Канадские зарисовочки. Рассказы и миниатюры

Ничего не ответила Наташа, и стала ждать, как события будут разворачиваться дальше. Вдруг через пару недель девочка написала ей письмо. Там было все, и о тяжелых отношениях с родителями, и о скуке и одиночестве, и нежелании жить на острове, и о сестре, которая чуть не погибла, перебрав наркотиков, и о том, как ее спасали. Наташа ответила письмом. Так они три года и переписываются… каждый день. В школе друг другу – ни слова.

А вообще, учебный процесс пошел. Все ученики стали писать сочинения по английскому и контрольные по математике и предмету «наука», объединяющему физику, химию, биологию, которые проверял дома Дима, попивая странный чаек «от всего» из сушеных зеленых листочков с красными краями.

Жизнь наладилась. Местные жители на каноэ гоняют – с острова на остров, туда – сюда, туда – сюда. Товарообмен идет полным ходом: рыбу продадут, сигареты и что надо в хозяйстве прикупят, оленя продадут, рыбу купят, и не нужны им никакие самолеты, газеты, пароходы.

Продукты и все остальное с большой земли продается в местном сельпо. Интернет и скайп есть, что тоже хорошо. Напомню, что резервация совсем не то место, где кто-то кого-то держит силой. Все не так. Там им платят и платят немало, поскольку белые люди считают себя виноватыми перед индейцами и не без основания.

Молчаливые Чингачгуки на островах всегда жили и теперь живут. Некоторые острова белые у них (что греха таить) отобрали в 1929 и 1930 годах, просто заставив подписать договор, по которому эти холодные куски суши со всех сторон, окруженные бескрайними озерами отошли Федеральному правительству. Индейцы с этих островов ушли, теперь там национальные парки, часть островов находится в частном владении, а остальные по-прежнему их земли.

Живут они в своих резервациях, т.е. поселениях – деревнях и городках, откуда в любой момент могут уйти, поступить в любом городе Канады учиться в университет, имея при этом кучу привилегий, устроиться на работу, построить дом и жить как все, но в резервациях они могут не работать, потому что пособие им платят большое, дома и квартиры там практически бесплатные. Пособие, от которого индейцы не могут или воли нет у них отказаться, держит их в резервациях.

Зачем работать, если платят, дают деньги на жизнь, дают деньги на учебу? В 700 километрах от острова, где работает моя подруга, находится ближайший живописный городок – обычный маленький город с красивыми частными домами, которые построили и где живут семьями те же самые индейцы, не побоявшиеся выйти из золотой клетки.

Было еще много всего, о чем умолчу в надежде, что Наташа сама напишет роман или повесть о жизни в уникальных условиях среди «сфинксов». Кстати она подписала контракт и на четвертый год работы на острове.

У Наташи с Димой «вдали от шума городского», и вообще от цивилизации взыграла вторая волна любви, и они стали прогуливаться вдоль берега озера держась за руки, чем вызывали самое большое недоумение индейцев, которые как вы уже знаете, своих чувств не выражают ни при каких обстоятельствах.

Они только с полуулыбкой переглядывались, давая понять друг другу, что эта парочка… эти двое русских «are not all together», что в переводе значит «не в своем уме».

А дальше были нормальные учительские будни, правда, если считать нормой 50-градусный мороз зимой и наводнение по весне, благодаря которому учебный год закончился, и Наташа покинула резервацию на пару недель раньше наступивших в июне каникул и приехала к нам в гости, о чем подробно рассказывалось в начале этого повествования.

Идите лесом

В Москве сейчас тепло, наверное, ну даже если пройдет дождик, все равно тепло… лето, середина июля. Смородина на даче созревает или готова уже. Скорее всего, и урожай собирать можно, подставив под кусты здоровенную плетеную корзину и прыгая от куста к кусту, по причине отсутствия в характере той последовательности и усидчивости, которая позволяет спокойно собрать все черные ягодки с одной ветки, потом с другой и, не сходя с места, заняться третьей.

Ягоды крупные, черные, да не черные: есть в этом цвете и отблеск фиолетового и тень бордового и «нота», как говорят парфюмеры, вишневого. Очень красивая эта черная смородина, которую я в детстве и юности и за ягоду-то не считала, так ее всегда было много. Каждый раз, идя к кому-то из знакомых москвичей в гости, захватывалась литровая банка смородины, перетертой с сахаром или пятиминутки.

Эти картинки мелькают в голове, пока я рассматриваю коробочку со смородиновым чаем в русском магазине, этом райском ностальгическом месте.

– Что это у вас за чай такой? – спрашиваю у женщины на кассе.

– Обычный чай, индийский с сухими ягодами.

– А с малиной есть такой?

– Есть. А вы не из Москвы?

Что-то меня вдруг так напрягает в этой женщине лет пятидесяти с прямой спиной и периодически скользящей по лицу дежурной канадской улыбкой, что я, сама себе сильно удивляясь, вдруг выдаю: «Нет, я из Прибалтики. Из Литвы. Из Клайпеды». Последнее добавляю, как деталь для убедительности, с волнением прикидывая: а вдруг она тоже из Клайпеды? Это единственный город на Балтийском побережье, где я своей жизни была по пути на Куршскую косу и провела там один день. Понимаю, что соврала, что это плохо. Ладно, неважно. Соврала, поскольку уж больно интересно мне, почему она это спросила и что сейчас скажет.

– Хорошо, что не из Москвы. Как же мы их ненавидим, этих москвичей! Как ненавидим! Вся страна голодала, а они жрали и жрали!

Молча, ставлю пачку чая на прилавок, вешаю маленькую сумочку на плечо, выхожу на улицу. Новости допекли, злые реплики в интернете, нападения друг на друга на ровном месте и драки… пусть виртуальные… решила пройтись. Прошлась. Это кто жрал? Моя мама, вечно с сумкой, возвращавшаяся с работы купив в семь часов вечера то, что осталось в магазине или отец, начальник цеха на заводе, который приходил гордый и счастливый, если выиграл заказ с куском колбасы?