Пистолет

А я – рюмки достану. Расставлю.

Паук, скумбрию порезал? Ты, хирург долбаный…

Ну что, пацаны? Мы больше никого не ждем?!

Тарелки… бац-бац-бац! Все на столе! Разлива-а-а-ай!

Ржаной хлебец, ноздреватый… Это я в «Спаре» купила…

Ну что, за что пьем? За меня-а-а-а?! Да ну вас в жопу, пацаны!

При чем тут я? При чем тут…

Что, уже выпили? Без меня? Ах вы…

…а-а-а-ах… Х-ха-а-а-а…

…отлично. Отличная водка.

…водка бывает или хорошей, или очень хорошей. Плохой не бывает.

…и что? Что? Что вы думаете про жизнь?

…я думаю про нее, что она – о-о-очень, о-о-очень ма-аленькая…

…потому что Бес однажды принес мне справку. Из больницы.

И там у него черным по белому написано было: гепатит.

А что это за хрень такая, гепатит, я его спрашиваю.

А он мне говорит: если я буду вести неправильный образ жизни, я скоро загнусь. И снова ржет, как конь. И зубы, гляди-ка, как лошадиные! Белые и длинные!

Я понимаю, сказала я, ты только его и ведешь, этот самый образ. А если бросить пить? И курить?

Нет, это невозможно, говорит он. Невозможно! Не смогу! Очень, говорит, я все это люблю. И вообще – жить люблю. А что за жизнь без удовольствий? Жизнь и так короткая. В ней надо все время наслаждаться. А иначе и жить незачем.

Хорошо, говорю я ему, будем наслаждаться! Будем пить, гулять, влюбляться!

И гляжу на него. И у меня вдруг так горячо внутри стало. Будто кто меня изнутри кипятком облил.

А он – покраснел. «Влюбляться, – шепчет, – влюбляться… У меня, – говорит, – Кэт, девушка есть… Она – моя будущая жена…»

Хорошо, говорю, что ты так в этом уверен. А у самой слезы в глазах. И вот-вот вытекут. И потекут по щекам.

Дура, говорю себе, дура, дура, дура… Он же пацан, пацан, пацан…

И он как шагнет ко мне. Как обнимет меня.

И над затылком своим слышу его голос, глухой, будто он в подушку говорит: я знаю, знаю, Кэт, что ты меня…

И целует меня в затылок. Я же ниже его ростом. В шею целует. Так смешно, сверху и сзади. А я стою, как кенгуру, лапки к животу прижала.

Больно, смешно, грустно, обжигающе. Ничего не сделаешь.

И я, дура, дура, дура, я взяла – да обняла его.

А что мне еще оставалось делать?

И он опять меня на руки схватил. Как тогда, на мосту.

Как мы оказались на диване – не помню.

Помню, как я расстегнула его рубашку и губами ощупывала его худенькое, смуглое тело. А он хохотал беззвучно. И гладил меня по щекам, по волосам. А потом губы мои нашел. И присосался.

Мы уже голые были, и он уже был во мне, и я обнимала его ногами, когда в замке затрещал ключ.

Я вся холодным потом покрылась. Думала: блин, хозяйка!

И потом догадалась: нет. Я ж у моего старика ключ от своей хаты так и не забрала.

И точно, старикан мой входит.

И видит нас – голых – слились – друг в друга стучимся – рвемся друг в друга – на диване с продавленными пружинами; и пружины стонут, а Бес не видит ничего, не слышит, как оглох, стучит в меня молотом, не останавливается.

Старик встал, как вкопанный. Бес во мне, лежит к нему затылком, не видит. Двигается. Целует меня за ухом. Целует мне подбородок задранный.

Я гляжу на старикана.

Он смотрит.

Бес извивается на мне. Я его ногами нагло охватываю, крепко.

Гляжу – глаза в глаза – на старикана.

Глазами кричу: ты, сволочь сраная! Ты бросил меня! У тебя семья! У тебя дворец, весь в золоте и фарфоре и лепнине! У тебя дочки-сыновья в Гарвардах! Собачек золочеными расческами бонны чешут! А у меня – вот грязный подвал на Гребешке! Но я счастливей тебя! Я! Свободна! Я! Свободна! Я…

И я кричу Бесу в ухо: «Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю…»

Старикан не уходит, смотрит.

И тут Бес спиной голой что-то чует. И поворачивает голову. И вывернутым из-под моего локтя лицом – смотрит – и видит.

И плюет на пол. И выдирает себя из меня. Его тело, мне тогда показалось, дымится. Красный весь. Шагает к старикану. Еще. Еще. И еще шаг. Быстро наклоняется к куртке – он ее на пол сбросил – и мгновенно, я не успела заметить, как, выхватывает из кармана нож.

Блядь! Нож!

«Нет! Бес! Не-е-ет!» – кричу я. Но мне кажется, это кричу не я. А кто-то другой.