Машка посмотрела по сторонам, ожидая увидеть того, кто смог выбросить страшненького ребёночка, но никого не разглядела. Пожалев найдёныша, осторожно подняла его с земли, прижала к груди и припустила домой.
Раз ребёночек не был нужен – она возьмёт его себе. Опасаясь, что кто-то может заметить у неё находку и отобрать, Машка положила пищащий свёрток в корзинку и накрыла своим платком. Ребёночек поначалу ковырялся в прутьях, взвизгивал, но быстро успокоился.
Машка добралась до дома, заперла все двери, поставила корзинку на стол и осторожно заглянула под платок. Найдёныш закатывал глаза, корчился и тихо хрипел.
– Помрёт ведь! – охнула она, осторожно достала находку из корзинки, взяла ножницы и аккуратно разрезала верёвки.
Найдёныш казался больным и слабым, вяло шевелился на столе то поднимая, то опуская тощие трясущиеся руки.
– Жрать хочешь? – спросила Машка. – И что ты жрёшь?
Она достала банку молока из холодильника, налила в кружку и попыталась напоить найдёныша. Человечек сильно закашлялся, измазался в молоке и захрипел.
– Жри, дурачина!
Машка завернула его в платок, посадила на колени, взяла ложку и принялась осторожно вливать в беззубый рот холодное молоко. Человечек поначалу сопротивлялся, но потом приноровился и начал сосать ложку, делая большие жадные глотки.
– Жрёт! – заулыбалась Машка.
Осилив полкружки молока, человечек закашлялся и стал выплёвывать питье.
– Нажрался! – догадалась Машка. – Ну и ладно.
Она отнесла его на кровать, убрала вымазанный в молоке платок и внимательно разглядела свою находку.
– Больной, – сделала она заключение, заметив сквозь грязь и молочные потеки свежие ожоги. – За это тебя и выбросили. Полечим, чего уж!
Намазав человечка барсучьим жиром, завернула его в наволочку и снова взяла на руки, покачивая и баюкая. Очень ей нравилось держать на руках ребёночка и быть такой, как те девки в селе, у которых были свои дети.
Машке подумалось: была бы мать жива – не разрешила оставить у себя подкидыша. Поругалась и отнесла куда-нибудь дитя. А Машка всегда хотела иметь ребёночка, просила мамку завести себе маленького, но та говорила, что ей нельзя.
Плохо, что нет мамки, но у неё есть детёнок, и она никому его не отдаст. Будет прятать, чтобы никто не отобрал…
Человечек затих и спокойно засопел. Машка уложила его в корзинку, подумала, вытащила, положила в корзинку подушку и на неё переложила человечка. Поставив импровизированную колыбельку в шкаф, чтобы ненароком никто не обнаружил находку, Машка отправилась заниматься делами. Нужно было следить за хозяйством.
***
Оказавшись в странной клетке, гровел попытался выбраться, но потерял последние силы. Его измученное тело отказывалось повиноваться, наваливалась давящая слабость и усталость. Он перестал сопротивляться и сдался. Он сделал всё, что мог для своего спасения. Сил больше не осталось. Вскоре стало трудно дышать и шевелиться. Понимал – это конец. Тем, кто пленил его, достанется только жалкое не сформированное тело.
Сознание угасало, когда он почувствовал свободу от пут. Было невыносимо больно обожжённой коже, тело конвульсивно сокращало слабые мышцы. Гровел приготовился умирать, но его вдруг попытались утопить! За что? Он и сам сейчас издохнет!
Холодная жидкость упрямо вливалась в рот, перехватывая больную гортань спазмами. Но потом понял, что его не топят, а пытаются напоить. Причём чем-то очень вкусным, хотя и неприятно холодным. Гровел приободрился, принялся жадно пить, даже попытался разглядеть своего спасителя. Неокрепшая, обожжённая солнцем сетчатка не позволяла этого сделать. В том, что его пытаются оживить, он теперь не сомневался. Слишком уж заботливо укутали и нежно держали. Наверняка подвергнут экспериментам, возможно убьют позднее, но он готов побороться за свою жизнь! Главное – окрепнуть, войти в зрелую фазу, а после ничего не страшно.
Наконец желудок перестал принимать питье, а спаситель продолжал вливать его в гровела. Пришлось выплёвывать лишнее, хотя было жалко такую вкусную жидкость.
