Любовь и страсть Сухово-Кобылина. Трагедия великого драматурга

Но до поры до времени Закревский прятал свое недовольство, поскольку, по выражению англичан, «жил в стеклянном доме». Его ахиллесовой пятой была семья. Император Николай I повелел ему жениться на богатейшей наследнице Аграфене Толстой (Грушеньке). Высокая, статная, смуглая красавица – «медная Венера», – она порхала на балах с молодившимся отцом. На вид капризная, она отличалась безграничной добротой, имела ветреный характер и была хохотушкой, но ее судорожное веселье быстро переходило в истерические рыдания. Аграфена дарила благосклонностью молодых людей, состоявших при графе. Увлечения ее были так же часты, как быстры разочарования. Она ничего не стеснялась, ей приписывали самые рискованные поступки. Очарованный ею Баратынский так возвышенно описывал сексуальную неразборчивость возлюбленной: «Какой несчастный плод преждевременной опытности – сердце, жадное страсти, но уже неспособное предаваться одной постоянной страсти и теряющееся в толпе беспредельных желаний!»

Пока Закревский наводил порядок в Москве, его жена вела веселую жизнь. Аграфена Федоровна собирала около себя молодых людей, обязанных ее покровительству служебными успехами у графа. Московские дамы избегали общества Закревской, что ее, впрочем, мало огорчало. Грушенька всегда любила только компанию мужчин и не умела разговаривать с дамами.

А.Ф. Толстая-Закревская. Художник Дж. Доу

По стопам матери уверенно шла и единственная дочь Закревских Лидия Арсеньевна (30.06.1826 – 1884), полная голубоглаза блондинка. Б. Чичерин в своих воспоминаниях рассказывал: «Градоначальник ее чрезвычайно любил, хотя и знал, что она родилась во время связи его жены с графом Армфельдом, впоследствии статс-секретарем по делам Великого княжества Финляндского. К графу Закревскому ездили на большие балы, но от семейства его устранялись. Толстая, известная своими похождениями графиня Закревская и ее дочь с толпою поклонников, на которых она была весьма неразборчива, представляли мало привлекательного для людей с несколько тонким вкусом».

«Закревский, свежий старик, человек без всякого светского образования, поспешный и иногда грубый, – вспоминал сенатор А. Лебедев, – часто находился под влиянием жены и дочери». В то время, когда Арсений Андреевич пребывал в апогее своего могущества, дочь его вершила судьбами Москвы, ее капризы возводились в закон, возвращали милость опальным, повергали в опалу осыпанных милостями. «Окруженная раболепным вниманием, – писал один из биографов Закревского, – графиня Лидия Арсеньевна была царицей московского высшего общества и походила иногда на избалованного ребенка, часто употребляя свое влияние на отца».

Для сближения фамилий Закревского и Нессельроде двадцатилетнюю Лидию выдали замуж за статского советника графа Дмитрия (1816–1891), сына государственного канцлера и министра иностранных дел Российской империи. Брак был выгоден обеим семьям, чувствами дочери не озаботились. Рождение сына не изменило ее отношение к браку с Нессельроде. На насилие над чувствами Лидия ответила своеобразным бунтом – уехала в Европу лечить нервы. Жила в Париже широко, весело, делая несметные долги, чем приводила в ужас семью.

Ее образ жизни живо обсуждался в обеих столицах.

«В так называемой зеленой комнате Английского клуба, в которой собиралась избранная публика – молодые люди из самых знатных семейств московского дворянства, – Александр в открытую называл Арсения Андреевича “венценосным рогоносцем”. Лица, посещавшие зеленую комнату, были записаны у Закревского в особую, зеленую же, книжечку. И все, что говорилось там, – а говорилось, как свидетельствуют современники, “нараспашку”, – доносили Закревскому».

Так что у градоначальника были основания бояться острого языка Сухово-Кобылина. До поры он проглотил недовольство и затаился, выжидая удобного случая.

Тем временем на имя «купчихи Луизы Ивановны Симон-Деманш», которой было выправлено гильдейское свидетельство, Александр открыл розничную торговлю шампанскими винами со своих заводов, находившихся в селе Хорошеве под Москвой.

