Я унесу четыре части горя…

Я – убийца, дядько. Его жена!
Коли нет ума, так не взять взаймы.
Пожалела тятеньку-колдуна —
отворила двери его тюрьмы…

Не ворчи, что надо хоть ночь поспать.
Пуще лютой смерти боюсь я сна.
Там душой пропащей владеет тать
и желает телом владеть сполна.

Косы – змеи, а тело моё – скудель.
Смейся, нянька, это же так смешно —
я качаю лёгкую колыбель,
да не живо дитятко там давно.

Слава богу, он и меня убил.
Разве дочек в жёны берут отцы?
…Тянут руки чёрные из могил
за великим грешником мертвецы.

Вдова

«Любить Веру? Это все равно, что любить свою руку или ногу».

(И. Бунин о жене)

Полгода со смерти мужа. Спокойна Вера.
Лишь изредка снится тревожащий шум прибоя
и розовый запах проклятого «Бельведера».
Ах как же хотелось порой отравить обоих…
Ухмылки соседей, сверлящие спину взгляды:
«Любовница в доме. Да как же она так может?
Помощница? Полноте. Людям-то врать не надо.
Глаза-то имеем. Какое распутство, боже!»
Как выдержать годы такой изощрённой пытки?
Любви ли, терпения, силы хватило выжить?
Их шёпот и стоны под ветер и скрип калитки…
Но было и счастье, впрочем. Потом. В Париже.

И Ян, умирая, не вспомнил свою Галину.
Она растворилась во времени. Стала тенью…
Старуха встаёт и кряхтит, потирая спину.
Клубничный сезон. Не пора ли варить варенье?

Рыбак

Пахнет мятой и смородиной,
солнце клонится за ель.
Немудрёную мелодию
вдалеке поёт свирель.
В ряску прячутся мохнатую
рыбки шустрые хитро.
Что ж, наживка небогатая —
вера, совесть и добро.
Лешака от смеха  скорчило,
да глумится водяной:
«В мутной речке душ непорченых
не осталось ни одной.
Злом разъеденных, как щёлочью,
их от света я храню.»
…Только Свет находит щёлочку
и проходит сквозь броню.

А рыбак, не слыша нечисти,
пьёт смородинный настой.
В реку судеб человеческих
ночь спустилась на постой.
Ждать Ловцу, закинув удочку,
не минуты, не года…
Но звучит господня дудочка —
очищается вода.

Дед

…Лошадь белая в поле тёмном…

Н. Рубцов

Бабка наша, тому три года,
угодила под самосвал.
Месяц дед пролежал колодой.
Оклемался, но сильно сдал.
Вовсе не был он нами брошен.
Звали в город – не захотел.
Плакал и вспоминал про лошадь,
что белее была, чем мел.
Мол, на лошади и подъехал
к лучшей девке на всё село.
И не ждал он тогда успеха.
Всё твердил потом: «Повезло!»
И певуньей была Наталья,
и отменно варила щи
(слёзы медленно пропадали
в лабиринте его морщин)
Не синицу словил, а счастье —
поднебесного журавля…
Не наездишься к деду часто.
За семь вёрст хлебать киселя.
Если надо – соседи рядом,