Дети вселенной

Сюрпризы, преподносимые Митей Инессе, соответствовали этому импровизированному «чёрному ящику», из которого он их доставал и догадливая Ина подозревала, что когда-то давно Митя просто наворовал их у своей бывшей жены во времена тотального дефицита всего «изящного». Вероятно, так он готовился в любой момент встретить ту-самую-женщину, а не эту непонятно кому изначально предназначавшуюся, только не ему, но по какой-то нелепой ошибке, ставшую именно его женой. И, вероятно, зная об этом, он желал заранее основательно подготовиться к этому долгожданному событию, ожидание которого затянулось до старости и он успел изрядно подкопить преподносимые теперь Иночке оригинальные раритетные «сюрпризы». Эта мысль возникала у неё каждый раз, когда его рука погружалась в котомку, и непроизвольно вызывала у неё злорадную улыбку, которую он находил милой, привычно прибывая в замутнённом сознании в её присутствии. Вручая очередной презент, он имел возможность как-бы случайно прикасаться к её руке, тем самым окупая его.

Митина практическая польза для Ины, естественно, не ограничивалась странными «сюрпризами», иначе он давно был бы отправлен в каком-нибудь неприличном направлении, описанном Иной более или менее смягчёнными, в целях её собственной безопасности, фразами. Но по Митиному утверждению, он был мастер на все руки, и мог, по её задумке, пригодиться в быту. Окружающих их людей, подсмеивающихся над Митей, она стыдливо убеждала, что он просто её «верный друг», самостоятельно прилипившийся к ней, о чём абсолютно не подозревал Митя.

Он ждал её с работы, как привязанный к магазину ослик, иногда даже часами, если она задерживалась, не имея привычки и желания оповещать его об этом. Он курил, ел мороженое, ожидая её и, мечтая, увлекался и переходил дозволенные границы и ракурсы. «Верному другу» явно была нужна не дружба. Иногда они сталкивались с Толиком и прожигали друг друга ненавидящими взглядами, так как ни один не мог похвастаться перед другим каким-либо преимуществом. Инесса мудро и подло была одинакова со всеми.

Она могла, молча пройдя мимо Мити, укатить с Толей. Иногда, игнорируя ожидания Толи, она осёдлывала Митю, тут же начинавшего неутомимо блеять ей высокопарные комплименты, которые были навсегда заучены им ещё в период его ухаживаний за бывшей женой. Это происходило в те далёкие времена, когда молодые люди интересовались классической литературой и, особенно, поэзией хотя бы в целях «съёма тёлок», или как там это у них тогда высокопарно называлось.

И хотя он уже не слишком чётко помнил то далёкое время, но, не смотря на это, настоял, чтобы Иночка звала его просто Митя, как бы намекая о нестареющей душе. О душе вообще он вспоминал только в контексте сравнения себя с молодой по его меркам Иной. Других её предназначений он у себя не предполагал. Но и стареющее тело своё, которое он раз и навсегда представил соответствующим молодости души, он не списывал со счетов и поэтому не прятал. Короче, он не был в этом смысле знаменитым «глупым пИнгвином», а был просто глупым.

У Ины, с её стороны, были свои заморочки. Чтобы перешагнуть через барьер почитания старости и называть старика – Митей, нужна была некоторая степень отчаяния и даже не малая. Инесса в своей жалости к себе уже достигла этой грани. И ей, в общем-то, уже было всё равно, как его называть. Выданная замуж отцом, не видевшим в романтике никакого практического для его дочери смысла, и тем самым лишённая в молодости даже примитивных ухаживаний, не говоря уже о таком изысканном словестном винтаже, она млела от осознания своей способности вызывать хоть в ком-то эти высокопарные фразы о высоких чувствах. Жажда романтических полётов, неутолённая с молодости, вынуждена была утоляться этим суррогатом пусть и выстреливающих во все времена в женские сердца фраз, но произносимых дряблым заискивающим стариковским голоском, что само по себе действует угнетающе, если только они не произносятся любимой всю жизнь старушке её стариком. Но на Инессу это не действовало угнетающе, так как во всех своих историях угнетателем в конечном итоге оказывалась она сама и это её грело.

Встречая эту парочку, идущую по вечерам в сторону Ининого дома, доброжелательные односельчане, благодушно улыбаясь, здоровались. Но покидая зону слышимости, говорили сочувственно, но не без злорадства:

– С кем только у нас женщины не спят.

