В городе яблок. Были и небыли

– Кх-м. Ну, каждому своё. Всё на сегодня.

Ночь шестая: Голос Академии Искусств

Мой дом строили несколько лет. Ещё бы, ведь это был главный дом страны – Дом правительства Казахской АССР. В 1927 году решение о переносе столицы из Кзыл-Орды в Алма-Ату было принято и началось создание материальной базы для размещения республиканских учреждений и организаций. И создание этой самой базы началось со строительства моего дома. На Всесоюзный конкурс, объявленный Московским архитектурным обществом, было представлено 54 проекта. Победил проект архитекторов—конструктивистов М. Гинзбурга и Ф. Миллиниса. В последующие годы здание ремонтировали и частично перестраивали, но до сих пор из-под позднейших наслоений, проступает его строгая, лаконичная, монолитная форма.

Теоретическая концепция конструктивизма[17 - Конструктивизм – советский авангардистский метод (направление) в изобразительном искусстве, архитектуре, фотографии и декоративно-прикладном искусстве, получивший развитие в 1920 – первой половине 1930-х годов.] гласит, что идейно-художественные и утилитарно-практические задачи должно рассматривать в совокупности и что каждой функции отвечает наиболее рациональная объёмно-планировочная структура. Проще говоря, форма соответствует функции. Мой дом был идеален в этом соответствии.

Центр Алма-Аты с Домом правительства, Домом связи, зданиями Министерства водного хозяйства, кинотеатра «Алатау», гостиницы «Дом Советов», жилыми домами стал лабораторией конструктивизма и, одновременно, его лебединой песней. Вскоре на смену романтично-утопическому, строгому и революционному аскетизму пришёл помпезный, роскошный, величественный и монументальный сталинский ампир и дворцы во вкусе Людовика Четырнадцатого стали считаться вполне пролетарскими.

На фасаде моего дома долгое время висела мемориальная доска, что «с балкона этого дома в сентябре 1934 года выступил с речью С.М.Киров», теперь прибавилась еще одна: «В этом здании в 1933—1938 годах работал видный государственный деятель Левон Исаевич Мирзоян в должности Первого секретаря ЦК КП Казахстана. Репрессирован в 1938, расстрелян 26.02,1939 г. Реабилитирован в 1956 г.» А Сергея Мироновича Кирова застрелили спустя два месяца после поездки в Казахстан, 1 декабря 1934 года.

Потом, через двадцать с лишним лет, построили новый Дом правительства, а здесь поселились студенты сразу трёх факультетов Университета: историки, журналисты и филологи. Назывался он тогда Казахский государственный университет имени С.М.Кирова. Такое вот стечение обстоятельств. Когда построили городок КазГУ и мои славные гуманитарии переехали, в дом заселилась киношно-театрально-художническая братия. Жизнь у меня пошла хлопотная, калейдоскопная, весёлая. Чему только не был я свидетелем и каких только историй не наслушался:

Музейная история

В сентябре 1985 года Центральный Государственный музей Казахской ССР переехал из здания Кафедрального собора, что в парке имени 28-и гвардейцев-панфиловцев, в огромное суперсовременное по тем временам здание на улице Фурманова. Экспозицию строили ударными темпами – жизненная необходимость – успеть к 16 съезду компартии Казахстана[18 - 16 съезд коммунистической партии Казахской ССР состоялся в январе-феврале 1986 года.]. Сотрудники и бригады художников работали на износ – день ненормированный, переходящий в ночь, без праздников и выходных. Здание, естественно, как и всякая «датная» стройка, до ума не доведено – холод невероятный и сквозняки, как в средневековых замках.

В каждом из четырёх экспозиционных залов работали научные сотрудники со «своими» художниками. Тематический материал собирался трудно, каждый предмет оплачен «кровью» и нервами. Над каждым экспонатом сотрудники, понимая их историческую, и не только, ценность, тряслись до полной потери сознания.

