Вдовий полог

– Так то вчера… – Дилля вынула из кошелька сторублёвку. – А сегодня кончился. Я это… Голубям скормила.

– Голубям?

Тётя Дилля не отличалась любовью к животным. Тем более к птицам, тем более к голубям.

Ида заметила на вешалке большую чёрную куртку, фирменную.

– А не надо хлеба, – перехватив взгляд племянницы, затараторила Дилля. – Вот… – схватила с полки разноцветный импортный пакет, протянула. – Отнеси-ка Розе Францевне.

Ида приткнула портфель к шкафу и взяла пакет.

Увесистый пакет распирали деликатесы. В это время в спальне кто-то сдавлено чихнул.

– Ну иди, иди, скажешь – за платье благодарность. – Дилля вытолкала Иду на площадку.

Снова идти мимо компашки не хотелось. Подумают, что специально перед Витькой «рисуюсь».

Но делать нечего. Изобразив на физиономии безразличие, Ида вышла из подъезда.

«Годы летят стрелою…», – напевал Витька, размашисто проходя пятернёй по струнам и отбивая такт ботинком по земле. Голос у Витьки приятный, тёплый, велюровый.

«Скоро и мы с тобою…» – увидев Иду, подхватила Инка, – «из города уйдём». Голос у Инки громкий, ровный и правильный. И этот факт окончательно испортил Иде настроение. Инка занималась музыкой, играла на фортепиано и пела в школьном хоре. Про Иду учитель пения говорил, что ей медведь на ухо наступил.

Проходя мимо, Ида снова покосилась на Витьку, но тот не отрывал взгляд от струн.

«Где-то в лесу дремучем…», – красиво голосила ей вслед Инка, отчего хотелось заткнуть растоптанные медведем уши и бежать со всех ног к Розе Францевне.

Роза Францевна Марголис была лучшей в округе швеёй. Собственно других и не было. Было ателье, где работали две слабослышащие женщины. Но к ним обращались по мелочам – прострочить наволочку или занавески, за сложными вещами ходили к Розе Францевне. Никто не смел называть Розу Францевну швеёй, это слово она не переносила, и требовала величать её модисткой. Величали. Было за что. «Недостаток материала рождает оригинальные фасоны», – приговаривала Марголис, раскладывая выкройки на куцых отрезах ткани скупых клиенток.

Обитая толстым слоем утеплённого дерматина, дверь открылась перед Идой почти сразу, как только палец выжал из звонка мелодию «Подмосковных вечеров». Морщинистая женщина со взбитой паклей волос на голове внимательно рассматривала Иду сквозь стянутую дверной цепочкой щель.

– Я от Одиллии Ивановны, – пролепетала Ида и приподняла пакет. – Тётя просила передать вам благодарность за платье.

– Ах, Диллечка, – всплеснула руками Роза Францевна и захлопнула дверь. Погремев металлической цепочкой, модистка наконец распахнула дверь и, вцепившись двумя руками в пакет, заорала дребезжащим фальцетом:

– Сёмочка, Сёма, иди скорей сюда!

В квартире стоял странный, немного приторный запах. Словно кто-то собрал в один букет ароматы сдобы, чеснока, рыбы, сыра и одеколона «Гвоздика». Ида поморщилась как раз в тот момент, когда из-за стеклянной двери выглянула кучерявая голова парня.

– Ай, яй, яй, – покачала головой Роза Францевна, распахнув зев пакета. – Диллечка… – пробормотала восхищённо и, не оборачиваясь, приказала: – Сёмочка, проводи гостью в гостиную, сейчас будем обедать.

– Нет, нет, я пойду, – попятилась к двери Ида.

– Ни в коем разе, – отодвинув Иду, Роза Францевна накинула на дверь цепочку. – Вы со школы, я это вижу по вашей форме, значит, голодная. Снимайте курточку и боты и проходите, я угощу вас хумусом. Вы когда-нибудь ели хумус? – спросила Роза Францевна и тут же сама ответила. – Нет, вы никогда не ели хумус. Такой хумус, как готовлю я, вы нигде никогда не могли пробовать. Сёмочка, расставляй тарелки.

Хумус Иде не понравился. Он был похож на гороховое пюре. Внешне и на вкус. Форшмак не понравился тоже. Всегда отличавшаяся хорошим аппетитом Ида с трудом осилила тарелку хумуса и бутерброд с форшмаком. Зато булки с молоком «пошли на ура». Булки были ярко-лимонного цвета, с гладкой глянцевой корочкой и пахли ванилью.

