Когда цветы заговорят

Стася замерла на минуту, переваривая то, что я сказал, а потом не выдержала – рассмеялась.

– Ох, Василий Еленович, это хорошо, что характер у меня лёгкий – рассмешишь, я и забуду всё!

– Это точно, – я подвинул к ней чашку свежего кофе и натуральную, всё ещё горячую плюшку.

– Рассказывай, что у вас тут за монстры бродят и кому я обязан вот этим, – я продемонстрировал ободранную руку, покрытую уже подсохшими царапинами. – В общем, колись.

И Стася раскололась.

***

Три года назад в ОМГУ пришел студент Дмитрий Бобров с потрясающим предложением: открыть при биофаке делянку генномодифицированных растений. Герман Иринеевич Бемырзэ-Головотяпко, ректор университета, произнес тогда мощную по эмоциональности речь. Смысл которой сводился к тому, что «никогда-де-ещё» и «молодые-кадры», а также «давно-но-никто». Но денег на идею не дал, а предложил Дмитрию Светлановичу поработать пока в качестве помощника цветовода в разделе «Суккуленты» в Аптекарском огороде, осмотреться, так сказать, на месте. Узнать историю сада со времен Петра I, выявить, так сказать, недочёты и предложить предложения, если можно так выразиться.

Несмотря на некоторую витиеватость слога, в целом Герман Иринеевич выразился предельно ясно: и без вас, молодой человек, хватает проблем. Хосты у нас, понимаете ли, сохнут, а орхидеи – дохнут. Надо сказать, ректор Головотяпко осторожен был вовсе не напрасно: в бытность свою подающим надежды студентом, он застал сложный посткарантинный период, когда Огород был на грани закрытия. Тогда уникальную ботаническую площадку спасли только энтузиасты, бесплатный труд студентов, фанаты календулы (первого растения, так сказать, которое было высажено чуть ли не лично императором) и собачьи выставки, на которые стекалось чуть ли не пол-Москвы. Потому в эксперименты ректор не верил, а студентов предпочитал проверять трудом.

При всём этом присутствовала Стася, которой Дмитрия свет Светлановича выделили в качестве ассистента: носить воду, рыхлить кусты и считать на гигантской голубике ягоды, которые посетители норовили оторвать и унести.

– Дикие люди какие-то, – огорчался Дмитрий Светланович. Он, конечно, мог создать хищную голубику, обороняющую потомство, но это было с научной точки зрения неэтично, а с общечеловеческой так и вовсе преступно. Буквально через два месяца он получил повышение, и стал заниматься уже подвязыванием кусов и высаживанием рассады. Еще через месяц Дмитрий Светланович занимался орхидеями Французской полянки, не забывая проталкивать идею с полигоном «особых» растений.

Помощь пришла, откуда не ждали: новгородский БиоКвантум Кванториума запросил помощи. Бобров ринулся в кабинет ректора, потрясая письмом:

– Герман Инирееч! Иринеревич! Герман Иринеевич! Вот, вот – смотрите! – и в течение следующих двадцати минут несвязно, путаясь и ошибаясь в словах, объяснял ректору суть. Которая состояла в том, что новгородские школьники открыли технологию спайки генов, которая быстро и точно позволяла сначала разобрать любые геномы на кирпичики, а потом собрать из этих кирпичиков то, что надо.

Понятное дело, что детям экспериментировать разрешили ограниченно – когда поняли, что отныне с генетическим конструированием справится даже первоклассник. Но к этому времени двор Кванториума уже заполонили поющие и бродящие из угла в угол настурции, шахматно-одаренные пихты, выводки прыгающих кабачков и прочие странные существа, напоминающие картины Босха и Брейгеля. Набсовет по ГенЭтике потребовал существ не уничтожать, но выделить для них отдельную свободную зону. Новгород запросил помощи у столицы – у самого крупного вуза, которым и являлся ОМГУ.

– Герман Иринеевич, ведь такой шанс для науки, для нас! – упрашивал непоколебимого ректора Бобров. И упросил-таки, не без помощи Стаси: как раз в это время по программе реновации снесли целый квартал старых домов. И часть земли прирезали к Аптекарскому огороду – там ректор планировал открыть подводную галерею. Но что-то не вышло, и земли так и пустовали за оранжевой строительной сеткой.

– Владей, – отпустил Боброва царским жестом Герман Иринеевич.

С тех пор в ботаническом саду ОМГУ не стало никакого покоя: подопечные Димы преград не признавали, а, обладая зачатками интеллекта, по хитрости сравнялись с краснобрюхой мартышкой. Поймать их было сложно, почти невозможно, и поймав – что делать-то? Особо вредными были птицеядные лианы и бродячие росянки, пугавшие посетителей огорода и отнимавшие у них еду.

Стася вздохнула:

– Почти три года уже мучаемся, но и это полбеды. Генетика, понимаешь ли, Вася, гигантские шаги делает.

– И? – всё ещё не понимал я.

