Великие авантюры и приключения в мире искусств. 100 историй, поразивших мир

И несдобровать бы художнику из-за своей смелой фантазии, если б не истинное чудо: в их пармскую провинцию пожаловал живописец самого императора Карла V – великий Тициан. Настоятель показал ему новую купольную роспись и спросил: «Стоит ли эта фреска тех денег, что пришлось за нее заплатить? Или это просто авантюра?»

Тициан удивленно поднял брови и, воздев руки к куполу, воскликнул: «Авантюра?! Да если вы наполните весь этот храм золотом вплоть до купола, и тогда не сможете заплатить того, что стоит эта великая роспись!»

Настоятель чуть не лопнул от злобы. А вот простые монахи обрадовались похвале Тициана – им нравились экспрессивные работы Корреджо. Настоятель решил отыграться. Конечно, замазать купол он уже не мог, но решил стереть другую фреску – «Благовещение». Дело обстряпал по-хитрому: объявил ремонт и велел замазать фреску. Но не тут-то было! Хитрые братья-монахи возвели прямо перед стеной, на которой была написана фреска, строительные леса, а стену прикрыли холстиной. Настоятель решил, что его указание выполнено, а монахи потихоньку срезали кусками фреску со стены и перенесли в дальнюю комнату, куда никто не заходит. Корреджо наведывался туда, чтобы укрепить свое творение на новом месте, но дал слово никому не рассказывать о тайной фреске.

Ох уж эти монастырские тайны! Корреджо узнал их множество, работая в разных обителях. Для монастыря бенедиктинцев в той же Парме Антонио написал крохотную картинку «Христос в Гефсиманском саду». Никак не мог понять: отчего такой размер – в ладонь? Стены монастыря же громадные. Оказалось, настоятель хочет поместить картинку в своей келье, чтобы прикрыть секретный кирпич, за которым расположен тайник. И опять пришлось давать слово, что никому не расскажет о секрете.

…Антонио вздохнул. И к чему он вспоминает?! Обо всем этом давно пора забыть! Надо заснуть, а значит, лучше подумать о чем-нибудь хорошем. Ведь было же счастье!..

Корреджо вспомнил, как создавал свои любимые картины – цикл о любви римского бога Юпитера: «Юпитер и Антиопа», «Юпитер и Ио», «Леда» и «Даная». Герцог мантуанский Федериго II Гонзаго, сын Изабеллы д’Эсте, вознамерился преподнести императору Карлу V особый дар, вот и вспомнил, что император обожает живопись. «Создай нечто, что переплюнет Тициана! – повелел Федериго. – А уж я заплачу по-царски!»

Легко приказать, но как выполнить? Тициан же великий живописец. Вот Корреджо и придумал взять сюжетом и чувствами – написать цикл о Любви. Конечно, Юпитер в любви был забавник, соблазнял красавиц необычно – то лебедем прикидывался, то золотым дождем, то туманным облаком, а то и просто страстным бычком. Однако Корреджо задумал показать не соблазнителя, а земных женщин, готовых на великую любовь. Именно они оказывались настоящими богинями – нежными, страстными, самозабвенными. И тела этих нагих красавиц виделись живописцу словно светящимися изнутри золотым светом счастья.

Дело было за малым – уговорить Джироламу позировать обнаженной да еще и в откровенных позах. Почтенная женушка отнекивалась, как могла, даже всплакнула. Но Антонио впервые оказался неумолим: «Не будешь позировать – поеду в Парму искать жриц любви!»

Джиролама в последний раз всплакнула и… разделась. Не толкать же мужа в объятия потаскушек!

Ну а чтобы загладить свой грех, Корреджо написал любимую женушку на картине с самым святым сюжетом – «Рождество». Там Мария, с лицом прелестной Джироламы, благоговейно взирает на своего родившегося младенца. А кругом – ночь, тьма. Но людям, столпившимся вокруг, светло, ибо чистый и яркий свет исходит от самого младенца.

