Он вместе с коллегами кропотливо собирал материалы и свидетельства. С начала СВО было возбуждено около полутора тысяч дел, по многим уже предъявлены обвинения, но предстояло ещё очень много работы. В основном вражеские солдаты обвинялись по статьям 356 и 105 УК РФ, – за применение запрещённых методов ведения войны и убийство лиц, находящихся в беспомощном состоянии. Даже имея богатую фантазию, сложно было представить, что такое оружие высокой точности, как американский "Хаймерс", например, мог по ошибке попасть в детский сад или жилой дом, причём неоднократно, в разные дни.
Отправляясь сюда, он понимал, что это надолго. И хоть был уверен в неизбежности победы, всё же осознавал: это произойдёт скорее за счёт истощения врага, чем мощных наступлений нашей армии, боеспособность которой только начинает возрождаться. Нет, в воинах он не сомневался, поскольку и для него самого присяга была – не пустой звук. Он верил и был верен Верховному и министру обороны, которому враги дали прозвище Сергей Хуженетович. Просто есть такая сложная штука, как системные взаимоотношения: законодательство, промышленность, поставки, люди с их амбициями и жадностью, предательство ЧВК, избалованное либерализмом общество, несогласованность действий… Так что победа будет равняться терпению и настойчивости. И он постарается, чтобы от возмездия никто не ушёл.
После обстрелов Арам со своими коллегами фотографировали разрушения частных домов, рынков, больниц, автобусных остановок. Собирали осколки снарядов. Если были раненые, помогали им и записывали их показания. "Двухсотых" также фотографировали на месте, затем паковали и отправляли в морг. Не раз Кесарь помогал в этой работе, находя под обломками живых.
После освобождения какого-нибудь участка от врага нередко обнаруживались тела без голов и рук. Таким образом ВСУ пытались скрыть, что на их стороне воюют иностранные наёмники. Ребята из группы Арама недоумевали: как так можно заметать следы, оставляя в карманах телефоны? По ним вчера были опознаны поляк и грузин.
Проснувшись, Арам увидел, что пацаны тоже открывают глаза. Этот удивительный феномен он заметил ещё в детстве: если на него спящего смотрел кто-то из взрослых, он немедленно просыпался. Если в классе кто-то один зевал, то через некоторое время все начинали клевать носом. Сон – такая тонкая материя. Или, точнее, такое одеялко. Если оно сползает с одного, спящим сразу становится это понятно, и они пробуждаются. А уж когда группу сплотила такая адская работа, иногда и сны общие снятся. Они были вместе с самого начала, и никто, слава Богу, не выбыл из обоймы.
Сегодня он и его "ребятишки" Лунтик, Писарь, Бур и Кегля должны осмотреть очередной участок, подвергшийся обстрелу.
Когда Арам впервые увидел Сашу Нестерова, он подумал, что такой парнишка должен был бы учиться в духовной семинарии, а не в академии МВД. С другой стороны, чтобы работать с преступлениями, надо иметь именно вот такой взгляд огромных чистых глаз, как у мультяшного героя. Надо быть немного Лунтиком, с наивным, непредвзятым и неподдельным интересом, исследующим земные реалии, чтобы совладать с чувствами здесь. Чтобы, с одной стороны, отстраниться от ужаса, а, с другой – помнить, что за ужас этот есть конкретные ответственные. Очень правильным показался Араму Саша. Да все ребята ему попались правильные. Но Нестеров был образцовым Лунтиком.
Бур был другим, он прозвище получил не за деликатность. Буравил чёрным раскосым глазом, казалось, на два километра во всех направлениях. В суть – с ходу, точечно, сухо, резко. Такой характер у бурятского парня Зорикто, – нацеленный, созданный буравить. Кегля его имя поначалу шутливо переделал в "Зырь-кто", но позывной Бур быстро вытеснил прочие варианты.
Володя Уланов нашёл фронтовое имя отчасти по форме туловища, а отчасти благодаря той кегле, что вовремя подвернулась ему под руку в разрушенном боулинге. Они тогда нашли полудохлого негра, который внезапно проявил слишком много признаков жизни, начав угрожать жизни Вовкиной. Уланов был талантливым врачом и усыпил раненого с помощью кегли.
Ну, а Писарь – он и есть писарь. Тут всё просто. Костя Оноприенко писал быстро, точно и красиво. Протоколы, отчёты, стихи. Иногда он наговаривал, ритмично начитывал тексты на диктофон во время перехода: "Шагай, братишка, сегодня надо… ещё домишко, ещё ограда… ещё завалы, ещё двухсотый… шагай к победе и помни, кто ты". Писарь был незаменим в опросах свидетелей. Эмоциональную и невнятную словесную мешанину он быстро структурировал с помощью вопросов, записывая уже ясную последовательность фактов. Это, возможно, выглядело странно, но люди часто благодарили Костю за такую экспресс-терапию: ужас в разговоре превращался в факты. Он только пожимал плечами: "Это наша работа". "Да ладно, это работа психолога", – думал Арам. Он вспоминал Аллу, её уникальный опыт, который был бы здесь кстати. Но только опыт. Женщине не место на войне. И ему бы в голову не пришло предложить ей поехать на Донбасс. Мы должны вас защищать, девчонки, мы. А вы нас – любить и ждать.