– Великий Новгород оказался не единственным. К нам в сад прислали выводок иглорогих баклажанов из Воронежа, прибыла экспериментальная партия гарцующей моркови от ростовчан. И ты, конечно, ещё не видел бормочущих дубов из Брянской области? И вот не надо, не советую… В прошлом году Токийский университет намекнул, что готов оплатить уход за частью коллекций, если мы возьмём к себе их воинствующие хризантемы. Символ императора, срезать нельзя – но уж больно агрессивные цветы. Мы их держим под замком, а заходить можно только в ватнике для дрессировки собак…

Я покивал, хотя, честно говоря, ужасно хотелось расхохотаться. Только грустное стасино лицо удержало меня от этого.

– Самая наша страшная тайна, – сказала Стася. – Надеюсь, ты никому?

– Могила! – ответил я, понимая, что действительно никому ничего не расскажу. Да и кто поверит?..

***

День начал клониться к закату, и мы со Стасей вспомнили, вроде бы, всех знакомых и все общие шуточки. Стало немного тягостно, я видел, что Стася теребит замочек молнии на комбинезоне – и вежливо намекнул, что мне пора. Она кивнула, и повела меня к выходу: над нами шелестели листьями вполне обычные кусты, хотя голотаблички под ними содержали длинные латинские названия. Кусты и кусты, хорошо, что не говорят.

На выходе мне в ноги ткнулась огромная божья коровка, заставив отойти в сторону. Стася засмеялась:

– Газонокосилка! Старая модель. Не пугайся, Василий Еленыч, что ты как маленький… Она последняя осталась, бабушка-коровка: уже лет тридцать исправно косит траву. Жалко отправлять на деконструкцию.

– А как вы сейчас с травой справляетесь?

– Никак – она сама справляется. Сама себя поливает, сама контролирует рост… Генетика, – пожала плечами Стася. И я, дундук, с опозданием вспомнил, что это же Анастасия Дёмина, наша Стася, изобрела самосевный автоконтрольный газон – в школьные годы, во время совместной практики ОМГУ и Вышки. Это называли «прорывом в урбанистике»: города по всему миру в течение пары де лет обзавелись этими газонами: мягкими, не боящимися ни автовандалов, ни засухи, ни ливней. Стася одна из пяти российских школьников получила тогда золотую звезду БиоКвантума: вот она, эта звезда, до сих пор сияет на ее рукаве.

– Стася, прости, забыл…

– Да ничего страшного, – она пожала плечами, обтянутыми грубым хаки парашютного комбинезона. – Просто трава, детская работа. Приятно, конечно, когда помнят, но в целом – лучше, когда не заслуги помнят, а в будущие достижения верят.

– Тут бы я с тобой поспорил, но не буду, – я взял в ладони её тонкую прохладную ладошку, погрел, погладил. – Только не расстраивайся из-за этого своего Димки. С кем не бывает, ну, сбежала росянка, схрумкала плюшку… Прости его.

– Да уже давно простила, – улыбнулась Стася. – Он гениальный, Димка наш. А гениям, знаешь, простительна некоторая рассеянность. Хотя он всё равно протоплазма.

Я молча смотрел на неё и понимал, что я со своей историей, модифицированной или нет, болтаюсь где-то далеко в прошлом, а будущее – вот она, Стася, современная дриада из Аптекарского огорода.

– Заходи почаще, Вася, – она неловко отняла у меня руку и спрятала в карман комбинезона.

– Конечно. Когда ваши цветы заговорят, – превращая всё в шутку, солгал я. Стася кивнула головой, сделала какой-то неопределённый жест пальцами и испарилась в направлении пруда, где, наверное, уже закончился процесс очистки.

Меня же продолжили мучить мысли, которые я так и не высказал вслух. «Куда уж там заходить…, – подумалось мне. – Меня ждёт экспедиция на Ганимед, из которой – совершенно неизвестно – вернусь ли. Ждёт меня маленький математический лосёнок Мурах: внутри – чудо генетической мысли, снаружи – молочный телёнок, слюнявый и привязчивый. Москва меня ждёт, это я знаю: большая, быстрая, никогда не спящая Москва. Возможно, даже обрадуется бородатый сибиряк Платон и питерская биологиня по имени Венера. А вот Стася вряд ли искренн…»

– Ох! – сверху что-то пребольно ударило меня по голове. Я наклонился – зелёный с желтизной продолговатый плод, твёрдый, как кристалл пирита. Подкидывая его в руке, я осмотрелся в поисках шутника. Но вокруг никого не было, кроме раскидистого дерева с электронной голотабличкой: «Орех серый».

– Простите его, – раздался рядом голос, сочное, с обертонами, контральто. – Он еще не очень воспитанный и говорить не умеет.

Слева от меня колыхалась шикарная малиновая лилия с десятком, если не больше крупных, пахнущих перцем и сахарной ватой цветов. Честное слово, мне показалось, что говорит со мной именно она.

– 

Ничего страшного, – вежливо ответил я и заспешил к выходу.

Позади раздались переливистый колокольчатый смех и басовитое гудение. Оборачиваться я не стал, но про себя отметил, что если я и поведу куда приключаться моего многомудрого лося, то точно в Аптекарский огород.

Года через два, когда вырастет.

Обложка: авторская

Фото: бесплатный фотобанк Сanva