Антонио вспомнил, как, показав картину восхищенной жене, улыбнулся: «Ну теперь ты точно бессмертна!»

Идиот! Он забыл, что судьба-злодейка только и ждет, как бы повернуть жизнь к худшему. Забыл, что, поменяв в юности имя, лишился ангела-хранителя своего рода. В середине 1530 года из Флоренции пришла чума. И эта безжалостная гостья забрала у него Джироламу!..

Только беспощадной судьбе и этого оказалось мало! Год назад, весной 1533 года, Федериго Гонзаго вызвал его в Мантую – решил заказать продолжение цикла о похождениях Юпитера. Антонио тогда покряхтел, помотал головой и согласился. Подумал: а вдруг ему станет легче, если он напишет еще несколько изображений любимой Джироламы?

Кретин! Как он мог забыть, что эти скабрезные сюжеты приносят несчастье?! Как вообще мог ввязаться в эдакую языческую авантюру?! Польстился на обещанные большие деньги, подумал, что отложит их на приданое дочкам.

Уже возвращаясь и подъезжая к деревушке, Антонио почуял неладное. В воздухе пахло гарью, первый же дом встретил его криком и слезами. Пришпорив лошадь, Антонио повернул к своему дому, но вместо него увидел. пепелище. Его красавицы дочурки сгорели вместе с домом. Только один сын сумел выскочить.

Сокровища старинной обители

С тех пор Корреджо и стал нелюдимым молчуном. Сына отправил к родственникам в Модену, дом восстанавливать не стал, сам переселился в хибару во дворе. Комната да мастерская – ему большего не требуется. Кисть и краски – вот и вся семья. Ну а на них много денег не надо. Так что копить больше нечего. Может, потому Антонио отправился вчера в тратторию, да не в свою деревенскую, а в большую – ту, что на проезжей дороге. Ну просто черт дернул!..

Сел, правда, в сторонке. Ни с кем не общался. Потягивал свое винцо да молчал по привычке. Но вдруг к нему подсел какой-то тип не из местных. Заговорил про пармский женский монастырь Сан-Паоло. Речь у незнакомца оказалась не простонародная, а вполне литературная, значит, образованный человек. Горевал он, что после кончины настоятельницы, матушки Джованны, в обители не обнаружилось никаких средств. А ведь монастырь собирал их веками! «Представляете, синьор, сколь странный случай! Прежде чем передать дела новой настоятельнице, сестры во главе с келарией решили сделать опись имущества. А оказалось, что ничего и нет!»

Незнакомец выразительно взглянул на Антонио, ожидая его реакции. Но художник, по своему обыкновению, молчал. Незнакомец прибавил страсти в голосе: «Представьте – ни золота, ни драгоценных камней, ни инкрустированных молитвенников, ни золотой и серебряной посуды. А ведь все это было. Но пропало куда-то!» Незнакомец снова воззрился на Антонио. Но тот опять смолчал. И тогда незнакомец проговорил: «Одно богатство обители осталось – фрески на стенах. Да и те странные, нелепые какие-то, будто и не христианские!» И тут Антонио не выдержал: «Никакие они не странные!» – «А вам откуда знать?» – покосился собутыльник. «Я же их рисовал!» – выдохнул Антонио.

Ну и к чему он разговорился? Сам же молился, чтоб никто не вспомнил, что он работал по заказу покойной настоятельницы. Сам же опасался и разбойников, и папских дознавателей. Знал же, что все они рыщут по округе в поисках пропавших сокровищ. И вот надо же – не утерпел, полез защищать свои фрески. «Все сюжеты вполне дозволены церковью! – ляпнул он. – Мать настоятельница сама их выбирала».

