Жизнь во сне по отрывному календарю

– Хорошо. Успеваешь?

– Стараюсь.

За спиной послышалось пыхтение – между Мартой и Эриком втиснулось литое тело крупной собаки. Резко запахло мокрой шерстью.

– Ты где бегал, чучело? Рыбу ловил? На, на сухарика.

Пёс хрустел сухарём, счастливо улыбался, посвистывал горлом, всем видом своим выражал удовольствие, что его принимают, не гонят, угощают, разговаривают.

Костёр прогорал. Егерь обратился к Марте:

– Завтра рано вставать, идите в домик, пожалуйста. Спать надо. Коныр, проводи!

Собака с готовностью вскочила, замахала хвостом, склонив голову к плечу, посмотрела на женщину блестящими чёрными глазами, гавкнула тихонько «мол, что ты, не сомневайся, доведу в лучшем виде», развернулась и потихоньку потрусила в темноту.

Утром Марту и Эрика поставили на пустой номер. Камыши качались, шелестели метрах в ста от позиции у трухлявого поваленного дерева. Коныр маялся рядом. Снарядили «детский сад» лёгкими мелкашками, наказали никуда не ходить, звуков лишних не издавать, а лучше вообще сидеть на бревне и добросовестно ждать, когда за ними придут доблестные охотники.

Солнце поднималось к полудню. Где-то там, на востоке, неровно загрохотали выстрелы, зашлись лаем собаки. В камышах захрустело, зашумело. Ближе, ближе.

– Тётя Марта, смотрите!

Из камышей вылетел и замер огромный кабан.

«Подранок, – поняла Марта. Время растянулось, растянулось, застыло. – Сейчас нас не станет»:

– Эрик, бежим!

– Куда?!

Бежать было некуда и незачем. Одинаково отработанным движением они вскинули винтовки:

– Только в глаз, тётя Марта!

Тёмно-серый, с бурыми пятнами на щетине, вепрь, вереща, бросился вперёд, наперерез метнулся Коныр. Зверь принял собаку на клыки, мотнул головой, отбрасывая прочь. Этого мгновения хватило для выстрела. Два легких хлопка. Кабан упал – пули попали в цель. Из камышей выскочили собаки. Размахивая ружьями, выбежали запалённые охотники, заорали наперебой:

– Живые?!

– Ай, молодцы!

– От, какого завалили!

Взволнованные мужчины хлопали Эрика и Марту по плечам, обнимали, выкрикивали слова восхищения, осматривали колоссальную тушу, оценивали точность выстрелов.

– Зачем всё это, тётя Марта?

– Не знаю…

Какою мерою мерите
Какой верой верите
Всякой вере – свою меру
Всякой мере – цену
Цена меры и веры – жизнь
Око за око
Жизнь за жизнь
Смерть за смерть

Марта и Эрик стояли у дерева, на своем последнем рубеже.

Слёзы будут потом.

Муки творчества

(Сон третий: «Марта и «Сирень»)

Марта торопливо стучала по клавиатуре. Пальцы не успевали за мыслями – хотелось красиво завершить особо изящный период. Конференция через два дня – доклад вытанцовывался занятный. Не бесспорный, но вполне доказательный. «Красота, – подумала Марта. – Ай, да я! Ай, да чья-то там дочь! А вот мы сейчас цитатку из Кони». Хлопнула дверь. У стола материализовалась плотная фигура коллеги. Коллега преследовала Марту почти год. С завидной регулярностью заходила в кабинет и рассказывала, как любит свою подругу, как подруга любит сирень. Что у подруги в ноябре день рождения и хотелось бы подарить ей картину с сиренью. Иногда она заскакивала с вопросом:

– А что висит с сиренью в Третьяковской галерее?

– Работы Герасимова и Кончаловского.

Коллега убегала. На следующий день появлялась снова и с ехидцей замечала:

– А вот и нет! В Русском музее висит «Сирень» Коро!

– Да. В Русском – Коро, а в Третьяковке – Герасимов и Кончаловский.

– Моя подруга очень любит «Сирень» Коро.

– Софочка, у Вашей подруги хороший вкус.

– Мартиша, ну когда вы нарисуете мне картинку?

Марте хотелось послать её на… Арбат. Там этих «Сиреней» завались.

Самое страшное, что Марта знала эту подругу. Работали вместе – тоже коллега. Её уже полгода не было на работе – долгое трудное лечение. Рак. «Кама волевая женщина, борется, не унывает, а я не могу помочь ей такой мелочью – „Сирень“ Коро. Копия», – переживала Марта.

Год она не прикасалась к холсту. Кисти сиротливо стояли в горшочке на подоконнике – мёрзли даже летом. Пробовала делать карандашные наброски. Вместо букетов и веточек на одном листе получились сапёры. Лежат на песке, отдыхают под палящим солнцем, а за ними уходящая к горам пустыня, размеченная треугольными флажками с буквой «М». На втором: по острию косо подвешенного на волоске клинка шёл вверх босой ангел. Третий лист остался незавершённым – всё равно цветы не получились. Из этого вышли бы вполне недурственные монотипии, но Марта не могла взять кисть. Руки пусты и безучастны.

Вместо «Сирени» Марта предложила Софе другую работу. Ту, что висела в кабинете напротив рабочего стола. На холсте змеилась узкая улица старой Риги, очень светлая, с прозрачными косыми тенями, из-за домов вырывался ввысь шпиль собора, оранжево-золотой в лучах начинающегося заката, а над городом совершенно безумное, полное жизни, лазурное «испанское» небо.

– Ну что вы, Марта, в Прибалтике так не бывает, вот сирень…

«Сирень» Коро. Копия.

Чёрный альпинист

(Сон четвёртый: «Марта и горы»)