Люби меня

Потом, вроде, наладилось у них все. Только уже перед родами Анюта зашла ко мне чаю выпить, да рассказала, что Зиночка все никак не свыкнется с мыслью о сестренке. То приготовленные пеленки изрежет, то кроватку сломает. Видела я, тревожится она. Вот и предложила на первое время, пока малышка не окрепнет, отвезти Зину к бабушке, маме Андрея. Она отказалась наотрез.

– Уж лучше пусть сразу привыкает, чем потом ее озлобленную и дикую забирать. Вы же знаете, Зиночка у нас непростой ребенок.

Только и трех месяцев не прошло, как новая беда случилась. Я на порог своего дома выскочила, когда маленький сверток с трехмесячной Люсенькой уже к машине несли, а Анечка рядом, белая вся, глаза огромные, слезы катятся, губы трясутся… следом за врачом, что Люсеньку нес, в машину влетела. А потом форменный ужас начался. Где – то через час, у соседей снова шум, крик: Андрей Зину в машину пытается усадить, а девчонка, словно зверек дикий, рвалась из его рук, кусаясь и вереща.

– Вы должны любить только меня, меня, меня, меня!!! – взахлеб кричала девчонка и брыкаясь, вырывалась из рук отца. Но он все же втащил ее в салон, заблокировал дверь и сел за руль.

Вернулся он уже вечером. Постучал ко мне, бледный весь, руки дрожат.

– Тетя Валя, можно я у вас немного посижу? Тошно в пустой дом возвращаться.

Я, конечно, его в дом провела, ужин горячий перед ним поставила, стопку водки налила.

– Случилось что у вас?

– Ох, тетя Валя, беда у нас. Люсенька наша в реанимации, в барокамере лежит. Прогнозов врачи не дают. Аня у дверей реанимации сидит, с места не стронуть. А все из – за Зинки, из – за ревности ее да злобы. И откуда только это у нее, ума не приложу. Ведь чуть не задушила сестренку. – он немного помолчал, но все же продолжил. – Уж и не знаю как Анечка беду почуяла. Устает она очень. Малышку спать уложила, Зина еще в своей комнате играла, вот Анечка и прилегла на минутку. Вскинулась, будто почувствовала что. А Зинка у кроватки Люсиной стоит и подушку к ее личику прижимает. Теперь вот, не знаем, выживет ли Люся наша. – спрятал лицо в руках.

– Ты Зину к матери отвез?

– Да. Не могу видеть ее. У мамы пока поживет. Так лучше для всех нас. Я вообще начинаю думать, что зря мы ее взяли. Наверное, я плохой отец.

– Не казни себя. – ободряюще положила руку на его плечо. – Все будет хорошо.

Потом вроде все действительно наладилось. Люсенька быстро пошла на поправку. К счастью, это происшествие не сказалось на ней никаким образом. Малышка, как и прежде, была просто ангелочком. А Зинаида прожила у бабушки более четырех лет. И не потому, что родители ее не хотели забирать, а она сама наотрез отказывалась уезжать от любящей ее бабушки. Было еще много всякого. Ведь Люсенька, когда подросла, тоже у бабушки лето проводила, да на праздники приезжала. Аня, та поначалу, как Люсеньку вместе с Зинаидой у тещи оставляла, места себе не находила. Но Зинаида вела себя нормально, да и Люся к старшей сестре тянулась, все за ней повторяла. Так и жили. Но все же Зинкина натура свое взяла. Через годы, правда, но вся зависть накопленная наружу выплеснулась. Зине тогда исполнилось что – то около шестнадцати, Люсе лет двенадцать, наверное, было. Зинаида влюбилась в одноклассника, но к тому времени она уж очень толстой стала. Мать ее по врачам таскала, в сладком ограничивала, да все без толку. Не желала Зина за фигурой следить, себе любимой в чем либо, отказывая. А Люся стройная, светлая была, словно березка, глазищи голубые наивные, с озорными искрами, готова весь мир своим теплом согреть. Вот парень – то этот, в которого Зина влюбилась, следом за Люсей как пришитый ходил. Хоть она и дитя наивное совсем была. Вот Зинкина зависть черная змеей и выползла. Люся, она и пела еще, как соловушка.

В то воскресенье Зинка за обедом сестре в гречневую кашу стекла битого подложила. Люсе горло и слизистые еле спасли. Говорить она могла, а вот петь… уже никогда.

– А с Зинкой этой что потом стало? – спросил Рустам без особого интереса.

– Ее по настоянию Анечки поместили на лечение. Я долгие годы ее не видела. Лет десять, наверное. До этой злополучной свадьбы. Тут я точно не скажу как дело было. Знаю только, что за этого парня Люсенька замуж выйти должна была, а платье невесты на Зинке оказалось. Да не долго радовалась. Застукала она их, голубят, в машине. Уж не знаю, любились они там или просто разговоры разговаривали, но сестру она вроде как на разговор вызвала, в дом. Да там и зарубила. И когда только топор успела принести? А сама повесилась. В огороде. На поясе от свадебного платья. После такого ужаса, какое веселье? Жених, в мужьях и дня не побыл, сразу вдовцом стал. Уехал он. Да говорят, долго не прожил, спился. Анечка сразу в больницу попала с сердцем, да там и умерла. Муж ее дочерей схоронил, следом жену, а через месяц угорел в этом доме. Вот и вся история. Только чудится мне, не ушли они. Здесь, в доме и остались. Зинку здесь злоба да зависть держит. Люсеньку любовь привязала.

– Откуда вы знаете?

– Я, сынок, здесь всю жизнь живу. Дом этот при мне их дед строил, на моих глазах многое происходило. Я чувствую. И не только я. Все местные этот дом стороной обходят. А ты чужой. Ты купил. Но жить в нем не торопись. Нельзя в нем жить. Мертвый он.

– Ох, Аллах, смотрите! – Рустам кинулся к окну. – Дом горит!

– Свят, Свят! – перекрестилась старуха, глядя на невесть откуда взявшийся огонь, что деловито лизал крышу дома. – Вот и конец.

– Это начало. – Рустам с грустной улыбкой глядел на танцующие языки пламени и видел в них танцующую девушку, тонкую, словно березка, со счастливой улыбкой прижимающую к себе свадебное платье. Следом за нею в небо взвилось нечто мутное, бесформенное, дымное. Но Зинаида больше никогда не сумеет причинить сестре вреда. – Это начало. – повторил Рустам. – Огонь очистит и благословит эту землю. Здесь будет мой дом. Здесь начнется новая, счастливая история моей семьи.