«Понимаю, – поддакнул незнакомец и щелкнул пальцами мальчишке-слуге, чтоы принес новую бутылку. – Мать Джованна из старинного пармского рода Пьяченца, а значит, получила отличное образование. Я слышал, она увлекалась античной историей, даже писала трактаты. – Незнакомец подлил вина в кружку Антонио и осведомился: – Наверное, трудно было ей угодить?»

«Вовсе нет», – проговорил Антонио, выпивая. И то ли вино развязало ему язык, то ли возникло желание поговорить хоть с кем-то о давних счастливых днях, но он вдруг начал рассказывать: «Я тогда был уже в возрасте. Шел 1517 год, мне двадцать восемь лет стукнуло. Впрочем, и Джованне ди Пьяченца было всего чуть за тридцать. Но ее образование и разумение было куда выше моего. К тому же она – мать настоятельница, вот и указала мне, что хочет лицезреть на стенах своей обители. Например, стены и свод трапезной приказала расписать как веселую беседку, обвитую зеленью. Пусть, мол, сестры, вкушая хлеб, радуются. А в своих покоях приказала изобразить сюжеты античного Рима, богов и героев. Я для нее и Юпитера изобразил, и трех танцующих граций, и богиню Диану на колеснице, и Гермеса, бога торговли и богатства».

«Богатства? – Глазки незнакомца алчно блеснули. – Так, может, и сокровища где-то рядом с ним?» Антонио только саркастически фыркнул: «Ага, как же!.. В какой-нибудь тайной нише…» Художник икнул. То ли сказалась крепость вина, то ли просто он давно не пил, но голова загудела, и он проговорил заплетающимся языком: «Выйду на улицу, пусть ветерком пообвеет!»

Но на ветру легче не стало. Антонио прошел несколько шагов, прислонился к дереву и услышал шаги. Двое молодцов подхватили его под руки и поволокли к оврагу. Потом он упал, ободрав руки и ноги. Всю ночь провалялся там и только под утро приковылял домой. И вот теперь лежит на деревянном топчане, проклиная свою несдержанность. Зачем он потащился в тратторию, зачем развязал язык с незнакомцем?..

Теперь-то он понимает, что произошло. Судя по образованной речи, его собеседник был отнюдь не простым грабителем, а папской ищейкой, собирающей сведения о пропаже драгоценностей из монастыря. А он-то, идиот, рассказал про тайную нишу за спиной Гермеса, бога богатства! Вот собеседник и поверил в его рассказ. Ну а раз узнал что хотел, решил избавиться от художника. Небось его подручные и сбросили Корреджо в овраг. Думали – не выберется. А он выбрался. И пришел домой.

Художник, постанывая, перевернулся и закрыл глаза. В памяти всплыла статная фигура матери настоятельницы из Сан-Паоло.

«Вот здесь напиши мне Диану, богиню-охотницу. Пусть она правит колесницей», – говорила она. «Но, матушка! – возразил Антонио. – На таком узком простенке не уместится богиня и колесница». – «И не надо! Напиши Диану, которая держит вожжи, словно указывая рукой на дверь напротив». – «А где же кони?» – «Ускакали! – засмеялась мать Джованна. – Только задние копыта блестят. Так и изобрази, чтоб сразу было видно, чего не хватает». Корреджо понимал с трудом, переспрашивая: «А чего не хватает, матушка?» Настоятельница опять смеялась: «Неужто не уразумел? Лошади головы не хватает с уздечкой да сбруей!» Все это было слишком мудрено для живописца. А настоятельница словно подтрунивала над его непониманием: «Главное, чтобы было понятно направление, где искать». – «Что искать?» – удивился Антонио. «Не твоего ума дело! Ты рисуй».