Работа кипела и в зале истории советского периода уже шла к завершению. Реконструкции, инсталляции, витрины… Вещи, награды, фотографии, документы – срез страшного и великого времени. В одной из витрин, с реконструкцией кабинета писателя, среди многих раритетных вещей на ореховом столе под круглым абажуром «наркомовской» лампы стояла хрупкая «музейная гордость» – хрустальный «морозный» стакан в серебряном, выложенном эмалью, подстаканнике. Из него, в своё время, пил чай Сакен Сейфуллин. И вот как-то утром, сотрудники, придя к месту работы, обнаружили пропажу: подстаканник стоит, а стакана нет. Началась тихая паника. Надо сказать, что зал был поделён на зоны ответственности – тот из сотрудников, кто вёл определенную научную тему и отвечал за построение этого раздела, отвечал и за сохранность экспонатов. Все кинулись в свои «зоны ответственности». И «случилось страшное» – пропажи обнаруживались одна за другой: комиссарская шинель времён гражданской войны, алюминиевая армейская вилко-ложка, вышитая скатерть, и, самое ужасное, из витрины пропал скальпель из хирургического набора академика Сызганова – самый большой и невероятно острый. Дальнейшее напоминало «пожар во время наводнения в сумасшедшем доме».

Через час на рабочие места подтянулись художники и тоже приняли посильное участие в этом апофеозе безумия. Когда сотрудники рядами и колоннами уже приготовились идти сдаваться с повинной и слёзы брызгали из глаз во все стороны, как сок из спелых помидоров, и кончился валидол, корвалол и нитроглицерин, кто-то из художников, пробежавшись по экспозиции в очередной раз, всё понял. Он кинулся в башенку с внутренней лестницей, ведущей на крышу, и скоро вернулся, бережно сжимая в руках липкий хрустальный стакан и серебряно сияющий скальпель.

Объяснилось все просто. Художники работали даже по ночам, некоторые так и оставались спать в экспозиции. И вот, один из талантливейших живописцев, мастер диорам В.П., уже где-то перед рассветом дописывал задник диорамы «Бой у разъезда Дубосеково». Рука у него «пошла», работа спорилась. Всё! В.П. посмотрел на дело «своих кистей», понял, что он гений и решил отметить это событие. А так как натурой он был поэтической и романтичной, то поднялся ввысь, к мерцающим и начинающим гаснуть звёздам – на крышу. Прихватил с собой всё, что могло понадобиться, накинул на плечи шинельку и вверх! А уж там расстелил скатерть, скальпелем нарубал колбаски с хлебом, налил из заветной бутылочки в хрустальный стакан, немножко расслабился и уснул.

Художник он действительно – от бога, а экспонаты благополучно вернулись на свои места. Вот только зачем ему была нужна вилко-ложка? Хотя пути творческой натуры неисповедимы.

* * *

– Что, опять не смешно?

– Да не то, чтобы очень. Но – жизненно.

– Люди творческие, своеобразные.

– Ничего больше рассказывать не буду!

– Что за детский сад: буду – не буду. Твоему дому, кстати, крышу починили?

– Починили, и фасад отремонтировали, а то я уж боялся, что мой домик тоже, того… приговорят. Обошлось.

– Вот и славно. Разлетаемся. До завтра.

Ночь седьмая: Голос сгоревшего театра

Мой дом сгорел в начале лихих девяностых. Несколько лет он смотрел на город чёрными провалами окон, с немым укором и тайной надеждой: когда же придут люди, восстановят крышу, покрасят стены, вставят стёкла и на обновленной сцене куклы начнут весёлый разговор с маленькими зрителями.[19 - Здание было построено в начале 30-х годов, как здание кинотеатра «Алатау». В 1944 году передано для Театра юного зрителя. После того, как было построено новое здание для Казахского академического театра драмы имени М. Ауэзова, ТЮЗ переехал в прежнее здание Каздрамы на Коммунистическом проспекте (ныне Абылай хана, 38). В 1981 году в здании ТЮЗа обосновался Республиканский кукольный театр.]