Говорящая только по-французски Луиза продавала в розлив шампанское вино, изготавливаемое под началом зятя Александра Анри де Турнемира. По-видимому, это был передовой для своего времени маркетинговый ход, придуманный компаньонами и призванный стимулировать торговлю. К несчастью, и это ноу-хау не сработало. Винную лавку заменил магазин на Неглинной, где изящная француженка ведала продажей патоки, а также муки, меда, сахара и прочих бакалейных товаров, поставлявшихся в изобилии из его родовых имений в Тульской, Нижегородской, Владимирской, Московской и Тверской губерниях.

Вскоре Луиза стала управлять многими коммерческими делами и предприятиями Кобылиных. Она с успехом представляла интересы дворянского семейства в купеческом мире.

Часто Луиза Ивановна выезжала в подмосковное имение Кобылиных – село Хорошево. Там она гостила у соотечественников – семейства Кибер и у Жозефа Алуэн-Бессана, управляющего кобылинскими фабриками шампанских вин. В Москве она часто встречалась со своим духовным наставником – аббатом Кудером, искренне привязанным к милой молодой женщине.

Француженка сумела расположить к себе всех родственников Кобылина, которые, как признавал Феоктистов, «убедились, что ею руководит искреннее чувство, а не какой-нибудь корыстный расчет». Они обнаружили в подруге сына деликатность, ум, приятные манеры, способность сопереживать и мягкое чувство юмора. Феоктистов вспоминал: «Мне случалось встречаться с ней довольно часто. Она была женщина уже не первой молодости, но сохранила следы замечательной красоты, не глупая и умевшая держать себя весьма прилично».

Мать Александра Васильевича и его сестры Софья и Елизавета испытывали к француженке необыкновенную привязанность. Они называли Луизу «доброй и прекрасной женщиной». Для них она была преданным другом, доверенным лицом, приятным и увлекательным собеседником. Без участия и совета авторитетного парижского специалиста сестры Кобылина не делали ни одной даже самой мелкой покупки – сорочки, пелеринки, шляпки… Авторитет Луизы во всех семейных делах был настолько велик, что даже Мария Ивановна, обладавшая неограниченной властью в доме, не обходилась без ее помощи, когда нужно было повлиять на сына. В одном из писем она просила француженку уговорить Александра не оставлять службу в канцелярии генерал-губернатора, которая давала бы ему возможность баллотироваться на пост губернского предводителя дворянства. Но здесь Александр Васильевич был непреклонен: в 1849 году вышел в отставку в незначительном чине титулярного советника.

Сам Сухово-Кобылин впоследствии сообщал, что его подруга питала «глубокое уважение и привязанность» к его матери и сестрам и была с ними в «близком дружестве». Луиза стала поверенной чувств к Николаю Огареву младшей, любимой сестры Александра Евдокии Васильевны, Душеньки. С Огаревым Александр сблизился еще во время учебы в Московском университете. Необыкновенная человеческая привлекательность Огарева, его отзывчивость и такт очень скоро сделали его вместе с Герценом своеобразным центром притяжения студенческого кружка, чаще всего собиравшегося в доме отца Огарева, на Никитской. Здесь нередко бывал и Сухово-Кобылин, который в свою очередь привел Ника (так Огарева звали друзья) в гостеприимный дом своей матери. Там он поразил сердце подростка Душеньки. Но в то время ни о каких лирических отношениях не могло быть и речи.

Теперь Душеньке было далеко за двадцать, и, хотя она слыла первой московской красавицей, годы уходили. Ей суждено было стать вдохновительницей музы Огарева, его идеалом, его Прекрасной Дамой. Именно для Душеньки он в 1841–1845 годах написал цикл из 45 лирических стихотворений под названием Buch der Liebe – «Книга любви». Но в свое время он опрометчиво женился на совершенно чуждой ему по духу женщине, и, несмотря на то что в декабре 1844 года супруги разъехались навсегда, официально женатый Огарев не мог сделать предложение Евдокии Васильевне. Он даже из робости не рискнул признаться ей в любви. Сердцем поэт чувствовал, что девушка к нему неравнодушна. Она действительно долгое время отвергала предложения своих многочисленных поклонников. Получил отказ и Михаил Федорович Петрово-Соловово (1813–1885) – состоятельный молодой человек хорошего рода и отменных личных качеств, полковник Кавалергардского полка. Но Луиза, которой любовь не застила глаза, советовала девушке обратить внимание на этого славного малого, столь преданно в нее влюбленного.

Когда весной 1846 года Огарев вернулся в Россию после окончательного разрыва с женой, его Прекрасная Дама была уже помолвлена с другим. «Директор совести», как звали Ника друзья, не решился препятствовать девушке устроить свою жизнь.