Словно наяву Корреджо услышал звонкий смех настоятельницы. Так вот оно что! Художник рывком поднялся с топчана. Он разгадал загадку! Сокровища не в нише под изображением Гермеса. Настоятельница спрятала их совсем в другом месте. Опасаясь частой перемены властей (то власть французов, то Рима), хитроумная настоятельница соорудила тайник. А ключ к тайнику зашифровала на фреске. Диана протягивает руку по направлению к двери. Значит, тайник где-то там. Но за дверью длинный коридор, упирающийся в башню, которая зовется башней Луны. Тот, кто читал античные мифы, знает, что Диана – богиня Луны. Ну а в башне Луны есть давно заваленный подвал, в котором когда-то хранили уздечки и сбруи, то есть то, что надевали на ту часть коней, которую настоятельница велела не изображать на фреске. Недаром же она сказала: «Сразу будет видно, чего не хватает». Это тоже метафора: где недостающие сбруи коней, там и спрятанные сокровища. Так что пусть дознаватели из Рима ищут тайную нишу Гермеса – там ничего нет! И это справедливо – сокровища накоплены в Парме, пусть Парме и достанутся.

Антонио Корреджо снова откинулся на подушку. Завтра ему станет лучше, и он поедет в монастырь Сан-Паоло и попытается разобраться. А пока надо уснуть.

Однако поехать в Парму художник уже не смог. К утру слабость не отступила, голова болела все сильнее, потом началась лихорадка. Узнав о том, что живописец при смерти, герцог Федериго Гонзаго послал к нему своего доверенного слугу. Сказал ли ему художник о своей догадке, неизвестно. Зато известно, что обитель Сан-Паоло своих сокровищ так и не нашла, зато богатство рода Гонзаго весьма увеличилось. Может, это случилось за счет присвоенных монастырских сокровищ?..

Антонио Корреджо об этом уже не узнал. Он умер от лихорадки 5 марта 1534 года. А с ними канули в Лету и тайны монастырей, в которых он работал.

Чисто английские подделки

Ни одна нация не относится ни к одному драматургу столь трепетно и обожающе, как англичане к своему Уильяму Шекспиру. Вот и в лондонском доме Самюэля Айрленда, что стоял на Норфолк-стрит, в Стренде, в конце XVIII века существовал истовый культ Драматурга. Глава семьи, Айрленд-старший, вечерами запоем читал и перечитывал его пьесы и сонеты своим детям – сыну Уильяму (названному, естественно, в честь Барда) и дочери Джейн. Сам же Самюэль Айрленд еще в 1770 году открыл антикварную лавку, где торговал старинными фолиантами, книгами и картинами. В обществе он был известен как весьма образованный почитатель и собиратель древностей, знаток литературы и искусства. Два раза в месяц его магазин превращался в салон искусств – к общительному собеседнику приходили его многочисленные друзья из мира муз. Они обсуждали новинки искусств, устраивали «беседы и философии» за мятным чаем, входившим в моду. Вот только, о чем бы ни заходила речь, антиквар Айрленд постоянно вздыхал об одном и том же: «Как жаль, что от жизни Великого Барда почти не осталось свидетельств!» Словом, Шекспир был его навязчивой идеей.

Обретенные автографы Шекспира

Столь же фанатичным поклонником поэтического Лебедя с Эйвона вырос и сын Самюэля – Уильям Айрленд. Он родился в 1775 году и получил хорошее воспитание, хотя обычно папаша Самюэль и говаривал всем, что сынок его с неба звезд не хватает – безнадежный парень. Конечно, и сам юноша понимал, что хоть его и назвали Уильямом в честь Шекспира, но особыми талантами он не может похвастаться. В 18 лет Уильяма Айрленда взял на обучение старинный друг семейства, почтенный стряпчий мистер Бингли. Адвокатская практика Бингли была наследственной и существовала еще с начала XVII века. Так что юному Уильяму было чему поучиться. Частенько он натыкался на бумаги столетней давности – пожелтевшие, с выцветшими чернилами, скрепленные старинными сургучными печатями.

