Лоскутное одеяло

И жену там нашёл. Галку Лидина семья считала практически родной, рано осиротевшая девочка выросла вместе с Катюшкой, и Лида во всём старалась помочь Галинке. Но та и сама сумела справиться со всеми невзгодами. Выучилась на медсестру, вела дом, хозяйство, с огорода урожаи собирала дивные. Всегда лёгкая, неунывающая, летала по селу, с улыбкой и светом в глазах. И судьба послала ей подарок в лице Вадима. Вадька без памяти влюбился в нежную скромницу, так не похожую на ярких городских девиц из его прежнего окружения. Лида не видела более счастливой пары и от души радовалась за ребят. У них подрастала дочка, в город переезжать молодая семья не собиралась, хоть Марина изо всех сил переманивала. Она горячо любила сына, всей душой приняла Галку, а уж когда появилась внучка, утроила усилия:

– Ну поедем со мной! – ныла, как маленькая, весьма солидная дама. – Я вам квартиру куплю, с мало?й сама сидеть буду. Ну поехали-и-и! Или хоть внучку мне отдайте!

Крепко прижимала к себе крошку-Катюшку, пухленькую девочку с зелёными глазами-крыжовинами, как у папы и бабушки. Поняв, что уговорить не удастся, решительная банкирша нашла выход. Марина просто прикупила себе домик неподалёку от избы сына, и с удовольствием туда наезжала в любое свободное время. И дети рядом, и не стесняет никого. Теперь она принялась уговаривать сына с невесткой, чтоб они незамедлительно родили ей ещё и внука.

Обнаружив увлечение Вадима местными сказками и байками, которые он выслушивал от деревенских жителей, записывал и сохранял, Марина взяла да издала за свой счёт сборник этих самых сказок. Как раз накануне Лидиного отъезда мама автора забрала весь тираж из типографии.

– Всё-таки Вадька у меня – гений! – продолжала беззастенчиво хвастаться гордая мать. – Жену выбрал – умницу, дочку родил – красавицу, да ещё и сказки сказывает, небылицы рассказывает. Вун-дер-кинд!..

Марина Петровна по праву гордилась сыном. Такие, порядочные и умные, встречаются нечасто, а Вадима даже придирчивые и критичные деревенские бабульки полюбили и зауважали, охотно с ним беседовали и множество всяких небылиц понарассказывали. Так что развлечение в полёте Лиде было обеспечено. Почитает, поест, ещё почитает, снова поест – и здравствуй, Сиам!

Ах, как Лида любила когда-то Сиам, Таиланд нынешний! Любит и сейчас, но тогда, когда они с Серёжкой были вдвоём, эта страна казалась ей сказкой. И что там ждет её одну? Снова в душе заклубились густые волны печали, но Лида сумела их прогнать. У неё отпуск, и настроение должно быть только позитивным.

Кстати, о сказках. Любопытно же, что там Марина ей подсунула. Скромная обложка поведала: «Сказочки от Галочки». Ай да Вадим! Ну, куда же он без Галочки. Она первая ему сказки и начала рассказывать, знакомя с деревенской историей, укладом, обычаями. Лида сразу поняла, откуда всё пошло. Когда-то жила в их селе дивная сказительница баба Лиза. Вот уж мастерица была и на сказки, и на байки! Старушка была одинокой, а Галка стала ей ближе всех, роднее родной внучки, вот и наслушалась всего, и запомнила. Вадим всё это собрал и сохранил, постоянно выспрашивал у местных жителей что-нибудь интересное, записывал, обрабатывал – папка в компьютере увеличивалась постоянно. Вот и вышел сборник сказок.

Марина нашла эти записи, и, выступив в роли спонсора, выпустила в свет необычную книжку, чтоб и другие смогли прикоснуться к такому наследию предков.

– Не ради славы я это делаю, не ради денег, – заявила она. – А пусть люди читают и верят, что есть любовь, что добро побеждает зло, что счастье – оно есть, и оно возможно.

Лида удивлённо глянула на совсем не сентиментальную подругу. От неё такой чувствительности трудно было ожидать. А та добавила:

– Да, мир не идеален и порой жесток. Но мы-то не должны быть жестокими! Так что вот тебе, проникайся!

Лида так увлеклась чтением, что совсем не замечала времени. И вправду проникалась. Словно в детство нырнула, в какую-то беззаботную лёгкость. И вера в чудо откуда-то пришла, и ожидание этого самого чуда нахлынуло. Сказки, оказывается, в любом возрасте нужны, на то они и сказки.

Свиной пятачок и большая любовь

Жили-были в селенье одном старик со своею старухою. И было у них два сына, Тимофей да Еремей. Тимоха с малых лет рос хозяйственным: лопаты не чурался, вилами орудовал, топором махал. За водой сходить, огород вскопать, дров нарубить – это всё Тимофей. А ростом невелик, голосом тих, обличьем невиден. И отец с матерью его не ласкали, не баловали, словно не замечали.

Сладкие кусочки, лучшие обновки – всё ненаглядному Ерёмушке. Красавец вырос, телом богатырь, лицом хорош – глаз не отведёшь. Для родителей чадушко любимое, свет в окошке. И не видели они, что неумеха и бездельник растёт. С кровати сползти, до стола дойти, и то:

– Неохота!

Матушка ему в постель пирожки тащила, батюшка чаёк подносил.

