Могрость

– Треклятые дороги! – чертыхнулась Лора. – Завтра у крестницы выступление. И в салоне запись.

– Лора! – шикнула на нее Инга.

Лора… Лариса Ярмак. Такая же кукольно-хрупкая, эгоистичная, скрытная. Она была платиновой блондинкой от природы, со светлыми, почти невидимыми, бровями над лазоревыми глазами-миндалинами. В серо-синей кофте ее фарфоровая кожа отливала мертвенной голубизной, искажающей ангельскую внешность. Ане вдруг вспомнилась Лора Ларусей, грустной девочкой по соседству: в веснушках, в соломенной шляпе, хнычущей без притворства при расставании. Спустя двенадцать лет от их дружбы остался лишь прогорклый осадок. Аня осмотрелась. Уезжая из Сажного, она надеялась, что больше никогда не сядет ни с кем из них за один стол. Накануне выпускного Лора громче остальных обвиняла её в краже своего новенького планшета, обнаруженного спустя два дня забытым в гараже Сыча.

Сыч накрыл ладонью протянутую руку Лоры. Они, очевидно, до сих пор встречаются. Но обручальное кольцо среди подружек детства пока блестело только на пальчике Нади.

– Борщ похож на щи. – Лора отпила немного компота. – Кость, подай пирожок.

– У Праксиных сегодня аренда. – Муха глянул на Аню: – Единственное кафе.

Лора фыркнула:

– У Праксиных забегаловка. Ба-ар. Там антисанитария и регулярные дебоши.

– Ужас какой-то, – причитала Надя. – Этот мост. Говорят, он рухнул ночью. Боже, как девочка оказалась там? Одна? В тот момент? – Надя отодвинула полупустую тарелку. – Уму непостижимо. Говорят, накануне закатила истерику?

– В магазине. Да, – подтвердила Лора. – Она на Косте помешалась просто. Караулила за каждым углом.

– От неразделенной любви?.. Прыгнула? – ахнула Надя, пряча за ладонью отвисшую челюсть. – Мне Рома рассказывал о паранойе и о нервном срыве. Как может так совпасть?

– Давайте не здесь, – потребовала Инга. – Люди косятся.

– Что я такого сказала?

– Об умерших не злословят.

– Она переживает, – вступился за Надю Муха. – Трагедия, ясень пень. Как Танюха, что-то раскисла совсем, – обратился он к Инге.

Когда Ингу с кем-либо сравнивали, она затихала стервятником.

– Ну ты прозорливый, – тихо, почти с шипением отметила Таня незнакомым Ане, хриплым голосом.

Аня избегала смотреть на Таню, а когда смотрела – чувствовала оторопь. Ее длинные, редкие волосы представляли ржавую градацию трудных времен от пережженных кончиков до сального корня. Густые стрелки превращали узкие, маленькие глаза в подглядывающие бегунки. Руки покрывали засохшие волдыри, обломанные ногти темнели лаком в тон коричнево-красной кофте. Раньше Таня свела бы раздор в шутку, но сейчас молчаливо сидела, поеживаясь неуютно от взглядов, словно губка, впитывая негатив.

Муха бросил ей:

– Считай меня Нострадамусом.

Таня ухмыльнулась, оповещая:

– Нострадамус предложил искать у моста!

– Участковый предложил, – гневно одернул ее Муха. – Я всего лишь допустил возможность…

– Давайте молча доедим! Молча, да? – встряла раздраженная Инга. – Что теперь ворошить тот ужас. Поздно.

– Хорошая отговорка, – шептала под нос Таня. – Поздно.

– Я пойду, – Аня отставила стул и встретилась взглядом с Костей.

Его угрюмый вид напрочь осадил перепалку.

– Бабушка, – обратилась Аня к старушке, ушедшей в разговоре со знакомой в годы перестройки. – Ба!

– Чево? – встрепенулась та. – Что такое?

– Идем. Ты поела. Да? Хорошо.

Бабушка поднялась нерешительно.

– Уже уходишь? – преградила путь Надя.

– Мне нужно на воздух, – вежливо уклонялась Аня от наглых взглядов. – Я приболела немного. Простудилась. Кхм, – кашлянула в кулачок.

За спиной твердили о пирожках и карамели.

– Встретимся? – Надя обеспокоенно удержала ее за руку, и Аня от неловкости забыла, что хотела солгать: «Я завтра уезжаю».

Бабушка наконец всучила внучке пирожок и конфеты: «Поминать! Надо так».

Надя ждала ответ.

– Да, хорошо, – согласилась Аня, бегло осматривая склонённые головы ребят.

Женщины в траурных платках апатично взглянули на них, на пустую посуду.

– Я твой телефон запишу?

– Лучше на почту.

Надя неловко поправила серьгу и посмотрела куда-то за Аню.

– Я тебе писала раз или два. И В Контакте. Ты не ответила.

– Я… – взгляд прыгнул по комнате, отбился от терракотовых стен. – Я не знаю, где черкнуть номер.

– На экране, – протянула Надя белый смартфон в кислотно-красном чехле. – Просто набери, а я сохраню.

Несколько нажатий выбили номер черным шифром. Надя улыбнулась:

– Я наберу.

– Конечно, – Ане настолько не терпелось уйти, что она соглашалась по инерции. – Разумеется. Буду рада.

Они обменялись сжатыми любезностями, пока несли грязную посуду к раковине, скупо выразили соболезнования родственницам погибшей. Аня повела бабушку по гололеду домой.

Холмистые кольца улиц обросли тупиками. Когда-то Сажной гудел транспортом. Маршрутки преодолевали девять остановок из одного конца в другой, от карьера – до лесничества за коттеджами. Бабушка шагала качающейся походкой, смотрела на заборы и жаловалась, что решетчатое ограждение за огородом со дня на день рухнет. Они остановились у аптеки возле парка, где Аня купила таблетки от простуды. Горло першило, она шмыгала носом, жалуясь, что опять обострился фарингит.