Я всегда буду помнить о тебе…

– Я засыпаю и больше не проснусь. Буду спать вечным сном…

Это были ее первые слова перед тем, как она стала понимать, что покидает нас.

– Я вижу вас всех так, как будто я живая. Вы все сидите и плачете… Я буду спать без сна…

Душа-христианка уже видела горнее, а человеческое еще кричало: «Я не думала, что так быстро умру». Эти слова она произнесла вслух, с глубокой печалью.

А вскоре сказала:

– Я всех вас любила…

В печали она растворила свою любовь к нам и тоску о том, что не смогла отдать нам эту любовь всю без остатка.

Она умирает, но в ней – одна любовь. Она отдает ее нам. И хотела бы отдать еще больше: хотела быть защитой и опорой, хотела любить и быть необходимой. Но горькие слова живут в ней как бы сами по себе, и она говорит вдруг внезапно:

– А каким цветом будете гроб обивать?

Я не понимаю, о чем она спрашивает. Неужели догадалась о своем состоянии? Но ведь никогда раньше она об этом не говорила. Да и рано еще об этом говорить. Рано.

– А каким бы ты хотела?

– Синим.

Цветом Неба. Мы обе молчим. Я все-таки ничего не понимаю. Но она вдруг снова задает вопрос:

– Кто там умер? А почему плачут? Я слышу плач.

И далее:

– Поставьте чай-то. Скоро придут люди, напоите их чаем. Да накормите хорошенько людей-то.

Я подскочила к ней, думая, что она бредит. Но как человек может бредить о собственной смерти?

«А может быть, метастазы уже пошли в мозг?» – с ужасом спрашивала я сама себя. И сама же себе отвечала, в панике: «Ну и хорошо, пусть она лучше ничего не понимает». Но это было, конечно, малодушием с моей стороны. И если бы мама действительно была не в себе, то я никогда не смогла бы подготовить ее к исповеди и причастию. Но Господь миловал ее.

– Я любила вас всех, – снова проговорила она через некоторое время.

Она говорила обо всем в прошедшем времени, хотя была еще жива. Я поила ее травяным чаем и кормила с ложечки манной кашей. Мы словно поменялись местами: она была ребенком, а я – ее мамой.

– У нас была хорошая семья! Как я любила вас всех! – повторила она.

«Мамочка, что ты такое говоришь, ведь ты не умерла», – горько думала я, но сказать это вслух, конечно, не могла. Попросила лишь:

– Мамочка, скажи что-нибудь.

– Что я могу тебе сказать? Ты – наша кормилица.

– Мама, мама, о чем ты говоришь? – я гладила ее по руке.

– Что я тебе скажу? Ты – хорошая дочь. Не обижайся на меня, ладно?

Я беззвучно заплакала, понимая, что она наконец осознала, что с ней происходит. «Как же тебе тяжело сейчас, мамочка!»

А она снова, немного подумав, сказала:

– Вы все мои детки…

Эти слова она произносила с некоторым раздумьем. А потом добавила:

– Не оставляйте парня. Так много соблазнов. Дайте ему образование.

Это она о внуке.

– Не обижайте Машу. Она слабая.

Это она о внучке.

– Берегите друг друга.

Это она говорит всем нам.

– Господи Иисусе Христе!.. – неожиданно со вздохом говорит мама, и так, кажется, громко звучат эти красивые слова.

При этом она три раза перекрестилась своей слабеющей, изможденной рукой.

Такой я ее совсем не знаю.

Она молилась всегда в уединении и никогда не произносила имени Божия вслух. Все, что связано было с духовной жизнью, она тщательно таила в себе от чужого взгляда. Молилась только тогда, когда оставалась дома одна. Она совсем недавно вступила в это сакральное молитвенное общение с Небом и еще стеснялась, а может быть, сознательно не хотела показывать своего духовного настроя.

– Как хочется еще пожить. Хотя бы минут десять.

Время ее бренной жизни постепенно таяло, и сознание уже не могло контролировать привычное течение земного времени. Она мерила эту жизнь на минуты, на вздохи.

– Сколько длится эта болезнь! Не будем расшифровывать формулу здоровья. А кто может помочь?

Эти слова, эти выражения не были характерны для нее, она никогда так не говорила раньше. Это было какое-то новое мироощущение, новое сознание. Но что-то боролось еще в ней – земное не отпускало.

– Нет, я должна найти в себе силы, – она сжала свои кулачки, поднимая их вверх.

– Как сложится ваша жизнь… – не то спросила, не то просто сказала она, как бы задумавшись, и продолжила:

– Я беспокоюсь о здоровье ребят.

Она все еще по привычке думала и говорила о нас, хотя Небо все ближе притягивало ее к себе.

– Нет, я буду есть кашу через силу, – она не привыкла чувствовать себя беспомощной и старалась сопротивляться.

– Прости меня, – это говорилось мне.