16 декабря 1794 года 19-летний клерк Уильям Айрленд доставал из дальнего угла стеллажа папку с нужными бумагами. За ней оказалась другая папка, небрежно кем-то давно притиснутая к стене. Такую большую кипу бумаг юноша не удержал, и в результате все оказалось на полу. Собирая листы, Уильям вдруг увидел под одним из них подпись, которую не смог бы спутать ни с какой другой, ведь именно ее отец чуть не ежедневно показывал сыну – единственный уцелевший автограф Великого Барда. Дрожащей рукой Уильям поднес старинный листок к свету, и – о, чудо! – эта подпись действительно напоминала шекспировскую.

Сильвестр Хардинг. Уильям Генри Айрленд

Забросив все дела, юноша понесся к отцу – уж Айрленд-старший сумеет понять, подлинный это автограф Драматурга или просто коварное совпадение. Антиквар долго вертел пожелтевший листок в руках. Бумага была подлинной – вот водяные знаки, которые проставлялись только на дорогих листах елизаветинских времен. Чернила отливали тем самым иссиня-черным цветом, характерным для XVII столетия, когда для блеска в чернила добавляли земляные орешки особого сорта. Текст тоже походил на правду: некий домовладелец в городе Стратфорде, что на Эйвоне, Майкл Фрезер, заключал договор на аренду дома с Джоном Хеммингом. Со стороны домовладельца свидетельницей выступала его законная супруга, а со стороны Хемминга – Уильям Шекспир. И подпись его была точь-в-точь как на известной закладной 1612 года, а потом и как на его завещании. И еще… Айрленд-старший порылся в памяти… Джон Хемминг – это же друг Шекспира, которому он даже что-то завещал. Неужели все сходится и в руках Самюэля неизвестный автограф Шекспира?! Да это же сокровище, национальное достояние!

Впрочем, антиквар был осторожен. К этому его приучила профессия. Он пригласил к себе на Норфолк-стрит всех тогдашних шекспироведов. И все они пришли к единому заключению – автограф подлинный. Но когда все кинулись поздравлять Айрленда-старшего, тот вытолкнул на середину комнаты сына: «Вот истинный творец этой находки! Это ему повезло. Это он – надежда нашего шекспироведения!» И Уильям, которого отец впервые столь бурно похвалил при всех, залился краской, словно девица. Но как же была приятна эта похвала отца!

С тех пор молодой Айрленд удвоил старания по поиску древних документов – вдруг еще что найдется. Теперь он ездил по архивам, лазил на старые чердаки и скрипевшие колокольни полуразвалившихся деревенских церквушек. Удача пришла неожиданно. В 1795 году его приятель, актер Монтегю Толбет, познакомил друга с неким джентльменом из Стратфорда-на-Эйвоне, который показал юношам еще одну деловую бумагу, подписанную Шекспиром. Увидев новый раритет, Уильям умолил владельца позволить ему поискать старинные бумаги у него в доме. Правда, поиски не принесли желанных плодов, зато сыскалась давно затерянная бумага, подтверждающая право этого человека из Стратфорда на земельную собственность, о которой он даже не подозревал. На радостях стратфордец пригласил Уильяма в свой деревенский дом, где хранилось еще больше старинных бумаг. И вот там, в сундуках на чердаке, нашлось еще несколько бумаг, не только имевших отношение к Шекспиру, но и содержащих собственноручно написанные Бардом строки, не вошедшие в его великие пьесы «Король Лир» и «Гамлет». Еще нашлось несколько писем Барда и его друзей.

Все это Уильям вывалил в руки отца, ошалевшего от этих найденных сокровищ. Айрленд-старший благоговейно прочел письма к Шекспиру приятелей-актеров, послание самой королевы Елизаветы I к великому Драматургу. Дрожащей рукой развернул расписку самого Шекспира, выданную графу Лестеру в получении 50 фунтов. На глаза его навернулись слезы, когда он прочел любовное послание Барда к Анне Хэтеуэй, ставшей впоследствии его женой. И уж совсем бедняга антиквар чуть не лишился чувств, когда из одного из старинных свернутых листов на его ладонь выпал. локон Шекспира.

