Твердыня грёз

– Поворот не осуществить? – спросил кудесник, вглядываясь в темноту горизонта, неподвластную свету звёзд.

Ветер налетал порывами, но жар смятения служил призрачной броней.

– Двигатель неисправен. Ветер против нас.

– Мы можем пристать к берегу.

Морис сморщил нос и плачевно мотнул головой:

– Федария – провинция, где патруль гончих выставлен через шаг. А «Гусеница» у нас – шкатулка диковин: безродные, крадуши и беглый кудесник. Мы в безопасности в широком русле. Хотя, учитывая, сколько тварей водится в воде…

Горан искренне признался:

– Мы сожалеем. Даже представить не могли, что навлечем на команду беду.

Капитан отмахнулся. У него уже не осталось сил на злость.

– Туманы разлива многие годы служили надёжным занавесом, но местность в нём гиблая. К опасностям привыкли. Капитан этого судна, мой дядька, утонул там, бросившись на призрачный зов ущелья. И всё же… торговля – наш единственный заработок. На причале Шерта семья безродных сейчас ожидает спасения. А мы здесь. Плывём неведомо куда.

Морис, горестно вздохнув, развернулся уходить.

– Постой! – очнулся Горан от размышлений. – Где вы причалите к берегу?

Капитал пожал плечами:

– Будем ползти к озеру Корвум.

– Это же граница с Морионом! – Горан сделал глоток воздуха, чувствуя, как все его планы рушатся окончательно и бесповоротно.

– Верно, кудесник. У чернолесья нам безопаснее всего.

2

Противоядия Исмин помогли. Сыпь на теле Златы и Эфы прошла. Лихорадка измучила Сатапа, но с ран ушло воспаление, а затем схлынул жар. Враждебность Яка сменилась пристальным наблюдением. «Гусеницу» подлатали. Мощности сломанного двигателя хватало только на вялое сопротивление течению. Морис не решался развернуть судно, боясь, что его унесёт к берегу. Солнце пригревало. Корабль опережал наступление зимы.

Рапак угощал детей засахаренными леденцами, но приготовленную им уху больше никто не решался есть. Пассажиры ловили рыбу, наблюдая за сменой красок горизонта. Над Талой парили чудные птицы с зеркальными гребнями – крылатые искры над серебряной чешуей воды. А вечерами капитан рассказывал небылицы из многочисленных плаваний. Ребята смеялись, уличая его в обмане и забывая на краткие минуты о страхах. Открывшуюся местность каждый знал только из карт Горана, но россыпи звёзд над рекой ночами опускались давними приятелями. Треснутый винт двигателя глох, делал обороты и опять глох. Они просто плыли, изредка покачивая рулём. Одни сутки. Вторые.

На четвертый день на горизонте показались изломы безлесных гор. Крупнейшее озеро Федарии – Корвум – питало Талую из глубокой чаши бассейна кристально чистой водой. На его берегу жили родители Уца.

Вечером Морис высадил подростков в портовом селении Чум. Когда крадуши покидали корабль, команда не скрывала облегчения. Обменявшись пожеланиями удачи, странники простились с капитаном. Безродные плыли в укрытие людей своего опального племени, а путешественники устремились вслед за Уцем в его дом.

Жители Чума населяли округлые бледно-оранжевые здания, походящие на тыквы в разноцветном мхе. Улочки разделяли гладкие дорожки прозрачных камней. На кукурузных деревьях висели призматические фонари с огневиками. Земля Федарии стоически сопротивлялась холодам. Семьи ещё собирали урожаи с огородов, детвора носилась по улочкам в лёгких одеждах. Ребята шагали, вдыхая влажный воздух, согретый лучами, и молчаливо поражались: что толкнуло Уца сбежать из настолько укромного места?

Уц вырос на окраине «тыквенного» селения. Калитка скрипнула на несмазанных петлях. Двор встретил запустением. Сорняки вились до колен, жестким ворсом стелясь к берегу озера. Уц, не слыша вопросов, толкнул поцарапанную дверь деревянной избушки. Крадуши за его спиной смолкли. Уже на пороге чувствовалось: дом покинут. Окна взирали на них треснутыми стеклами. Воздух нежилых помещений гнал сквозняками прочь.