Да только старели старики, дряхлели, и призадумались: сыновей-то женить надо. Тимофей, тот с радостью, хотелось ему отделиться, своим хозяйством жить, а не на братца пахать. Еремей же знай своё:

– Неохота!

Любая б невеста за него пошла, да, вишь, жениху «неохота!». А за Тимоху что-то девки не шибко замуж рвались. Не дождались старики свадеб, расхворались и померли в одночасье. Еремей так с лавки и не слезал, а Тимофею на всём хозяйстве тяжко приходилось. Пошёл он к свахе тамошней, деньжонок посулил, платок цветастый подарил, та и расстаралась. Высватала девку, хоть и не красавицу писаную, а и вовсе корявенькую, зато домовитую и с немалым приданым. Характером, правда, Матрёна дерзка была, и на язык остра, но с Тимофеем всё у них любо-дорого сладилось.

А вот Еремея вредная баба сразу невзлюбила, круто за него взялась. То и дело пинала: сделай то, поделай это! Он ей на всё: «Неохота!», так Матрёна в ответ:

– Есть не дам!

Сам бы взял Ерёма, так на всех шкафах да чуланах замки понавешены, а ключи у Матрёны в надёжных руках. И корки сухой у неё не выпросишь:

– Вот поработай поди, а потом за стол иди! За просто так кормить не буду!

Да вот только работник из Еремея никакой. За водой пошёл – ведро в колодце утопил. За дровами выехал – телегу в болоте засадил. А братец совсем бесчувственный, в одну дуд? с женушкой дудит:

– Вот, помайся теперь, помыкайся! Это папенька с маменькой тебя с ложечки кормили, пока я вкалывал. Так нету их, сам давай пропитание добывай!

И невесты все куда-то подевались: кому бездельник и лежебока нужен! А Матрёна изводила-изводила Ерёму, да и вовсе выгнала. Выставила за ворота, да засов изнутри задвинула. Ворота крепкие, забор высокий – нет пути назад.

И пошёл Еремей куда глаза глядят. Глаза глядят плохо, слёзы в них копятся. Ноги и того хуже идут, не привыкли они ходить, ноги-то. По дороге ещё худо-бедно, ковылял Ерёма, а как в лес забрёл – так и дух из него вон.

Сел бедолага под деревце, заплакал горько:

– И куда ж мне, горемычному, податься? И куда же мне теперича деваться?

Пить хочется Ерёме, есть хочется, а папки с мамкой нету, пирожков никто не испечёт, молочка не нальёт. Гриб нашарил парень, надкусил – и тут же выплюнул, больно горек. Ягод в горсть набрал, пожевал – сморщился, кислей кислого ягоды. Так и жизнь у Еремея теперь, кислей кислого, горчей горького. Совсем тошно Ерёме, хоть ложись и помирай. Вот и лёг головой на кочку, ручки сложил, ножки протянул, погибели ожидая. Коли с голоду не помрёт, так звери дикие растерзают, мало ли их по лесу шастает. А то и змея укусит, медведь задавит.

Вот уже и ветки хрустят, не иначе тварь зубастая подбирается, добычу чует. Глазки закрыл Еремей, погибель неминучую ожидая, с жизнью совсем уж распрощался. Лежит, трясётся, как листок осиновый, всё, думает, кончается жизнь, толком не начавшись. И слышит вдруг над головой сердитый женский голос:

– Это кто это у меня тут бревном валяется? Травку мнёт, пройти не даёт? Быстро сказывай, кто таков и чего в лесу моём забыл?!

С перепугу сразу вскочил Еремей, глаза вытаращил. Глядь – стоит перед ним тётка, с виду обыкновенная, юбка на ней с каймой, кофта с вышивкой, платочек нарядный шёлковый на голове повязан. Лет бабе ни много, ни мало, не девица красная, но и не старуха старая. Видом пригожая, только глаза, чёрные, глубокие, словно насквозь прожигают, аж мурашки здоровенные по телу побежали.

– Еремей я, тётенька! – еле выговорил скиталец бедный. – Из дому родимого братец с женой меня выгнали, деваться боле мне некуда. Шёл я, шёл, да сюда нечаянно зашёл. А вы-то кто, тётя?

– Племянничек нашёлся! – фыркнула баба насмешливо и огорошила: – А колдунья я здешняя, ведьма Глафира.

Тут уж душа у Ерёмы и вовсе в пятки ушла. Эвон как, на ведьму напоролся. Это, пожалуй, пострашней медведя будет. Вот где ужас-то! А ведьма, знай, глазищами буравит, вопросами пытает:

– И за что же тебя, сердешный, из дому-то попёрли? И что ж другой дом себе не построишь, по лесу без дела шатаешься?

Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.

– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!

– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!

– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку от тебя, ни проку, не мужик, а видимость одна.

– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!

– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.

Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:

– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!

Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.

Дом у ведьмы оказался вовсе не избушкой на курьих ножках. Изба огромная, крыльцо высокое. Рядом сарайка, в загончике курочки гуляют, корова, слышно, мычит. За домом сад виднеется, огород. Опечалился Еремей, видя такое хозяйство, поболе, чем дома у них было. А ведь он работать обещался! Сбежать, может?

Ведьма вмиг такие мысли услышала, в калитку парня втолкнула и на замок за ними ворота замкнула.