На полдороги Ина вдруг прощалась с недоумевающим, но пока не имеющим прав качать права Митей, вероятно, чтобы не светить его лишний раз перед излишне любопытствующими во все времена соседями. На прощанье он, не теряя необъяснимого старческого оптимизма, заигрывая, говорил ей:

– Приснись мне, красавица.

Она имела наглость обещать ему это. После чего они расходились: он – довольный собой, она – довольная тем, что расходились. Дома она предпочитала отдыхать от надоедавшего за день флирта.

Но она никому из них не снилась. И никто из «гномов» не снился ей. Тем самым опровергалась широко растиражированная, но не оправдывающая себя известная мысль о том, что, если человек снится нам, то он о нас думает. И как это было бы ужасно, если бы нам снились все, кто о нас думает. Если бы все, ненавидящие нас или наоборот, любящие какой-то своей странной и порой извращённой якобы любовью, снились нам по ночам, то страшно было бы и спать ложиться. Фильмы ужасов было бы смотреть безопасней для психики, чем подобные сновидения.

Одно время к Инессе назойливо приставал недоросток с не вызывающим доверие и не располагающим к себе именем – Адик, унифицированным, как это было ни странно, от – Адам. Несмотря на громкое имя, этот Адам был ничем не примечателен, кроме вызывающей манеры громогласно смеяться над несмешными собственными плоскими шутками, разбрасывая вокруг себя слюну и бактерии. «Вероятно, именно такой смех принято считать заразительным» – глядя в разверзшуюся пасть и морщась отмечала про себя привыкшая во всем искать негатив Инесса. Неутомимый инициативный Адам, видя вялую реакцию Ины на его остроты, заикаясь и картавя принимался объяснять ей «в чём тут соль», чем ещё более вгонял её в ступор. Она изначально была уверенна, что его страшноватое имя Адик было образованно от ужасающего для неё и большинства жителей страны – Адольф, несмотря на отсутствие непременных при таком повороте недоделанных усиков и пришибленный чёлки. И эта уверенность ещё более усугубляла ситуацию с её к нему отношением и даже, более того, влияла на него коренным образом.

Не спасало ситуацию и его абсолютное несоответствие «оригиналу» ярко выраженным слабоволием, которое катастрофически раздражало нервически настроенную по отношению к жизни Инессу. Оно проявлялось во всех его невыразительных действиях, невнятной речи, противоречащей нормальному здоровому мужчине стеснительности, от которой он даже иногда краснел, чем доводил её до белого каления. Глядя на него, она, не без свойственной ей язвительности, представляла, что он стеснительно простоял всю жизнь перед «нужными кабинетами» так и не решившись в них войти, чтобы хоть как-то состояться или хотя бы не опуститься до его нынешнего далеко не высокого уровня.

И всё-таки всё это наводило Ину на определённого рода размышления. К примеру – ей было не понятно – о чём думали его родители, называя его таким колоритным именем? Их выбор был глубоко подозрителен и неизвестно в таком случае, на основе какой идеологии они его воспитывали, учитывая такие их предпочтения. И вся его безобидность могла оказаться напускной и легко испариться при первой же провокации, раскрыв его истинное нутро. В общем, Инесса не могла перебороть в себе генетическое отвращение к этому имени. И это была та исключительная ситуация, когда она отказывала кому-то в общении по нравственным причинам. И, если судить даже по не особенно принципиальной Ине, становилось очевидно, что Адольфы в этой стране не приживутся, несмотря ни на чьи старания и провокации. А когда вдруг выяснилось, что к Адольфу Адик никакого отношения не имеет, то было уже слишком поздно и Инессу уже было не переубедить.

К тому же, как и большинство людей, Адик не был готов взять всю вину или ответственность за свою жизнь на себя одного и с удовольствием, при каждом случае, искал крайних. По его версии, именно не без помощи благодушно настроенного к нему окружения, он и превратился из первого человека в последнего. Родители, называя его Адам, мечтали о форварде, друзья, переименовав его в Адик, поспособствовали превращению его жизни в мини-ад. Он лично в этом превращении в своей судьбе виноватым себя не считал, а формулировал это просто: «накаркали».

И Адик, живя в этом аду, при каждой встрече, тем не менее, обещал построить для них с Иной их общий рай. Но убедить её он уже не мог, как и никогда никого и не в чём. Рай он не мог построить даже для себя самого. А для неё с ним это, тем более, было невозможно. «Раз уж изначально не сложилось, то и продолжать не стоит» – была абсолютно убеждена Ина. Она, как человек никого обычно от себя не отталкивающий и воспринимающий людей со всеми их изъянами и заскоками целиком («это вообще их проблемы, а не мои» – компетентно комментировала она), не простила ему выдуманного ей же самой нового имени – Адольф. Она не могла никоим образом переступить через твёрдые убеждения, выстраданные многомиллионным народом, переданные ей генетически и впитанные ею с ранних лет. Не то чтобы она кого-то не простила, но терпеть около себя Адольфа было выше её сил. И потому это был редчайший случай в её практике, когда никакие выгоды не смогли перевесить в ней голос совести. И у неё, оказывается, были свои принципы!

Как Инесса насобирала на такой небольшой площади села такое количество малогабаритных мужчин остаётся только догадываться, но притягивающийся к ней такого рода не довыросший контингент, имел обыкновение прилипать надолго и держался крепко.

Очередной немного не выросший гражданин имел обыкновение поджидать её за определённым поворотом по пути домой. Он настолько сросся в её голове с этим поворотом, что она уже не представляла одного без другого. Алик улыбался издалека своей с недостающими зубами улыбкой и так же издалека начинал разговор на любимую Инессой тему – строительство будущего Ининого большого дома, который когда-нибудь же должен был у неё появиться, несмотря на все окружающие её обстоятельства, ничем не намекающие на изменение к лучшему. По крайней мере, так ей нравилось думать. Возможно, даже их общего дома, как нравилось думать Алику, но о чём Ина, по задумке Алика, пока не должна была догадываться – пусть будет сюрприз.

Алик был пьющим строителем, то есть человеком с нехилым полётом фантазии в области архитектуры, но аргументируемой знанием предмета. Он, например, с лёгкостью мог составить смету на дом, которая вполне бы устроила заказчика. И, как говорится, – «не важно, что потом», когда в реальности оказывалось, что деньги заканчивались раньше, чем строительство. Досадное несовпадение, преследующее его всю жизнь. И его выбитые недостающие зубы были как-бы немыми свидетелями, что Алик был далёк либо от математики, либо от порядочности. Но подобные мелочи не останавливали этого «романтика от стройки» и он настойчиво продолжал терять зубы при возникающих противоречиях с теряющими терпение заказчиками.

– Я стёр зубы в результате трений с не очень умными клиентами, – любил отшучиваться Алик, пытаясь сгладить недопонимание, но, как правило, только вызывая тем самым недоверие к своей и без того неоднозначной личности.

Сроки строительства будущего Ининого дома были настолько не определены, что простирались вплоть до бесконечности, но это не могло быть причиной не обсуждать это уже сейчас. Инесса не в силах была не верить в свой будущий дом. Алик не в силах был ей противоречить. Её неизученные чары уже во всю свою нечистую силу действовали в нём. Поэтому он верил даже в придуманную ею двухэтажность дома. Он верил в глубину её глаз, не зная их цвета, потому что всегда выключался из реальности раньше, чем успевал их рассмотреть. Он поверил бы даже в себя, если бы она хоть раз в разговоре задала бы ему вопрос, касающийся лично его самого. Например – как он дошёл до такой жизни? Или, хотя бы, – как он дошёл вчера до дома? Но нет, Инесса никогда не переключалась на подобие заботы о ближнем. И может и к лучшему, что она не подвергала его таким излишним рискам. Как у человека временами глубоко пьющего у Алика была впечатлительная натура, оборудованная слабым сердцем, которое радовалось, когда люди не смущали его своими ни к чему хорошему не ведущими вопросами. А вопросы о прошлом пьющего человека никогда не ведут ни к чему хорошему. Ина не имела обыкновения интересоваться кем-то, кроме себя, тем самым, в данном случае неосознанно проявляя человеколюбие. И более того, смотрела с удивлением, переходящим иногда в отвращение, если человек вовремя не затыкался, навязчиво ведя тему о себе.

Особое возбуждение в их диком разговоре вызывало обдумывание мелочей, смакование подробностей, обсасывание конкретики будущей стройки – вполне себе макет известных отношений мужчины и женщины. Эту женщину такой макет вполне устраивал, по крайней мере, с этим мужчиной. Этот мужчина должен был довольствоваться только таким макетом. Диалог достигал своего пика и оба удовлетворённые расходились по домам.

Как то, в очередной раз подойдя к её дому, немного обнаглевший от удачного планирования их «совместных воздушных хором» и не надеясь на её добровольное приглашение, Алик решил напроситься в гости сам:

– Как насчёт совместного, например, чая?

У неё в голове места для чая не было. Поэтому начался взаимный обмен любезностями, с личными непересекающимися друг с другом целями.

– Ты извини, – как-бы извинилась Ина, – я тебя к себе, пожалуй, не приглашу («никогда» – добавила про себя). Там такое безремонтье. Неподготовленному взгляду труднопереносимый вид, – импровизируя на ходу решила прикинуться она гостеприимной, но заботливой об эстетических чувствах предполагаемого гостя радушной хозяйкой.

Но от осмелевшего Алика теперь не так-то просто было избавиться. Он был настроен на успех, успев принять предварительно грамм двести:

– Не переживай и не преувеличивай. Я же самый непредвзятый гость, чистый и благородный, как граф после бани. И от меня не изойдёт никакой грязи, – ещё и шутил он.

«Какая гадость» – подумала она, но привыкшая к тому, что все её поклонники были с придурью, она не моргнув, а просто синхронно его шутке улыбнувшись, продолжила выслушивать его лингвистические шедевры.

– … о недостатках твоего дома не только промолчу, но даже их не замечу, поскольку желаю тебе исключительно добра.

Радушная хозяйка начала потихоньку раздражаться от такой незапланированной настойчивости:

– Ты, конечно, крепкий парень. Я не сомневаюсь ни секунды в твоей стальной воле и выдержке, но пару нехороших замечаний в адрес моей скромной обители из тебя непроизвольно вырваться смогут. Возможно, даже просто чисто из профессиональных соображений. А критика мне сейчас вообще ни к чему. И без того моё хорошее настроение погрязло в болоте чужих отвратительных мнений людей, искренне желающих мне добра. Так что – пока, – вдруг выдала она мысль, ещё не совсем осознанную до конца даже ей самой, но, неожиданно, понемногу начиная анализировать напряжённую обстановку в мнениях о ней односельчан, через призму настойчивого мнения подруги Веры (ниже о ней будет изложено подробнее) о том, что скоро в неё точно все начнут тыкать пальцем, если она не прекратит свои неконтролируемые бл… ские выпады во все различные стороны. Вера не видела причин быть с ней тактичной и называла это искренностью настоящей дружбы. Но в тот момент это было как-бы ещё только предположение, далёкое от реальности, просто отразившее Инино сиюминутное упадническое настроение. И, увлечённая этой внезапной догадкой, она молча ушла.

Каждый раз после расставания Алик на время застывал, прилипнув взглядом к удаляющимся обожаемым формам.

– Какая ж…, – долетела в этот раз до его слуха пошлая банальность. Замечание сделал его соратник по сжиганию времени и себя, подошедший вдруг так не вовремя. И пророчески добавил:

– Даже не старайся. Не к тебе она её носит.

Как было замечено ранее, конкуренция в завоевании Инессиного ветреного неверного сердца была не шуточная. Внутреннее напряжение конкурентов постоянно росло. Даже пробовать шутить с кем-то из них на тему невозможности ответных чувств было опасно. Уверенность в своей необходимости для Инессы вжилась в каждого из них. Говоря современными терминами некоторых убеждённых в своей компетентности во всех вопросах неадекватных граждан – создавалось однозначное впечатление, что она всех их чипировала. И в эти самые чипы, видимо, была внедрена программка, направленная на устранение внешних вредных вирусов, создающих помехи в достижении этой цели.

Удар пришёлся зловредному другу и одновременно, как это чаще всего бывает, завистнику в глаз. Друг дружески поддержал и ответил взаимностью. Первый потерянный Аликом зуб не на профессиональной почве, а в благородной борьбе за любовь, отлетел в дорожную пыль. В темнеющем переулке загорелся ещё один фонарь под глазом друга, превышая нормы запланированной освещённости улиц и противореча жалобам сельчан в администрацию о недостаточном количестве фонарей в селе.

Ни в чём неповинная Ина, как всегда в разгар военных действий, вызванных ею, уже была дома и никому не желала зла. Как, впрочем, и добра. Никаких претензий к ней, как обычно, быть не могло.