Солнце на блюде. Следствие ведёт Рязанцева

– Варенье закончилось. А морковка, как и гречка, полезна.

– Да ну на… Кто пироги гречкой начиняет? Ты как придумаешь, мать.

– Не учи меня. Я кулинарное училище закончила, лучше знаю.

– А! – Мирон махнул рукой, положил повестку на буфет и вышел.

Мария встала, вытерла руки о цветастый, перешитый из старого платья, фартук, подошла к буфету, прижала бумажку одним пальцем и уставилась дальнозоркими глазами в расплывшиеся буквы.

Нет. Не может она сыночка отдать. Не может. Один единственный он у нее. Один из пятерых выжил. Все остальные умирали только народившись. Уж и не чаяла она матерью стать, а смилостивилась судьба – подарила Мирошку. Семнадцать лет его хранила, да лелеяла, от всех бед оберегала. Сама. Муж давно сгинул. А теперь что? Как отпустить? И куда? В армию?! Войны нет, но порядки там какие? Дедовщина! Сейчас хоть и перестали говорить, но раньше, она помнит, всё время об этом говорили. Даже комитет такой был, специальный, из солдатских матерей. Какие они ужасы рассказывали. Про издевательства и убийства.

В глазах потемнело, и сердце забило набат. Пусть говорят, что всё изменилось, что всё по-другому… Врут! Она рисковать не может. Не отдаст сына! Ни за что!

Пока шла в военкомат, мысленно настраивала себя на разговор. Накручивала, заводилась, морщила лоб, хмурила брови. Гнев проступал на лице сжатыми губами, усиливался гневным бормотанием. Прохожие оборачивались, но она не обращала внимания. Плевать. Не до них. Пусть провалятся в преисподнюю.

– Эй, куда? – крикнул очнувшийся дежурный, когда она проскочила вертушку.

– К командиру, – бросила через плечо Мария и уверенно толкнула дверь с табличкой Зелёнкин А. В.

Маленький угрюмый человечек в большом кожаном кресле поднял квадратное лицо. Одет он был «по гражданке». Лишённый новым министром обороны военного статуса, Зелёнкин на зло носил одежду «защитного», «камуфляжного» оттенка. Тусклое солнце, пробиваясь сквозь давно немытое окно, упиралось ему в затылок, отчего спрятанное тенью лицо приобретало такой же цвет хаки, как и вся его амуниция.

– Чего надо? – спросил Зелёнкин хоть и грубо, но не зло.

– Просить пришла. – Мария расправила брови, придавая лицу несчастный вид.

– Просить? – Комиссар сжал губы в узел.

– За сына, – пролепетала Мария.

– За сына?

– Да. Единственный он у меня, – Мария всхлипнула. – А его в армию. Я слышала, единственных сыновей в армию не отправляют.

– Где это ты такое слышала? – Зелёнкин громко кашлянул. – Ты что инвалид? Инвалидка?

– Нет, упаси Боже, – заволновалась Мария. – Но он же сирота, без отца рос.

Пнув задом кресло, Зелёнкин встал, сложил за спиной руки и задрал подбородок.

– Так вот… Если призывник рос в семье без отца и воспитывался матерью-одиночкой, на отсрочку от армии он рассчитывать не может.

– Но как же?

Зелёнкин обогнул стол и сделал три шага в направлении посетительницы. Прищурившись, хмыкнул:

– Вот была бы ты инвалидом…

Мария испугано отступила, упершись спиной в дверь.

– Что ж мне ноги себе переломать, что ли?

– А это уж как сама захочешь.

Зелёнкин приподнял бровь, постоял, перекатываясь с пятки на носок, потом полез в карман, вынул бумажник, раскрыл, снова хмыкнул и, захлопнув бумажник, всунул его в карман.

Глаза Марии ожили надеждой.

– С… Сколько?

Зелёнкин осуждающе покачал головой, и затеплившаяся было в душе Марии надежда сжалась в комок.

Комиссар вернулся за стол, сел, вырвал из блокнота лист и посмотрел на глазок камеры над дверью.

– Так что ничем я вам гражданочка… Как ваша фамилия?

– Данилова.

– Ничем я вам, гражданка Данилова, помочь не могу. До свидания.

Словно копьё вонзилось ей в сердце. Может броситься в ноги? Разреветься? Просить, умолять, взывать…

– Подойдите и распишитесь, – строго произнёс Зелёнкин.

Мария, сгорбишись, потащила ватные ноги к столу.

Когда голова женщины перекрыла глазок камеры, Зелёнкин быстро чиркнул что-то на листке и пододвинул его к Марии. Цифры были маленькими, и она не сразу разглядела их без очков. Прищурилась и обомлела: «2000».

Зелёнкин быстро смял листок и выбросил его в урну.

Две тысячи! Она никогда не видела такой суммы. Теперь ей казалось, что она сослепу ошиблась, просто нули расплылись и удвоились. А как проверить – ошиблась или нет? Бумажка-то в урну улетела.

Что же делать? Понятно, что таких денег ей никогда не собрать. И жизни не хватит. Даже если совсем не есть. А деньги нужны вот уже…

Мария опустилась на табурет и упёрлась невидящим взглядом в телевизор. Три свахи сватали мужчине невест. Передачу «Пора жениться» она любила смотреть во время готовки. За чисткой картофеля и нарезкой морковки следить глазами за тем, что происходит на экране необязательно. Достаточно слушать, иногда поглядывая ради интереса. Из трёх свах—ведущих ей особенно нравилась мягкая и нежная блондинка – астрологиня. Как раз сейчас Василиса (так звали астрологиню) рассказывала что-то про ретроградный Меркурий.

– Чтобы вы ни делали, чем бы ни занимались, денег у вас никогда не будет. Так расположились ваши звёзды при рождении, – донеслось до ушей.

«Это про меня», – подумала Мария.

– Что же мне делать? – спросила голосом мужчины в телевизоре. – Можно как-то обмануть судьбу?

– Да, – обнадёжила Василиса. – Займитесь чем-нибудь таким, чего от вас не ждут. Тем, что вам не свойственно.

Мужчина задумался. Задумалась и Мария.

«Хорошо рассуждать, сидя там, в телевизоре. Сама-то небось, деньги не считаешь. Сколько вы там зарабатываете? – распылялась Мария. – Уж для тебя-то наверняка две тысячи – не деньги. И за что, спрашивается? Про звезды молоть и я могу. Кто проверит?»

Гламурную обстановку студии сменила рекламная заставка, давая жениху трёхминутную передышку перед тем, как он сделает свой выбор. Мария поднялась, прошла к буфету, выдвинула ящик. Покопалась и выудила оттуда книжицу в красном переплёте. Сюда она записывала рецепты и вклеивала вырезки из газет. Тоже с рецептами. Последний рецепт вырезать не успела, сунула газету в книжку целиком, чтоб приклеить потом.