Ожоги невыносимо горели, но когда его намазали чем-то масляным, с сильным пряным запахом и завернули во что-то мягкое, жар стал терпимее, и местами даже стих совсем. А потом случилось невероятное – его нежно обняли и принялись качать! Он даже услышал тихое пение и чётко ощутил ритмичные удары здорового сердца, под которые гровела сморил сон.
Мама
Машка весь день полола и поливала огород, кормила скотину, чистила сараи. Временами заходила в дом проведать найдёныша. Детёнок крепко спал, но Машке иногда казалось, что он помер, и тогда она склонялась над ним и старалась услышать дыхание, увидеть, как поднимается тощая грудь. Детёнок спал. Изредка тихо скулил во сне, дёргался, словно от испуга, но помирать не торопился.
Машка закрывала шкаф и уходила заниматься своими делами.
Вечером, когда она подоила корову, пришёл дед Колян.
Старый охотник принёс большого тетерева, бросил тяжёлую тушку перед Машкой на стол и кивнул на молоко:
– Дашь молочка за птицу? Глянь, какой жирный! Возьмёшь?
Машка кивнула, молча налила деду молока в трёхлитровую банку.
– Спасибо! – Дед подхватил тару, весело подмигнул Машке и тут же ушёл.
Дед Колян, ближайший сосед Машки, давно жил один. Из хозяйства держал только кур и небольшой огородик за домом. Весь его доход составляла крошечная пенсия да охотничьи трофеи. Охотником дед Колян был отменным. Исходил, как он сам рассказывал, всю тайгу вдоль и поперёк. Мог уйти на несколько недель и пропадать на охоте и зиму и лето, вверив своё хозяйство работящей Машке, за что она и её мать всегда были с мясом.
Вот и сейчас, соскучившись по молоку, дед Колян сходил в лес и подстрелил молодого косача. За такую птицу три литра надоя было маловато, но охотник за наживой не гнался, да и Машку, оставшуюся одну, обирать не хотел.
Машка ловко освежевала птицу и тут же отправилась варить бульон для ребёночка. Да и сама уже есть хотела, а готовить сегодня было некогда.
Гровел проснулся от необычно приятного, вызывающего чувство жуткого голода запаха. Проморгавшись, сумел сфокусировать зрение и различил в полумраке стены и щели в них.
Он лежал, всё так же во что-то завёрнутый, и на чем-то очень мягком. Пошевелился, но тут же болью отозвались потревоженные ожоги, заскорузлая высохшая тряпка неприятно тёрлась о раны. Соображая как быть дальше, услышал тяжёлую поступь, увидел, как открылись дверцы его темницы и своего спасителя, замершего в проёме.
Особь пробурчала что-то, похоже ласковое и осторожно взяла гровела на руки.
И кто же ты такой?
И что же тебе от меня надо?
У гровела была куча вопросов, но всё отошло на второй план, когда его усадили и принялись поить питательной жидкостью. На этот раз приятно тёплой и от того более вкусной. И даже жёсткая тряпка, беспокоящая ожоги, уже не представляла таких неудобств. Регенерация началась, до полного формирования тела осталось немного.
В этот раз он ел осторожно, даже старался аккуратно, а когда насытился, не стал выплёвывать еду, просто зажал рот и помотал головой. Его тут же поняли, перестали кормить, снова намазали чем-то и снова положили на мягкое. В этот раз запирать не стали – оставили так, чтобы он смог разглядеть место, куда попал.
Это точно не была лаборатория. И даже не тюрьма. Здесь пахло деревом, вкусной пищей, и даже запах особи, возившейся с ним, казался приятным. Гровел пощурился на источник света на потолке, разглядел закрытые тряпками проёмы окон, спасителя, неторопливо топающего по скрипучему полу.
Где он?
Машке нравилось ухаживать за подкидышем, нравилось чувствовать себя особенной, такой нужной и совсем взрослой.
Как мама.
Она с интересом разглядывала своего ребёночка: тёмненький, корявенький, морщинистый, головастый. Мальчик.
– Буду звать тебя Гришкой! – решила Машка. Был у них в селе один парень – Гришка. Уж больно статный да ладный. Загляденье! Все незамужние девки по нему сохли, все, даже Машка. По-тихому, никто и не знал даже. – Будешь Гришкой Кожанкиным!
И от этого решения ей стало совсем хорошо, даже радостно. Теперь она будет не одна. Главное – чтобы про Гришку никто не узнал. А потом видно будет. Потом она что-нибудь придумает.
Планетянин