В день рождения Александра Васильевича, 17 сентября 1848 года (Мария Ивановна, боготворившая сына, считала этот день самым счастливым не только для него, но и для всей семьи), Евдокия Васильевна Сухово-Кобылина и Михаил Федорович Петрово-Соловово обвенчались. Душенька ни разу в жизни об этом не пожалела. Вскоре после свадьбы они уехали в Петербург, позже с ними стала жить и младшая сестра Софья Васильевна, поступившая в Академию художеств. Это был уникальный случай: барышня стала учиться в академии. Но Софья Васильевна обладала такими художественными дарованиями, что ее поступление единодушно одобрили авторитеты кисти и холста.

Молодой богатый холостяк, Александр пользовался неизменным успехом у женщин – свидетельство тому многочисленные письма, сохранившиеся в уголовном деле: «Клянусь тебе, нежный и дорогой друг, я твоя навеки. Никакая сила, никакая власть не вырвет из моего сердца любви, которую я посвятила тебе. Никакое сердце не будет биться на моем, ничьи губы не сотрут следов твоих поцелуев, никто не получит тех поцелуев, которые назначены тебе одному». Другая возлюбленная умоляла: «Я спрашиваю вас, любите ли вы другую? Ради Бога, не заставляйте страдать женщину и напишите ей в немногих строках, может ли она, обожая вас, надеяться на ваше расположение?»

Так что позже он со знанием дела писал о победах своего героя Кречинского: «…женский пол – опять то же… Какое количество у него их перебывало, так этого и вообразить не можно! По вкусу он им пришелся, что ли, только просто отбою нет. Это письма, записки, цыдулии всякие, а там и лично. И такая идет каша: и просят-то, и любят-то, и ревнуют, и злобствуют («Свадьба Кречинского», 2, 1).

Но для него эти связи оставались мимолетными: он был глубоко и нежно предан лишь Луизе. Хотя где-то далеко маячила мысль, что «истинное счастие – это найти благовоспитанную девочку и разделить с ней все» («Свадьба Кречинского», 1, 9).

По словам графини Елизаветы Салиас, сестры Сухово-Кобылина, «он устроил себе жизнь по своему вкусу. Мадемуазель Симон более, чем когда-либо, принадлежит ему. Он обедает со своей возлюбленной, он счастлив на свой лад, и она тоже несомненно счастлива».

Действительно, жизнь Луизы была приятной, удобной – можно сказать, счастливой. Шкафы у нее ломились от шикарных дорогих нарядов, ее драгоценностям могла позавидовать любая светская дама, она завела четырех прелестных комнатных собачек, самая любимая – мопс по кличке Дуду; ее стол отличала изысканность, прислуга бросалась угодить… Француженка понимала, что ее императору должно быть удобно и приятно в ее доме, поэтому приложила множество усилий для обустройства этого «приюта любви». Она много заботилась о своем теле, красивых светлых волосах, модной одежде, подчеркивающей ее привлекательность. Возлюбленный неизменно возвращается к ней после всех своих эскапад, еще более влюбленный. Но в обществе с ним она не могла появляться. Вероятно, такое положение ее не тяготило: это современная женщина непременно возмутилась бы, а в то время сословные границы обозначались очень четко, и мало кто дерзал их переступать.

Расставаясь даже ненадолго, любовники обменивались записочками. У них сложился своеобразный тайный язык общения. Александр прибегал к эвфемизмам и иносказаниям, когда приглашал Луизу приехать к нему «пить чай» или обещал «пронзить кастильским кинжалом». Позже это сыграет с ним жестокую шутку.

Охлаждение

В рассказах о творчестве большинства знаменитых писателей, как правило, немалое место уделяется их материальным затруднениям. Даже такие титаны литературы, как Пушкин, Белинский, Добролюбов и множество других, постоянно и остро нуждались. Одним, правда, не хватало роскошного выезда, а другим – пищи насущной. К счастью, Александра Сухово-Кобылина эта невзгода не коснулась – он был богат. Только в подмосковных вотчинах семьи работали более 6 тысяч крепостных (в середине XIX столетия годовой оброк каждого из них был около 50 рублей серебром, так что можно представить себе размер получаемой ренты!). Помимо оброка, взимаемого с крепостных крестьян, семья получала доход от различных торговых предприятий: лесопилен, пасек и пр.