Три комнаты: кухня, спальня и детская – в убогой обстановке и битых вещах. Повсюду налётом темнели пыль, грязь, мусор. Уц ходил по шаткому полу, осматривая мебель, выискивая некое разумное объяснение кошмару. Ребята толпились на пороге, не решаясь остановить его метания. Вдруг они замерли, насторожённо смотря на калитку. Фигура в коричневом плаще начала неспешное приближение: низенькая старушка брела к незнакомцам с мужественным взглядом, будто на встречу с призраками. В ореоле капюшона её большеглазое лицо казалось большой пуговицей.

Уц прекратил бродить бесцельно, почувствовав тревожное затишье.

– Бабушка Хильруд?.. – Он начал медленно шагать к ней, озираясь по сторонам. Ноги не желали гнуться, шаркая по полу палками. – Где родители?

Старуха что-то произнесла на непонятном, цокающем языке и протянула руки. Уц, ссутулившись, шагнул в объятия. Их сомкнутые фигуры затряслись в плаче.

***

– Они пришли прошлой весной. Трое. Длинные плащи, алые лоскуты, булавы, – старуха говорила медленно и с акцентом. Болезненные воспоминания давались ей испытанием. – Сказали, что вы с братом уличены в воровстве. Спрашивали о тебе, Луций. Перевернули вверх дном мебель.

Уц сидел за столом напротив старухи изваянием. Занавески скрывали тьму улицы. Крадуши облепили стулья рядом со взволнованным мальчишкой, жуя без аппетита вязкую кашу с кислым хлебом. Дом старухи Хильруд, соседки семьи Уца, имел всего одну комнату. В ней царил порядок, каменная печь полыхала дровами. Но теснота лишала надежды на укрытие. Даже в таком процветающем уголке, как Чум, тощей тенью ютилась бедность. Стояла уже глухая ночь, но никто не решался заговорить о сне. Повсюду витало безутешное горе.

– Мы пытались выжить, – признался Уц, стыдливо опуская взгляд. – Я надеялся: Паго воротится домой.

Старуха поджала губы и с сожалением закивала седой головой.

– Что гончие спрашивали об Уце? – задал вопрос Горан.

Хильруд натянула на худые руки шерстяные перчатки, скрывая пятна болезни, что медленно вела её к последней черте. Поймав израненный взгляд Уца, она хрипло вздохнула:

– Месяца два назад они явились к управителю с бумагами. Многие в Чуме поддержали решение о вашей казни, Луций. Отца хватил удар. Спустя пять дней после похорон слегла мать. Их могилы в рощице за селением. Они так ждали тебя и Паго…

Уц до боли сжал кулаки:

– Гончие натравили на отца и мать всех. Никто?!.. Никто не заступился?

– Зачем вы оставили их, сынок? За год переживания сгубили Жис и Таума, будто гнойная хворь.

Исмин положила руку на плечо Уца, но крадуш смахнул её гневно:

– Здесь все презирали нашу нищету!

– Нет, – дрожащий голос старухи заглушило обвинение Уца:

– Все эти чопорные фермеры, хвастливые рыбаки посмеивались над инвалидностью отца и безграмотностью глухой матери. Унижения, брезгливые взгляды.

– Ты несправедлив, Луций.

– Не в этих местах говорить о справедливости! – Ненависть дрожала в его слезах. – Мы с братом бились за ломоть хлеба! Мы выживали там, среди пьяниц, грабителей и головорезов!

Старуха сцепила сморщенные ладони, и, не в силах скрывать истину, напомнила:

– Вы покинули родителей в трудную минуту. Лишили малой весточки о себе. А потом… Кому им было верить? Они не пережили позора, Луций. – Старуха прислонила ладони к худому лицу. – Нищета не порок, не говори так. Жестокость есть всюду, но хватает и доброты, милосердия. Делом побеждают лихо, тяжким трудом. А вы с Паго бежали за лёгкой монетой. Родители все силы вложили в ваше образование, в ваше лучшее будущее, но преступление…

Уц вскочил, перевернув стул.

– Неправда! – выкрикнул он. – Преступники – здесь! Повсюду за льстивыми улыбками! –указывал он пальцами по сторонам. – Они уничтожили их! Извели презрением!

Свет фонарей колыхнулся. Тени птиц мелькнули возле окон. Старуха оробела, беззвучно шевеля ртом. Раздались укоряющие голоса крадушей. Уц прекратил заламывать руки и осмотрел ребят.

– Невыносимо. Вновь эти взгляды осуждения.