И вот уже вся страна осведомлена о том, что произошла находка века. Антиквар на собственные деньги издает факсимиле текстов, записок, писем «Некоторые рукописи и деловые бумаги за подписью и печатью Уильяма Шекспира…» (1795). Королевская семья приглашает отца и сына Айрлендов на аудиенцию, где их чествуют как национальных героев.

Неизвестная пьеса Великого Барда

Через некоторое время появилась и новая сенсация – среди бумаг нашлась доселе неизвестная пьеса Шекспира «Вортигерн и Ровена». Конечно, ее еще надо было переписать со старинной рукописи, не отдавать же в типографию раритет. «Вот этим и займется мой сын!» – с гордостью сказал папаша Айрленд. Теперь-то уж ему не приходит в голову называть Уильяма «безнадежным парнем».

Правда, Айрленд-младший не торопился с перепиской пьесы. Но отец торопил, ведь он уже объявил конкурс среди театров Лондона на право постановки новой пьесы Шекспира. Уильям сердился на отца, выговаривая, что не может работать так быстро. Отец опять обзывал его непутевым. Да и то, какая работа – переписать пьесу, хоть и шекспировскую!

Ну а пока суть да дело, антиквар гордо представил старинную рукопись знатокам творчества Шекспира. Желтые листы произвели на шекспироведов такое глубокое впечатление, что они чуть не целовали их, преклонив колени. Словом, подлинность пьесы Шекспира была подтверждена, и неимоверно гордый Айрленд-старший продал право постановки в театр Друри-Лейн, предложивший самую большую цену – 300 фунтов в качестве аванса и 50 процентов от последующих сборов. В то время театр возглавлял знаменитый драматург Шеридан, который тоже счел пьесу подлинной и с восторгом взялся за постановку. Только вот тут-то дело и застопорилось…

Началось с актеров. Они, переигравшие все творения Шекспира, неожиданно для всех засомневались в стиле бардовских строк. Потом кто-то вспомнил, что одна из метафор уже использовалась драматургом в другой пьесе, потом всплыла цитата из «Кориолана», за ней – из «Гамлета», хоть и немного поправленная. Актеры пригласили виднейшего шекспироведа Эмунда Мелоуна, бывшего до того времени на континенте и не сумевшего ознакомиться с текстом «Вортигерна».

И вот Мелоун изучил пьесу. Вердикт был уничтожающим: перу Шекспира она не принадлежит. Мало того что в ней имеются компиляции, но в тексте использованы детали позднего времени, которые Шекспир не мог знать, современные названия, которые звучали совершенно иначе во времена Барда, и т. д. и т. п. Свои выводы Мелоун опубликовал в книге «Изыскания о подлинности некоторых рукописей, приписываемых Шекспиру». Ну а поскольку книга не может выйти столь быстро – к премьере найденной пьесы, Мелоун издал короткий, но едкий литературный памфлет.

Однако Шеридан не сдался. Премьера назначена на 2 апреля 1796 года. И она состоялась. Вот только у актеров был свой замысел. Зная, где огрехи в пьесе, актеры во главе с исполнителем заглавной роли – великим Джоном Кемблом – начали педалировать эти фразы, показывая всю несостоятельность текста. И публика поняла исполнителей. Сначала раздались редкие смешки. Потом все громче и чаще. Зрители, коих набилось столько, что все проходы оказались занятыми, смеялись уже вовсю. Апофеозом стала фраза, произнесенная самим Кемблом: «Да пресечется дерзкая забава!» Всем стало ясно, что великий трагик говорит о самой пьесе. И зал дружно заулюлюкал.

Словом, пьеса-подделка провалилась с треском. Но возникли вопросы: «Кто автор мистификации, и притом столь умелой? Откуда ее взял Уильям Айрленд? Или это его папаша, помешанный на Шекспире, решил прославиться, а заодно и поводить всех за нос?!»