– Парни, готовы? Выдвигаемся сюда, – Арам показал на планшете карту. – Там дома хорошие, с подвалами. Были. Смотрим внимательно подвалы. Пока светло, постараемся собрать улики – вот тут. Могут быть сюрпризы. Там Бойкий с сапёрами был, но надо бдить, мало ли… Ну, с Богом.
Шагали размеренно, насколько это было возможно на дороге, усыпанной осколками и обломками человеческой жизнедеятельности. В радиусе разлёта начали собирать искорёженный металл, нумеровать, фотографировать, описывать. Остатки дома из жёлтого кирпича, обнесённые кованой оградой, выглядели бы очень живописно, будь они руинами семнадцатого века. Но сейчас это было разрушенное вражеским снарядом частное домовладение, и живописать придётся без полутонов.
Сфотографировав деформированную ограду, Арам прошёл на участок, заваленный кусками кирпича и черепицы. Недешёвая кровля и не самая современная. И как бы не совсем местная. Это интересно. Окна деревянные, высокие, стрельчатые, с красивой расстекловкой, – тоже не местный народный стиль. Сквозь дыры в рамах был виден довольно минималистский интерьер гостиной: поваленные массивные книжные шкафы, сталинский дерматиновый диван. В окно сбоку Арам рассмотрел просторную кухню, тоже простую, без новомодных гаджетов. Входная дверь, к которой вела небольшая крытая терраса, служившая одновременно балконом второго этажа, была завалена обломками. Лезть в окно, расположенное выше его роста, ему не очень хотелось. После недолгих поисков он нашёл вход в подвал, который был закрыт на ключ. Повинуясь чутью, Арам пошарил над дверным проёмом и нашёл ключ в щели. По имевшимся данным, дом пустовал с начала СВО, но Арам, тем не менее, предпринял меры предосторожности и вошёл в дом по всем правилам. Ребята подстраховали. Никаких опасных сюрпризов их не ждало. Дверь не была заминирована. Включив налобные фонари, Арам и Бур осторожно спустились в подвал. Писарь, Лунтик и Кегля остались наверху.
Подвал был сухой, с оштукатуренными стенами и маленькими форточками под потолком. В нос ударил запах гнилых овощей.
– Да тут жить собирались, Мозг! Смотри, – Бур показал на полные закрома картофеля, моркови, свеклы явно не нынешнего урожая. Овощи изрядно подпортились, на цементном полу виднелись дурно пахнущие лужицы.
– Да, картошка цветёт, похоже, не в первый раз, – отозвался Арам, заглянув в один из отсеков, отгороженный досками, где плотно курчавились белые ростки. В соседней загородке кучу песка украшал лес морковной ботвы. В ячейках ящиков для фруктов, аккуратно выстеленных пергаментом, лежали чёрные сморщенные яблоки.
Кесарь, который спокойно сидел, ожидая завершения осмотра, вдруг встал и недвусмысленно ткнулся носом в дверь. За дверью было помещение, почти полностью занятое стеллажами с домашними консервами и бытовой химией. Слева от входа уходила вверх металлическая лестница, а прямо по курсу виднелся ещё один выход из подвала, куда и устремился Кесарь. Дверь была закрыта, но пёс настойчиво колотил по дверной ручке лапой.
– А ты уверен, что там не крысы? – спросил Бур, и Кесарь в ответ обиженно гавкнул.
Пришлось выбить замок. За дверью была куча обломков, и Кесарь скользнул под завал, приглашая за собой. Припав к земле, Арам увидел, что его пёс сидит на краю большой ямы. Лезть в эту пещеру, выглядевшую крайне ненадёжно, совсем не хотелось.
– Мозг, давай, я сползаю. Я всё же помельче, – вызвался Бур.
– Добро. Камеру, тросы, люльку…
– Понял!
Лунтик и Писарь проверили фонарь, сигнал камеры, исправность крепежа, и доброволец отправился вслед за Кесарем. Товарищи наблюдали за его передвижением через экран планшета. Через минуту на экране появилась глазастая собачья морда, а следом раздался возглас: "Ого! Ребята, смотрите, что тут! Ну и вонища!". Налобный фонарь выхватил из глубины ямы очертания человеческих трупов: два обезглавленных и по виду давнишних, затем вполне свежий в сидячем положении у стены. На миг Араму показалось, что сидящая фигура как-то неуловимо отреагировала на свет фонаря.
– Бур, ну-ка посвети ещё на того у стенки, – попросил Мозг.
На экране возникло измождённое, заросшее щетиной лицо седовласого мужчины. Внешность его чем-то напоминала лицо вождя народов, и Арам подумал, что этот человек вполне мог быть хозяином сталинского дивана. Вдруг брови мужчины шевельнулись, и он издал приглушённый, хриплый стон.
