Глагол индивидуального спряжения

«И тебя жалко, и бабушку с дедушкой, а больше всех – саму себя» (из какого-то мультика).

История же соседа моего такова. Он из деревни, где, как говорится, «родился, учился и женился». И родилась дочка. Всё бы хорошо, но однажды жену убили, а Максима подозревали, но выпустили в итоге, найдя настоящих убийц. И сбежал Макс на заработки в Москву, оставив дочь со своей матерью. В Москве живёт его отец со второй супругой. Он поначалу сына к себе взял жить, работу ему помог найти. А по соседству жила женщина, Алёна. И случилась у них с Максом какая-то запредельная любовь. Поженились они. Сняли квартиру отдельную. Кота огромного завели… Семь лет живут душа в душу. На рыбалку вместе летом ездят (да-да, та самая пресловутая рыба копчёная – это они вместе ловят и коптят). Всё свободное время они проводят вместе. Но вот только не хочет Алёна детей. А не хочет потому, что работает она… акушеркой в роддоме. Насмотрелась, так сказать, на все «радости» родов. И повернуло у неё мозги в сторону от материнства. Нет, не просто в сторону, а до полнейшего отторжения, до тошноты. Максу уже под сорок, а его жене тридцать три года. Ну, возраст ещё не критический. У меня вон подруга в пятьдесят родила первенца.

«Знаешь что, Максим, – говорю, выслушав его историю, – я тебе советовать не вправе, но, может быть, Бог не даёт тебе второго ребёнка, потому что ты первого фактически бросил. Может… тебе забрать дочку к себе? Они ведь знакомы с Алёной, приезжала дочка в гости?» «Да, знакомы. Катя постоянно на каникулы приезжает к нам. Очень хорошо поладили с Алёной. Они лучшие подружки прямо». «Так вот я и думаю – может, возьмёте её к себе? Алёна увидит, что ребёнок приносит и радость, а не только страдание при родах. И оно того стоит». «Так-то оно так. А мама моя с кем останется? Она старенькая уже». «А если и маму забрать к себе?» – раздухарилась я. Ну, конечно, – чужую беду рукой разведу. «Да ты что! Она не поедет! У неё там хозяйство – куры, гуси, коза…» Да-а-а, не знаю я, что в таком случае посоветовать соседу моему. Да он совета и не просил. Просто хотел, чтобы его выслушали. А это я всегда пожалуйста. Тем более, за копчёную-то рыбу. А если серьёзно, я очень сочувствую и ему, и жене его, и маме, и особенно – дочке. Ну и себе, конечно. Себе, само собой, – больше всех.

А дура круглая? Тогда беру!

«Привет, – голос в телефонной трубке, – я позвонил напомнить тебе, как ты жестоко со мной поступила!» Ага, пожилой ловелас Василий проявился. «Уже-уже, – отвечаю, – растёт во мне огромное чувство вины! Вас это возбуждает, я так понимаю». «Понятливая, – урчит Василий, – не ездила ли в пионерский лагерь от райкома комсомола, где я был вожатым?» «Нет, – обламываю „парня“, – бывала только один раз в спортивном лагере, но сбежала через пять дней, поскольку успела за это время чуть не утонуть в пруду, пока вожатая обжималась со штангистом, потом меня намазали зубной пастой, пока я спала, украли мой чемодан с вещами, заставили бегать по лесу ночью, видела, как девочка из старшей группы пила на спор одеколон…, но это так, мелочи…» «А что же главное?» «Главное то, что лагерь располагался на территории кладбища. Очень неприятно было всякий раз, ложась спать, видеть торчащие в окно кресты (вот же выпало мне спальное место у окошка)». «Ну-у-у-у, – гундит Василий, – в свете открывшихся обстоятельств ты прощена. Сама ведь одеколон не пила, а наговариваешь на себя – вино и мужчины, мол, моя атмосфэра…» «Так я проверяю – кто не сбежал после моих откровений, тот и настоящий друг». «Я так и понял. То есть, ты не просто дура, а круглая дура. Мне подходит, беру».