Воздушный колокол. Книга стихов

а на другую глядят и молчат в укоризне
два долговязых скота.

Женщина, ты и помады еще не истерла на губы
сколько положено было в синичий твой век,
но из сумятицы будней тебя вынимают негрубо,
и, возмущенно ерошась еще, ты увидишь: вдоль рек
позаболоченных – тянутся волглые срубы…
с умершим сердцем, живая еще, опускаешься в снег.

«…звали его Китом…»

* * *

…звали его Китом,
шел с приятелем, тот…
Посмотри, как время нас выдает,
я хочу сказать – бремя
слепорожденной жизни не позорней иных,
смерть во дворе-колодце, на глазах у старух —
новое поле брани.

Дослужась до шиша в кармане,
мы, заложники вечности, как утверждал поэт, —
лес букварный в распаде. А в тридцать лет
кровь подводит итоги.
Ты убит ударами карате,
племя новой культуры не мы, а те —
каратисты и йоги.

Осыпается мой словарный лес,
скоро будем мертвы во имя чудес
эры с привкусом серы,
опустеет окраин нелепый стан,
и пойдем на небо под барабан,
как когда-то шли в пионеры.

Я молчу – это время хрипит во мне:
исчезают в огне, колыме, тюрьме
те, чьи губы любили,
те, кто плакали под хмельком,
кого кованым каблуком
прямо в сердце тугое били.

«Сколько горя, сколько черной боли…»

* * *

Сколько горя, сколько черной боли
приняла я в городе Петровом.
Греемся на пепелище старом,
плачемся на пепелище новом.
С нежностью и тайною оглядкой,
чужестранка в этом мире сиром,
узнаю потемкинские пятки
у атлантов, гениев, кумиров…
Но когда у Ксении Блаженной,
у ее часовни жду рассвета:
– Жено, о блаженнейшая жено,
сколько счастья было, сколько света!

«Пела и на клиросе…»

* * *

Пела и на клиросе,
и под небесами,
как звезда, светилася
в деревянном храме.
Обходя без устали
городок-пустыню,
площади и улицы
все перекрестила.
Все согреть старалася
каменное ложе
Ксения Петербургская —
тайная надёжа.

«Запах нашатыря, истлевшего снега…»

* * *

Запах нашатыря, истлевшего снега,
воздух с примесью яда,
битый кирпич, дебильный Ильич,
но только здесь я могу заговаривать тьму,
растворяться и ждать появленья
нескончаемой вереницы женщин —
шатких теней, бредущих след в след
за высокой, в истлевшей шинели,
Ксенией, как свеча горящей.
Они приникают к окнам, вглядываются в спящих,
вдыхают запах тревог и страхов
и благословляют землю под слоем гари,
плоское небо, кованый воздух —
все, чего не любили при жизни.

«Зима на убыль. Ветер тянет мыльней…»

* * *