– Поднимаем! Кегля, транспорт! – скомандовал Арам.
– Вызвал.
– Молодец. Бур, мы готовы, спускайся.
И тут раздался характерный звук тарахтящего мотора.
– Рассредоточиться по укрытиям! – Скомандовал Мозг.
Чёртова «Баба-Яга»! Получи, Илон Массск, сссобака! – Лунтик упал на спину и выпустил очередь в направлении шума. Сам беспилотник не было видно. Очевидно, Сашке Нестерову повезло попасть в брюхо гадине, потому что раздался взрыв. Дрон не донёс свой смертоносный груз и рухнул на землю вдалеке.
– Что она тут делала? «Что тут бомбить?» —спросил Кегля.
– Значит, есть что, – ответил Мозг, – надо внимательнее осмотреть дома в округе. Лунтик, доставай Бура. Кегля – на дом слева, Писарь – вон на тот, я вернусь в этот.
Полиелей
День выдался долгим, даром что осеннее равноденствие. Алла обычно старалась к Рождеству Богородицы прибрать в доме, освободившись от лишнего, а до Воздвижения закончить огородные дела. Но здесь, на Северо-западе, было теплее, чем на родине, и яблоки в садах висели до ноября. Всё же она сожгла старые бумаги, перекопала грядки, повесила на дверь рябиновый венок, а вечером пошла в монастырь на всенощную.
Просторный Михайловский храм был полон. За минуту до начала она заметила, как несколько мужчин со строгими и торжественными лицами, выстроившись в затылок друг другу, пошли к витой лестнице в правом крыле и стали подниматься по ней. От этого зрелища у неё ёкнуло сердце. Раньше ей не приходилось видеть, как церковный хор восходит на клирос. Раздался тихий, чистый призыв к молитве, и Алла ощутила её где-то между горлом и сердцем, готовую выплеснуться в единый поток, сплавленный из многих упований к Богородице: "Спаси и сохрани нашу страну, наших ребят!". Именно при упоминании воинов крестились истовей, кланялись ниже, насколько позволяла теснота. Впервые слова молитв и песнопений доходили до сознания Аллы так отчётливо. Хор будто взял на себя эту обязанность – донести смысл до каждого присутствующего, выговорить каждое слово так, чтобы в его содержании не возникло никаких сомнений. Это так отличалось от всегдашнего невнятного бормотания на службах, что Алла прониклась благодарностью к хористам. Но не всем доминирование хора пришлось по душе, на балкон бросали осуждающие взгляды из партера. Иногда возгласы и впрямь были слишком громки, но Алла, не имея музыкальных познаний, отдалась красоте настроения и смысла, растворилась в сердечном тепле.
Праздник закончился полиелеем. Людская масса забурлила, организуясь в несколько очередей, послышались вопросы: "А кто там помазывает? А там?", – будто бы эффект ритуала зависит от личности священника. Может быть, и зависит. Подобно тому, как для тока, идущего по проводам, важны свойства проводника. Но Алле показались эти мелочные вопросы неуместными, смущающими других людей и унижающими священников в такой ответственный момент.
Ароматное масло нанесла ей на лоб крестом уставшая рука в голубом зацелованном нарукавнике. Алла улыбнулась: вот и она зацепилась за мелочь. Поклонилась, взяла просфору и вышла из храма в окружении таких же улыбающихся людей. До самого дома шла молча, стараясь даже ни о чём не думать, – ни о муже, ни о предстоящей работе, – чтобы не расплескать нежную радость.
Зайчик
Настя пришла на приём с плюшевым зайчиком в руках.
– Вот, Алла Дмитриевна, этот типчик, ободранный с детства со мной. Говорят, я с ним вместе поступила в детский дом. Откуда он у меня, я не знаю. Может быть, в распределителе подарили. Но не исключено, что он помнит мою семью.
– Позвольте-ка, – Алла взяла в руки серо-бурую игрушку, которая по виду была ей ровесницей.
Закрыв глаза, она увидела мокрую дорогу и ощутила себя женщиной, несущей на руках ребёнка. Из-под детской шапочки выбиваются рыжие локоны и щекочут мокрые от слёз щёки матери. Да, это мать и дочь. Женщина ставит девочку на крыльцо серого здания, прикасается пальцами ко лбу и говорит: "Доченька, ты забудешь, кто твои родители и где твой дом. Ты будешь теперь Настей. Ты – Настя. Этого зайчика всегда храни при себе и никому не отдавай. Он поможет тебе, когда наступит срок. Теперь прощай!". Женщина легонько толкнула девочку в лоб ладонью, и та упала, как подкошенная.
Открыв глаза, Алла спросила клиентку:
– Вы когда-нибудь интересовались, что внутри этого зайца?
– Нет. Никогда не ломала игрушек.
– Значит, пришло время. Не возражаете, если мы с вами проявим интерес к содержимому?
– Не возражаю. Можно, я сниму это на телефон?
– Конечно, возражаю. Я сниму процесс на камеру и материалы останутся здесь до завершения работы. Простите, ради Вашей безопасности.
– Безопасности???