Проектировали дом архитекторы-конструктивисты, правда, потом, позже поменяли и изукрасили фасад, но все же дом-кинотеатр был экспериментальным, необычным. И ещё он был самым большим кинотеатром[20 - Первый сеанс «синематографа» в Верном состоялся 22 июня 1910 в кинотеатре «Марс». К 1912 в Верном было три частных кинотеатра, закрытых в годы Гражданской войны.] в городе. Да их и было то всего три, построенных и открытых почти одновременно: «Алатау», «Алма-Ата» в парке Федерации[21 - Парк Федерации был заложен в 70-е годы 19 века на месте станичного кладбища. Старокладбищенский парк позже был соединен с Соборным и получил название Городской сад. Название парка неоднократно менялось: в 1899 в связи с 100-летием со дня рождения А.С.Пушкина получил название «Пушкинский сад», в 1919 – Парк павших борцов за свободу, в 1927 – Парк Федерации, с 1942 – Парк имени 28-ми гвардейцев-панфиловцев.] и «Ударник», переделанный из здания Софийской церкви в Большой станице.

А какие очереди я видел! Когда показывали фильм «Чапаев» – несколько раз в кинотеатре меняли экран: во время атаки каппелевцев ребятня (да и не только, говоря между нами) стреляла по «белякам» из рогаток и забрасывала грязью. А как захлёбывались хохотом зрители на «Волге-Волге» и «Весёлых ребятах», как переживали за судьбу Максима[22 - Кинотрилогия «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Выборгская сторона» режиссёров Г. Козинцева и Л. Трауберга, рассказывающая о судьбе молодого рабочего, который становится профессиональным революционером.], как готовились к неизбежному, смотря «Александра Невского».

Влюблённые встречались под часами у входа; мороженщик в белой куртке предлагал, зажатое между двумя круглыми вафлями, клубничное мороженое; торговали цветами алма-атинские бабушки: подснежниками ранней весной, тюльпанами, знойными летними барынями, ромашками и флоксами, прихваченными ночными морозами, пышными разноцветными астрами.

Война закрыла мой дом. В Алма-Ату эвакуировали киностудии «Мосфильм» и «Ленфильм» и 15 ноября 1941 года на их базе, присоединив Алма-атинскую киностудию художественных фильмов, создали ЦОКС – Центральную объединенную киностудию. Так Алма-Ата стала кинематографической столицей Советского Союза. А здание кинотеатра «Алатау» стало одним из съёмочных павильонов киностудии. Сразу за ним поставили брезентовый шатёр шапито и в этих двух павильонах снимали трюковые сцены. Я видел, как работали Николай Крючков и Любовь Орлова, Николай Черкасов и Валентина Серова, Пётр Алейников и Вера Марецкая, Михаил Жаров и Людмила Целиковская, Василий Ванин, Марина Ладынина, Марк Бернес, Леонид Андреев, Лидия Смирнова… Я помню, как получив по продовольственным карточкам 400 граммов хлеба и кусочек вяленого мяса – суточную норму, актёры возвращались на съемочную площадку и работали, работали, работали. Во мне до сих пор звучат бессмертные строки:

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт.

В конце 1944, когда «Мосфильм» и «Ленфильм» вернулись в Москву и Ленинград, мой дом отдали Театру для детей. Удивительная женщина, Наталья Ильинична Сац, создала казахстанский Театр юного зрителя. Она и её единомышленники любовно обустраивали место, где каждый ребёнок чувствовал себя счастливым, а взрослый, пусть ненадолго, но возвращался в беззаботное детство. Склонившийся в лёгком поклоне Пушкин и играющий на домбре Джамбул встречали входящих.[23 - Так как скульптуры жанровые – Джамбул играет на домбре, а Пушкин идёт на зрителя с цилиндром в протянутой руке, алма-атинские остряки тут же прозвали эту композицию «Подайте нищему». Когда назначали встречи, говорили: «Встречаемся тогда-то у «Подайте нищему».] Вырезал их скульптор Исаак Иткинд из ствола того самого столетнего карагача, что рос на углу проспекта Сталина и Октябрьской, причём разрешение на порубку дерева с трудом выдал горисполком. Год мой дом ремонтировали, а в ноябре 1945 торжественно открыли спектаклем «Красная Шапочка».[24 - Русская труппа начала работу в ноябре 1945 спектаклями «Красная Шапочка» Е.Л.Шварца и «Осада Лейдена» И.В.Штока. Казахская труппа открылась спектаклем «Золотой ключик» А.Н.Толстого 1 мая 1948. В период формирования трупы, в феврале 1947, была поставлена комедия А.Н.Островского «Не всё коту масленица».] За тридцать пять лет спектаклей я пересмотрел несчётно, все пьесы знал наизусть и даже иногда работал суфлёром, подсказывая молодым актёрам забытый от волнения текст.

