплохой, так что Ива держалась за это место.

Альберт иногда подсмеивался над тем, сколько она зарабатывает, говорил, что надо быть очень богатой женщиной, чтобы позволить себе работать за такую зарплату. Она вскидывалась – давай вообще не буду работать, ты же состоятельный мужчина, можешь позволить себе содержать свою жену. И хотя он отшучивался всегда, Ива точно знала, что если бы она и правда захотела оставить свою работу, он бы не стал возражать. Однако она сама не хотела этого, даже несмотря на то, что работа была нелюбимой и нежеланной. Наверное, это позволяло сохранять иллюзию независимости и оберегало ее внутреннее чувство достоинства. Как будто внося свой честный посильный вклад в бюджет семьи, она получала право пользоваться деньгами Альберта.

Однако однажды под конец зимы она сильно переболела гриппом, целый месяц не могла ездить на работу, и за это время их фирма переехала в новый офис. Новое помещение находилось гораздо дальше от ее дома, и добираться туда было неудобно, с пересадками. Ива один раз съездила и поняла, что нет, не будет она так мотаться, не может просто, не заставит себя. Увольнение далось ей легко, как будто она давно была готова к этому. После этого стала искать новое место.

Но с новой работой не складывалось. Ива рассылала резюме, ходила на собеседования, но постоянно что-то не клеилось – то ее саму что-то не устраивало, то она по каким-то причинам не подходила. Тогда и появилась мысль о том, что нужно рожать ребенка. И мама про это не раз говорила, и сама Ива стала думать, что, может, это как раз удобный момент. В работе никаких особых перспектив, и опять же двадцать девять лет – пора уже.

Хотя и с зачатием все оказалось не так просто. Со здоровьем все было нормально, но шли месяцы, а тело Ивы никак не реагировало на все их с Альбертом попытки создать что-то общее.

Надо сказать, в то время Иве не раз приходила в голову мысль, что она плохо представляет себя в роли матери. Однако тут же думалось, что нельзя ведь не любить своего ребенка, а значит, когда он появится, все случится само собой – и любовь придет, и нежность.

И однажды это действительно случилось – Ива увидела на тесте две полоски. Самым неожиданным стала ее реакция на это – она вдруг испугалась до ужаса, до паники, до холодного пота. Как будто почувствовала в себе не их с Альбертом ребенка, а что-то чуждое, неприятное. Как же так? – билось в мозгу сбивчивое, испуганное. Такого ведь не должно быть, я хочу этого ребенка… И тут же мысль – а хочу ли?..

Она даже не успела сказать ничего Альберту, через несколько дней начались месячные.

После того случая она даже думать не могла больше ни о каких детях. Со сжимающимся сердцем ждала окончания каждого менструального цикла, молила кого-то в душе, что не надо, не нужно так с ней, не для нее это… И просто сказать Альберту, что она передумала и больше не хочет детей, не хватало духу.

Вообще у нее в то время ни на что не хватало ни сил, ни решимости. С работой не получалось, детей не хотела, Альберта терпела. Потом оглядываясь на все это, только удивлялась – для чего жила? Зачем так?

Но это теперь было удивительно, а тогда казалось, что нормальная у нее жизнь. Хороший муж, который всем нравится, дом, машина, развлечения, поездки на отдых за границу – они же с Альбертом пол-Европы объездили, Таиланд, Мальдивы, Арабские Эмираты, уж не говоря о разных Турциях и Египтах, даже в Японии и в Австралии побывали.