– Боже мой, боже мой, – причитала Роза Францевна, выкладывая на стол банки с икрой. – Красная, чёрная, боже мой, боже мой. Дай бог здоровья твоей тёте, восемь банок. Ты только посмотри, Сёмочка, это же просто какой-то продуктовый рай.

Сёмочка равнодушно глянул на банки. Куда больше ему нравилось уминать хумус, форшмак и особенно булки с молоком. Закончив трапезу, Сёмочка аккуратно промокнул губы в салфетку и неожиданно предложил.

– Хочешь посмотреть мою коллекцию марок?

Не успела Ида отказаться, как Роза Францевна опередила.

– Да, да, покажи гостье марки, а лучше сыграй на скрипочке. Что-нибудь из Паганини.

– Хорошо, – Сёмочка встал, аккуратно придвинул за собой стул и подошёл к Иде. Когда Ида привстала, Сёмочка галантно отодвинул её стул и задвинул его обратно так же аккуратно, как и свой.

Слушать скрипку и рассматривать марки не хотелось, но отказаться было неучтиво, и Ида поплелась за Сёмочкой в его комнату.

Альбомов с марками было много. Смотреть не пересмотреть. Они сидели рядышком, соприкасаясь бёдрами, альбом лежал у неё на коленях. Он рассказывал про марки, перелистывая страницы и невольно касаясь тыльной стороной ладони её обтянутых бежевыми колготками ног. Ида делала вид, что слушает, кивала головой и очень глубоко вдыхала. Глубокий вдох подтягивал юбку, обнажая ноги еще на миллиметр. Как только рука Сёмочки касалась колена, жар приливал к её голове, а внизу живота начинало свербить. Ей представлялось, что и он чувствует волнение и специально касается её колена. А ещё ей представлялось, что сейчас альбом закончится, и он, прикоснувшись к её колену, повернёт руку, прижмёт ладонь к капрону и поведёт её вверх, под юбку… Сёмочка перевернул корешок альбома и потянулся за следующим.

– А вот здесь у меня очень редкая серия!

– Не надо! – выкрикнула Ида слишком резко. Сёмочка посмотрел на неё удивлённо и немного обиженно

– Не всё сразу, – спохватившись, постаралась выправить положение Ида. – Я так не запомню. Давай ты мне в следующий раз расскажешь.

– А ты придёшь в следующий раз? – В его голосе и карих, слегка прикрытых веками зрачках читалась трогательная надежда. Иде стало жаль этого неуклюжего увальня.

– Конечно, приду. Ты же так и не сыграл мне Паганиста.

– Паганини. – Сёмочка подпрыгнул. – Я сейчас тебе сыграю.

– Да я… – Ида попыталась встать, но Сёмочка положил ей на плечи пухлые руки и прижал к дивану. Это прикосновение вновь пробудило в Иде волнение. Ах, если бы он не отпустил руки, если бы уложил её на диван, если бы…

Она видела перед собой его потемневшие глаза, нависающие пухлые щёки и влажные, лоснящиеся вожделением губы, готовые впиться в неё поцелуем. Её первым поцелуем…

Но Сёмочка выпрямился, прошёл к столу, щёлкнул застёжкой и вытащил из футляра скрипочку. Бережно уложив инструмент на плечо, прижал его край подбородком и, вскинув смычок, аккуратно коснулся струн. Замер.

И вдруг всё всколыхнулось. Взорвалось быстрыми резкими звуками. Это была не мелодия, а брызгающий фонтан нот. Рука Сёмочки выделывала кренделя, смычок летал то вверх, то вниз, издавая скрипы, от которых Иде хотелось заткнуть уши, но она вежливо ждала.

Когда скрипка умолкла, Сёмочка ещё какое-то время стоял в оцепенении.

– А ты можешь сыграть «Годы летят стрелою…»? – нарушила образовавшуюся тишину Ида.

– А что это?

– Песня такая. – Ида попыталась напеть, но исходящие звуки были похожи на мычание.

– Не знаю, нет, наверное.

– Жаль, хорошая песня. Не то что Паганист твой

Сёмочка смотрел на неё непонимающими глазами.

– Ладно. Мне домой пора. – Ида поднялась с дивана.