А потом обе труппы ТЮЗа переехали и в мой дом пришли куклы и кукловоды. С ними тоже было интересно и весело, но я тосковал и по ночам играл в шахматы с ночными сторожами – студентами-физиками Юркой и Азомой: то с Юркой – за чёрных, то с Азаматом – за белых.

Внезапно полыхнуло пламя, и был огонь, и дым, и долгая-долгая ночь, и на месте театра, наконец, построили другой дом. Да что там дом: жилой комплекс, с ресторанами, банками, магазинами, автостоянкой. И я живу в нём. Он такой красивый, но пока не мой – огромный дом, многоэтажный… Во тьме сияют окна, редкие, как клёцки в супе скряги. Квартиры проданы. Недвижимость. Надёжно. Просто. Только память ведёт в театр, давно сгоревший ночью.

И до сих пор я вспоминаю ребятню из маленьких частных домов с улицы Панфилова, моих благодарных зрителей. К ним я частенько наведывался в гости:

Бармалей

Это утро ничем особенным не отличалось. Обычное июньское утро, жаркое, солнечное. Как всегда, после завтрака папа пошёл на работу, мама осталась дома, с детьми – в школе каникулы, а детский сад на ремонт закрыли. Деток пятеро, погодки. Четыре дочки – старшей девять лет, – и сынок Бахрам, младшенький, любимый. Девочки все весной родились и имена у всех весенние, цветочные – Анаргуль, Бахтигуль, Гульсянам и Ясмина. Папа, когда с работы возвращается, обнимает всех сразу, говорит: «Вы мои цветочки любимые!» Мама брови сразу шутливо хмурит:

– А я разве не любимый цветочек?

– Ты не цветочек. Ты – тростиночка! Самая-самая дорогая, моя Назугум! – на руки её подхватывает, как ребёнка, и так с ней на руках и танцует. Мама Назугум ростом невелика и чтобы повыше казаться шею очень прямо держит и плечи назад отводит, а ещё у неё волосы густые, длинные – она их в косу заплетает и на затылке закручивает. От этого подбородок всегда приподнятый и когда она идёт, кажется вот-вот, ещё шаг и взлетит Назугум, как птица. Никогда она праздно не сидит – всегда в делах, всегда в заботах. Вот и сейчас в комнате прибрала, посуду помыла, бельё постельное погладила, тесто на пироги стала заводить. И всё с улыбкой делает и напевает тихонько. Дочки помогают, чем могут, а Бахрам ходит за мамой и тянет:

– Ма-ам, почитай книжку… Ну, ма-ам, пожалуйста, почитай.

Зимой мама читала детям «Буратино», а потом они пошли в театр, на спектакль. Прочитала «Золушку» – и снова в театр. Бахраму нравилось, когда оживали любимые книжные герои. А тут ему подарили книжку с картинками и такие картинки интересные – там и бабушка от которой посуда убежала, и крокодилы с мочалкой, и странный шкаф с краном, и страшный бородатый человек в большой шляпе и с саблей. Если и они оживут?

Наконец мама все дела переделала и сказала, что пора читать. Девочки на тахту забрались, в серединку братца посадили, прижались друг к другу, как птенцы в гнезде. Мама напротив на маленькую табуретку примостилась и открыла книжку. Прочитала про Мойдодыра, про Федорино горе и начала про злого Бармалея. Только дошла до слов: «… кушает детей – гадкий, нехороший, жадный Бармалей!» – раздался стук в дверь. Девочки-«цветочки» закричали: «Ай! Ай! Ай!» И даже Бахрам крикнул: «Ай!» Правда, потихоньку потому, что он смелый, а смелые ничего не боятся. Это оказался вовсе не Бармалей. Пришла соседка, тётя Катя, сказала маме, что в магазин к обеду обещали привезти гречку и сливочное масло, но очередь надо сейчас занимать: «Не то окажемся в хвосте, и всё перед нами разберут».

Мама расстроилась, как же так, надо бы купить и гречки, и масла, но в очереди часа три придётся простоять. Как дети одни? Тогда старшая Анаргуль сказала: