Фавориты императорского двора. От Василия Голицына до Матильды Кшесинской

В 1714 году у Шарлотты родилась дочь Наталия, а в 1715 году – сын, будущий российский император Петр II, через несколько дней после рождения которого Шарлотта умерла. В день смерти кронпринцессы Петр, до которого дошли рассказы о пьянстве Алексея и его связи с бывшей крепостной Евфросиньей, письменно потребовал от царевича, чтобы он или исправился, или ушел в монахи.

Алексей, опасаясь гнева царя, бежал за границу. Этот поступок еще сильнее убедил Петра, что сын замышляет недоброе. Алексея хитростью заставили вернуться в Россию и отдали под суд. Одновременно начался так называемый «Суздальский розыск» об участии Евдокии в «заговоре» сына.

В Петропавловскую крепость попала даже Мария Алексеевна Романова, единокровная сестра Петра, которая еще в Москве сдружилась с Евдокией и не скрывала симпатии к ней и после опалы царицы. Стало известно, что еще во время бегства царевича за границу, по пути из Риги в Либаву, Алексей встретил Марию, возвращавшуюся из Карлсбада после лечения. Мария просила его написать письмо матери и, видя колебания царевича, сказала: «Хоть бы тебе и пострадать, ведь за мать, никого иного». Впрочем, следствие по ее делу было коротким. Скоро ей вынесли приговор – царевну посадили в Шлиссельбургскую крепость.

Шлиссельбургская крепость. Современное фото

Тогда же вскрылась связь Евдокии с Глебовым. Интересно, что в материалах «Суздальского розыска» царевич даже не упомянут. Об этом писал еще в середине XIX в. русский историк М. П. Погодин: «Между тем во всем этом деле, заметим мимоходом, во всем розыске, нет ни слова о царевиче Алексее Петровиче и об отношениях к нему казненных преступников. Выбраны для осуждения их совсем другие вины – оставление монашеского платья, поминание на ектениях, связь с Глебовым. Все эти вины такого рода, что не могли влечь за собою подобного уголовного наказания. Все эти вины, вероятно, известны были прежде и оставлялись без внимания, тем более что противная сторона не отличалась же слишком строгою непорочностью. Предать их теперь суду, счесть их достойными такого страшного наказания было действием другого расчета и вместе совершенного произвола, новое разительное доказательство искусственности, недобросовестности процесса».

Глебова пытали кнутом, раскаленным железом, горящими угольями, на трое суток привязали к столбу на доске с деревянными гвоздями, и он сознался, что «сошелся я с нею в любовь через старицу Каптелину и жил с нею блудно». Старицы Мартемьяна и Каптелина показали, что своего любовника «инокиня Елена пускала к себе днем и ночью, и Степан Глебов с нею обнимался и целовался, а нас или отсылали телогреи кроить к себе в кельи, или выхаживали вон». У Глебова также были найдены 9 писем к нему царицы.

15-17 марта 1718 года в Москве прошли публичные казни приговоренных по «Суздальскому» делу, в том числе и Глебова, которого посадили на кол. Легенда гласит, что царицу привезли из Суздаля, чтобы она увидела казнь любовника, и Петр приказал двум солдатам держать Евдокию голову и не давать ей закрывать глаза. Глебов мучился 14 часов.

Царевич умер от пыток в Петропавловской крепости.

* * *

Евдокию отправили из Суздаля сначала в Александровский Успенский монастырь, а затем в Ладожский Успенский монастырь, а после смерти Петра – в Шлиссельбург, где Екатерина I держала ее в строго секретном заключении как государственную преступницу под именованием «известной особы». Свободу ей даровали, только когда на престол взошел сын Алексея, Петр II. Она жила в Москве и пользовалась всеобщим уважением. После ранней смерти Петра некоторые из дворян даже планировали посадить ее на трон, но она сама отказалась в пользу Анны Иоанновны, дочери царя Иоанна.

Умерла Евдокия в 1731 году. Легенда гласит, что ее последними словами были: «Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного».

«Твоя портомоя» – Марта Скавронская

В 1705 году женщин, находившихся под попечением Петра – вдовую царицу Прасковью Федоровну, ее дочерей и сестру царя Наталью Алексеевну, ждал большой сюрприз. Датский посланник Юст Юль, путешествовавший в это время со Двором Петра, так описывает случившееся: «Я ездил в Измайлово – двор в 3-х верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича, со своими тремя дочерьми-царевнами. Поехал я к ним на поклон. При этом случае царевны рассказали мне следующее. Вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и сестру свою Наталью Алексеевну в один дом в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну. На будущее время, сказал царь, они должны считать ее законной его женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае, в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после смерти они должны будут смотреть на нее, как на законную его супругу».

Прасковья Федоровна Романова

Наталья Алексеевна Романова

Эта женщина появляется в русской истории как бы ниоткуда, ее прошлое темно и по большей части состоит из легенд. Одну из них, пожалуй, наиболее распространенную, приводит Юст Юль в своих записках: «Упомянув о царской любовнице Екатерине Алексеевне, я не могу пройти молчанием историю ее удивительного возвеличения, тем более что впоследствии она стала законною супругой царя и царицею.

Родилась она от родителей весьма низкого состояния, в Лифляндии, в маленьком городке Мариенбурге, милях в шести от Пскова, служила в Дерпте горничною у местного суперинтенданта Глюка и во время своего нахождения у него помолвилась со шведским капралом Мейером. Свадьба их совершилась 14-го июля 1704 года, как раз в тот день, как Дерпт достался в руки царю. Когда русские вступали в город и несчастные жители бежали от них в страхе и ужасе, Екатерина в полном подвенечном уборе попалась на глаза одному русскому солдату. Увидав, что она хороша, и сообразив, что он может ее продать (ибо в России продавать людей – вещь обыкновенная), солдат силою увел ее с собою в лагерь, однако, продержав ее там несколько часов, он стал бояться, как бы не попасть в ответ, ибо, хотя в армии увод силою жителей дело обычное, тем не менее он воспрещается под страхом смертной казни. Поэтому, чтоб избежать зависти, а также угодить своему капитану и со временем быть произведенным в унтер-офицеры, солдат подарил ему девушку. Капитан принял ее с большою благодарностью, но, в свою очередь, захотел воспользоваться ее красотой, чтобы попасть в милость и стать угодным при дворе, и привел ее к царю как к любителю женщин в надежде стяжать этим подарком его милость и быть произведенным в высший чин. Царю девушка понравилась с первого взгляда и через несколько дней стало известно, что она сделалась его любовницей. Впрочем, сначала она была у него в пренебрежении и лишь потом, когда родила ему сына, царь стал все более к ней привязываться. Хотя младенец и умер, тем не менее Екатерина продолжала пользоваться большим уважением и быть в чести у царя. Позднее ее перекрестили, и она приняла русскую веру. Первоначально она принадлежала к лютеранскому исповеданию, но, будучи почти ребенком и потому мало знакомая с христианской верою и со своим исповеданием, она переменила веру без особых колебаний. Впоследствии у нее родились от царя две дочери, обе они и теперь живы… Настоящего ее мужа, с которым она была обвенчана, звали, как сказано, Мейером. С тех пор, продолжая состоять на шведской службе, он был произведен в поручики, а потом его, вероятно, подвинули еще выше, так как он все время находился при шведских войсках в Финляндии.

Этот рассказ о Екатерине передавали мне в Нарве тамошние жители, хорошо ее знавшие и знакомые со всеми подробностями ее истории».

Екатерина I

Другие рассказчики отрицают, что Екатерина была обвенчана, или называют в качестве ее мужа других людей, говорят, что ее захватили при штурме Мариенбурга, а не Дерпта, спорят, была ли она по национальности шведкой, литовкой или белоруской. Но бесспорно одно: это история Золушки, поднявшейся из служанок и «портомой» (прачек) на трон. И, вероятно, эта Золушка любила своего принца, несмотря на его грубость, безудержную гневливость, истерические приступы и неспособность (а скорее нежелание) хранить верность. «Только такая круглая сирота-иноземка, как Екатерина, бывшая служанка, потом жалкая пленница, обязанная по своему званию безропотно повиноваться всякому господину имевшему право, как вещь, передать ее другому, – только такая женщина и годилась быть женою человека, который, не обращая ни на кого внимания, считал себе дозволительным делать все, что ему ни придет в голову, и развлекаться всем, к чему ни повлекла бы его необузданная чувственность», – пишет Н. И. Костомаров.

Решив превратить свою Катеринушку («Катеринушка, друг мой сердешнинькой!» – так он обращался к ней в письмах) из «метрессы» (фаворитки) в законную супругу, Петр поручил ее заботам Натальи Алексеевны, чтобы та обучила девушку русскому языку и обычаям страны. В доме Натальи Алексеевны Екатерина приняла православие.

Однако много времени на уроки Петр своей будущей жене не дал. В военных походах и деловых поездках он постоянно скучал по ней и при любом удобном случае требовал ее к себе, предостерегая, однако, от опасностей в пути. В 1712 году он писал: «Я еще отсель (из Грейхвальде) ехать скоро себе к вам не чаю; и ежели лошади твои пришли, то поезжай с теми тремя батальоны, которым велено итить в Анклам, только для Бога бережно поезжай и от баталионов ни на сто сажень не отъезжай, ибо неприятельских судов зело много в Гафе и непрестанно выходят большим числом, а вам тех лесов миновать нельзя». В 1718 году остерегал: «Объявляю тебе, чтоб ты тою дорогою, которою я из Новгорода ехал, отнюдь не ездила, понеже лед худ и мы гораздо с нуждою проехали и одну ночь принуждены ночевать. Для чего я писал, двадцать верст отъехав от Новгорода, к коменданту, чтоб тебе велел подводы ставить старою дорогою». В 1723-м посылал из Петербурга такую весточку: «Без вас очень скучно. Дорога перспективная очень худа, а особливо чрез мосты высокие, которые чрез реки многие не крепки; того ради, лучше чтоб пешком перешла или в одноколке переехала».

И Екатерина отправлялась в путь при любой погоде и по любому бездорожью. К счастью, она обладала отменным здоровьем и, по-видимому, переносила эти путешествия без особых затруднений, жизнь в походных палатках также не представлялась ей чем-то из ряда вон выходящим.

В Прутском походе 1711 года, когда русские войска окружили, она спасла государя и армию, отдав турецкому визирю свои драгоценности и склонив его к подписанию перемирия. В благодарность за это Петр учредил орден Святой Екатерины и наградил им жену в день ее именин. Во время Персидского похода русской армии 1722–1723 годов Екатерина обрила себе голову и носила гренадерскую фуражку. Вместе с государем она делала смотр войскам, проезжала по рядам перед сражением.

Когда Петр окончательно решил перенести столицу в Петербург, Екатерина уже родила царю четырех сыновей и трех дочерей, но выжили только две девочки, Анна и Елизавета. Петр, кажется, особенно любил младшую дочь и называл в честь нее, то свою верховую лошадь, на которой скакал в Полтавском бою, то корабль.

Ему хотелось, чтобы его дочери стали принцессами, которых можно будет выдать замуж за иноземных принцев, как это делалось в Европе. Кроме того, ему хотелось видеть Екатерину рядом не только в постели, но и на троне. И он обвенчался с ней 19 февраля 1712 года в Петербурге, в деревянной церкви Исаакия Далматского, рядом с Адмиралтейской верфью на Адмиралтейском лугу.

Деревянная церковь Исаакия Далматского

В то время в царской семье царили любовь и согласие. Супругам снова приходилось часто разлучаться, но они всегда с нетерпением ждали встречи.

Костомаров в своей статье «Екатерина Алексеевна, первая русская императрица» приводит целый список подарков и шутливых посланий, которыми обменивались царственные супруги.

«Когда государь находился за границею, Екатерина посылала ему пива, свежепросольных огурцов, а он посылал ей венгерского вина, изъявляя желание, чтоб она пила за здоровье, и извещая, что и он с теми, которые тогда находились при нем, будет пить за ее здоровье, а кто не станет пить, на того прикажет наложить штраф. В 1717 году Петр благодарил Екатерину за присланный презент и писал ей: „Так и я посылаю отсель к вам взаимно. Право, на обе стороны достойные презенты: ты прислала мне для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей“. Вероятно, для вспоможения старости Екатерина послала тогда Петру вина, а он ей каких-нибудь нарядов. В следующем затем 1717 году Петр из Брюсселя прислал Екатерине кружева, а Екатерина отдарила его вином. Находясь в этом же году на водах в Спа, Петр писал: „Сего момента Любрас привез от вас письмо, в котором взаимно сими днями поздравляете (то была годовщина Полтавской победы) и о том же тужите, что не вместе, так же и презент две бутылки крепыша. А что пишете для того мало послала, что при водах мало пьем, и то правда, всего более пяти в день не пью, а крепыша по одной или по две, только не всегда, иное для того, что сие вино крепко, а иное для того, что его редко“. Сама Екатерина, показывая заботливость о здоровье супруга, писала ему, что посылает ему „только две бутылки крепыша, а что больше того вина не послала, и то для того, что при употреблении вод, чаю, не возможно вам много кушать“. Супруги посылали друг другу также ягоды и фрукты: Екатерина в июле 1719 года послала Петру, находившемуся тогда в морском походе против шведов, „клубники, померанцев, цитронов“ вместе с бочонком сельдей, а Петр послал ей фруктов из „ревельского огорода“. Как заботливая жена, Екатерина посылала супругу принадлежности одежды и белья. Однажды из-за границы он ей писал, что на устроенной пирушке он был одет в камзол, который она ему перед тем прислала, а другой раз, из Франции, он писал ей о положении присланного ему белья: „У нас хотя есть портомои, однакож вы послали рубашки“. В числе презентов, посланных Екатерине, один раз были посланы Петром его остриженные волосы, а в 1719 году он послал ей из Ревеля цветок мяты, которую, бывши прежде с Петром в Ревеле, она сама садила; а Екатерина отвечала ему: „Мне это не дорого, что сама садила; то мне приятно, что из твоих ручек“».

Одно омрачало их барк, рожденные Екатериной младенцы умирали один за другим. Царевны Наталья Петровна и Маргарита Петровна не прожили и года. Затем родился долгожданный сын Петр Петрович. С тех пор Екатерина спешит сообщить своему «старику» (прозвище Петра I) новости о «Шишечке» (прозвище Петра-младшего).

«Доношу, – писала Екатерина в августе 1718 года, – что за помощию Божиею я с дорогою нашею Шишечкою и со всеми в добром здоровье. Оный дорогой наш Шишечка часто своего дрожайшего папа упоминает, и при помощи Божией в свое состояние происходит и непрестанно веселится мунштированием солдат и пушечного стрельбою». А позже намекает: «В другом своем писании изволите поздравлять именинами старика и шишечкиными, и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая Шишечка на будущий год поспела!».

Но и этот малыш умер четырех лет от роду. В том же году родился последний ребенок Петра – царевна Наталья Петровна, но и она умрет в семилетнем возрасте, почти в то же время, что и ее отец.

15 ноября 1723 года Петр I опубликовал манифест, в котором оповещал всех своих подданных, что «по данному ему от Бога самовластию» намерен увенчать супругу императорской короной, так как она «во всех его трудах помощница была и во многих воинских действиях, отложа женскую немочь, волею с ним присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени, как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей армии, а от нее несомненно и всему государству». Церемония состоялась в Успенском соборе в Москве.

Генри Чарльз Брюэр. «Успенский собор в XIX в.»

Петр I человек XVII века, который смотрел сквозь пальцы на мужские измены, никогда не отказывал себе в коротких интрижках на стороне, но приходил в бешенство, если подозревал, что изменяют ему, а в гневе он был страшен.

И вот в 1724 году он заподозрил, что Екатерина тайком сошлась со своим камер-юнкером Виллимом Монсом. Монс управлял вотчинной канцелярией государыни, занимаясь ее перепиской и бухгалтерией, сопровождал Екатерину во всех походах и поездках, включая Европу и Персидский поход. Когда Екатерина стала императрицей, пожаловала его в камергеры.

По преданию, когда Екатерина просила Петра помиловать Монса, тот, мучимый ревностью, разбил вдребезги дорогое зеркало и сказал: «Эта вещь составляла лучшее украшение моего дворца, а я вот захотел и уничтожил ее!». Екатерина отлично поняла намек и возразила: «Разве дворец ваш лучше стал от этого?».

8 ноября 1724 года, то есть спустя полгода после коронации Екатерины, Монса арестовали по обвинению во взяточничестве и других противозаконных действиях. Следствие по делу Монса производил руководитель Тайной канцелярии П. А. Толстой. Следствие было скорым и уже через пять дней Монсу вынесли смертный приговор – казнь через отсечение головы, которая состоялась 16 ноября в Петербурге.

Камер-юнкер Бергхольц, сопровождавший в Россию жениха старшей дочери Петра Анны, записал в те дни в своем дневнике: «Объявили с барабанным боем, что на другой день в 10 часов утра, перед домом Сената, над бывшим камергером Монсом, сестрою его Балк, секретарем и камер-лакеем императрицы за их важные вины совершена будет казнь. Известие это на всех нас произвело сильное впечатление: мы никак не воображали, что развязка последует так быстро и будет такого опасного свойства. Молодой Апраксин говорил за верное, что Монсу на следующий день отрубят голову, а госпожу Балк накажут кнутом и сошлют в Сибирь. Говорили, что поутру г-жу Балк вместе с секретарем и камер-лакеем, а после обеда и Монса, перевезли в крепость. К последнему в то же время привозили пастора Нацциуса (здешней немецкой церкви), который должен был приготовить его к смерти.

16-го, в 10 часов утра, объявленные накануне казни совершены были против Сената, на том самом месте, где за несколько лет повесили князя Гагарина. Бывший несчастный камергер Монс по прочтении ему приговора с изложением некоторых пунктов его вины был обезглавлен топором на высоком эшафоте. После того генеральше Балк дано по обнаженной спине 11 ударов кнутом (собственно только 5); затем маленькому секретарю дано кнутом же 15 ударов и объявлена ссылка на 10 лет на галеры для работы при рогервикской гавани, а камер-лакею императрицы, также приговоренному к ссылке в Рогервик, – ударов 60 батогами… Все присутствовавшие при этой казни не могут надивиться твердости, с которою камергер Монс шел на смерть. По прочтении ему приговора он поклоном поблагодарил читавшего, сам разделся и лег на плаху, попросив палача как можно скорей приступать к делу. Перед тем, выходя в крепости из дому, где его содержали, он совершенно спокойно прощался со всеми окружающими, причем очень многие, в особенности же близкие знакомые его и слуги, горько плакали, хотя и старались, сколько возможно, удерживаться от слез. Вообще многие лица знатного, среднего и низшего классов сердечно сожалеют о добром Монсе, хоть далеко не все осмеливаются показывать это. Вот уж на ком как нельзя более оправдывается пословица, что кто высоко стоит, тот и ближе к падению! По характеру своему Монс хоть и не был большим человеком, однако ж пользовался немалым почетом и много значил; имел, конечно, подобно другим, и свои недостатки; может быть, уж слишком надеялся на милость, которую ему оказывали; но со всем тем он многим делал добро и уж, наверно, никак не воображал, что покончит так скоро и так плачевно».

Голову казненного выставили публике напоказ на вершине столба. Еще одна легенда гласит, что, когда Петр вместе с Екатериною проехал в коляске мимо этого столба, чтобы посмотреть, какое впечатление это произведет на нее, Екатерина лишь равнодушно уронила: «Как грустно, что у придворных может быть столько испорченности!».

Костомаров сомневается в том, что Екатерина действительно вступила в любовную связь с Монсом. Он пишет: «…Едва ли возможно допустить, чтоб Екатерина своим коротким обращением с Монсом подала повод к такой ревности. Допустим даже, что Екатерина не питала к мужу столько любви, чтоб такая любовь могла удерживать в ней верность к супругу; но то несомненно, что Екатерина была очень благоразумна и должна была понимать, что от такого человека, каков был Петр, невозможно, как говорится, утаить шила в мешке и провести его так, чтоб он спокойно верил в любовь женщины, которая будет его обманывать. Наконец, и собственная безопасность должна была руководить поведением Екатерины: если б жена Петра позволила себе преступные шалости, то ей пришлось бы очень нездорово, когда бы такой супруг узнал об этом».

* * *

Но вот Петр умер, и над его гробом, друг и соратник Феофан Прокопович произносит речь, в которой, в частности, отвечает на один из самых важных вопросов, которым в это время задавался каждый россиянин: кто теперь будет сидеть на императорском престоле. У Петра не осталось прямых наследников мужского пола. Его внук и полный тезка Петр Алексеевич – еще совсем ребенок.

И Феофан Прокопович (а в его лице православная церковь) говорит: «Наипаче же в своем в вечная отшествии, не оставил нас сирых. Како бо весьма осиротелых нас наречем, когда державное его наследие видим, прямого по нем помощника в жизни его, и подобонравного владетеля по смерти его, тебе, милостивейшая и самодержавнейшая государыня наша, великая героиня, и монархиня, и матерь всероссийская! Мир весь свидетель есть, что женская плоть не мешает тебе быти подобной Петру Великому. Владетельское благоразумие и матернее благоутробие твое и природою тебе от Бога данное кому неизвестно? А когда обое то утвердилося в тебе и совершилося, не просто сожитием толикого монарха, но и сообществом мудрости, и трудов, и разноличных бедствий его, в которых чрез многая лета, аки злато в горниле искушенную, за малое судил он имети тебе ложа своего сообщницу, но и короны, и державы, и престола своего наследницу сотворил. Как нам не надеятися, что сделанная от нега утвердити, недоделанная совершиши, и все в добром состояния удержиши. Токмо о душе мужественная, потщися одолети нестерпимую сию болезнь твою, аще и усугубилася она в тебе отъятием любезнейшей дщери, и аки жестокая рана новым уязвлением без меры разъярилася. И якова ты от всех видима была в присутствии подвизающегося Петра, во всех, его трудех и бедствиях неотступная бывши сообщница, понудися такова же быти и в прегорьком сем лишении.

Вы же, благороднейшее сословие, всякого чина и сана, верностию и повиновением утешайте государыню и матерь вашу, утешайте и самих себе, несумненным дознанием Петрова духа в монархине вашей видяще, яко не весь Петр отшел от нас».

Феофан Прокопович

Он освящает авторитетом церкви нечто неслыханное, невообразимое. История Франции знает целую плеяду великих королев-регентш, которые правили до совершеннолетия своих сыновей (например, Мария Медичи). В Англии было несколько королев, унаследовавших власть от своих отцов или добившихся ее в войне за престол (королева Матильда, королева Анна, Елизавета Английская). Россияне смогли бы вспомнить разве что язычницу княгиню Ольгу, мать Ивана Грозного – Елену Глинскую, бывшую регентшей при сыне пять лет и скоропостижно скончавшуюся (многие подозревали, что ее отравили), да царевну Софью, печальный конец правления которой был всем памятен. Теперь же на престол возводят женщину, чье происхождение более чем сомнительно, причем провозглашают ее не регентшей, но императрицей.

И посмотрите, как Прокопович обосновывает такое решение: