Всадники красной смуты

Если ругать Сталина постепенно становится дурным тоном, то на его предшественниках оттаптываются все, кому не лень, – от жирафов до ослов. Одни их ругают за то, что разорили великую, могучую и богатую Россию. Другие – за то, что при них были карточки на хлеб, а колбасы и вовсе не было. Третьи – что они страну-то подняли, зато не соблюдали мораль мягких диванов. Четвертые – что их достижения оплачены слезами и кровью, а не упали с неба. Пятые…

В общем, все ругают их за то, что большевики чего-то не сделали для нас. И при этом никто, кажется, не дает себе труда разобраться – а что они сделали? За что была заплачена цена крови и слез? И что стало бы с Россией, если бы не нашлось в октябре семнадцатого в Петрограде этой кучки безбашенных авантюристов, решивших, что раз история разворачивается по их теории, то и нечего клювом щелкать, надо ввязываться в драку.

Давайте рассмотрим деяния большевиков под непривычным для нашей истории углом – как отчет о проделанной работе. Вот задача, вот усилия по ее решению, а вот то, что удалось сделать.

И сразу же оказывается, что все изначально было не так. Той золотой «России, которую мы потеряли», попросту не существовало в природе. Была Российская империя – страна, в какие-то периоды своего существования вполне сносная, а в какие-то весьма мрачная. Не было разваливших ее «злых большевиков» – то хозяйство, которое досталось им в октябре семнадцатого, при всем желании развалить было невозможно – некуда! Даже продразверстку и Особое совещание при НКВД придумали не большевики. Даже елку, и ту не они отменили!

Собственно, виноваты они были лишь в одном, но эта вина прощению не подлежит – они виноваты в том, что победили. Причем каждый побежденный, от Керенского до жестко поставленного на место «мирового сообщества», естественно, поливал их всей доступной грязью и обвинял во всех смертных грехах, в том числе и в своих собственных. Даже в холокосте попытались обвинить – но тут уж не прокатило.

Но и делать из них идеальных людей не стоит. Скорее это свидетельство того, что Божий промысел может воплощаться в жизнь самыми разными руками. Ленин был весьма не голливудский типаж – тот, который сильный и жесткий, но где-то в глубине души добрый и справедливый спаситель человечества: и террориста замочит, и слезинку ребенку вытрет. Чтобы понять, что это за персонаж, достаточно взглянуть на его портрет: этот не станет философствовать по поводу того, что цель оправдывает средства. Он из тех, кто нажмет любую красную кнопку в порядке обычного управления, даже не заметив, что перед ней есть еще какое-то стекло. Но в критические моменты истории размышления о средствах и предохранительных стеклах имеют обыкновение оборачиваться уже не большой, но запредельно большой кровью, а жестокая непреклонность, если судить по числу жертв, оказывается подлинной гуманностью.

Большевики не верили в Бога и не любили Россию, однако на крутом переломе все же именно большевики ее спасли – тогда, когда обанкротились все, кто верил и любил. И не стоило бы закрывать на это глаза. Притом задачи, которые им пришлось решать, едва ли выпадали кому-либо в истории человечества[2 - Разве что гиксосам, захватившим за 2 тысячи лет до Р.Х. Египет, – воинам-кочевникам пришлось становиться фараонами и царедворцами. Но их опыт едва ли смог бы помочь большевикам: о гиксосах известно лишь что, что они были.]. А они не были ни государственными деятелями, ни даже опытными чиновниками или управленцами. Если бы были, то смогли бы отдать себе отчет, что им предстоит сделать невозможное, и шарахнулись бы от этого невозможного, как это сделали другие, те, которые отчет отдавали… А они не знали, да и не задумывались, по правде-то сказать. За что их, кстати, люто ненавидели все приличные партии, от кадетов до меньшевиков с эсерами: большевики посмели сделать то, на что приличные так и не отважились.

Между тем наследство они получили такое, на какое никто нормальный, в здравом уме и твердой памяти, не покусится. Для того клубка проблем, каким являлась Россия, сразу и названия не подберешь, да и будущего не рассчитаешь – испугаешься…

Глава 1

Та Россия, которую мы потеряли

Как упоительны в России вечера!
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Ах, лето красное, забавы и прогулки,
Как упоительны в России вечера.
Балы, красавицы, лакеи, юнкера,
И вальсы Шуберта, и хруст французской булки,
Любовь, шампанское, закаты, переулки —
Как упоительны в России вечера!

    Из песни

Если судить о России по патриотически-назидательной литературе, то не страна это была, а рай земной. Мужики сплошь богобоязненны и трудолюбивы (недаром и слово «крестьянин» происходит от «христианин» – говорят господа патриоты. Забавно. Что же получается, что все прочие сословия в России христианами не были?), дворяне озабочены исключительно защитой отечества да процветанием вверенных им мужичков, ну а образованная публика самоотверженно несет в народ просвещение[3 - Если говорить о просвещении и назидании, то есть у меня по этому поводу несколько книжек, которые я время от времени открываю вместо ужастиков – действуют безошибочно, потом долго не уснуть. Откопала я там, например, такой рассказ: «Наказание Господне за работу в праздники». Сюжет чрезвычайно простой: некая крестьянская семья в воскресенье, вместо того чтобы пойти в церковь, отправилась возить сено (по-видимому, дамы-авторессы полагали, что в страду у крестьян бывают выходные, – интеллигенция-с…). Ну и последовало им наказание: по ходу возки сена двое их малолетних детей задохнулись под перевернутым возом. Как совместить этот рассказ со словами Христа: «суббота для человека, а не человек для субботы» – не понимаю. Может быть, авторы современной душеспасительной литературы объяснят?].

Но ведь сказал почему-то в начале девятисотых годов обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев Николаю II: «Продление существующего строя зависит от возможности поддерживать страну в замороженном состоянии. Малейшее теплое дуновение весны, и все рухнет». Естественно, не Николай создал эту ситуацию, и не его отец, который успешно всю эту хлябь, выражаясь словами Победоносцева, «подмораживал». Зрела она давно, как минимум с Петровских реформ, которыми начали вводиться в России совершенно неподходящие ей порядки – насмотрелся царь-батюшка красот по европам и решил у себя такое же завести. Ну да не он первый, сколько раз россияне с завидным постоянством наступали на те же грабли. Но с него пошло разрушение того, что трогать было нельзя, – основы, на которой строилось государство.

Наши публицисты-«патриоты» стыдливо называют традиционную иерархию российского общества «системой повинностей». Царь служит Богу, бояре – царю, и так далее, до последнего холопа. Всякие западноевропейские фокусы типа «король – первый среди равных» и пр. при попытке ввести их в России всегда карались с соответствующей времени жестокостью. Если называть вещи своими именами, страна строилась как военный лагерь – но вся штука-то в том, что русский человек никогда не имел ничего против военного лагеря. Он имел против, когда солдаты умирали, а генералы толстели. Опять же, если мы вспомним о том, из каких компонентов составлен русский народ, это и не удивительно, правда? За финские племена не скажу – хотя… в таком климате легковесные люди не выживают, тут надо иметь упрямство и стойкость.

Естественно, в первую очередь такие порядки не нравились именно знати, которая бывала за кордоном и видела, что там их двоюродные европейские братья живут не хуже, а повинностей несут меньше, а не хотят – так и вовсе не несут. С Иваном Грозным такие разговоры кончались плохо, но ведь времена меняются! И к началу XVIII века ситуация созрела, а тут и царь подходящий подоспел. И покатились «петровские реформы» – может быть, и неплохие, но для страны чужеродные. А потом пошла реакция отторжения, и к началу ХХ века в недрах России вызрел чудовищный гнойник, хоть и отзывавшийся на поверхности бытия эстетически изысканным багровым цветом, но, право же, от того не ставший полезнее…

Село – «юдоль скорбей»

Я хлебами иду – что вы тощи, хлеба?
Холодно, странничек, холодно,
Холодно, родименькой, холодно!
Я стадами иду: что скотинка слаба?
С голоду, странничек, с голоду,
С голоду, родименькой, с голоду!

    Николай Некрасов. Коробейники

…Для начала, по ходу введения европейских порядков, у нас шарахнулись назад по лестнице «общественно-экономических формаций», заменив крепостное право рабством – крестьяне из прикрепленных к земле были переданы в личную собственность помещикам. Прежняя система, когда мужика от земли оторвать было нельзя, заменилась иной: земля принадлежит хозяину сама по себе, а люди – сами по себе. Затем последовал указ о вольностях дворянских, который постепенно расширялся и углублялся, и в конце концов дворяне попали в такое положение, что они имели право, ничего не делая, жить на доходы с доставшихся им от рождения имений, в то время как крестьяне находились в совершенно рабском состоянии. В то время Россией еще и дамы правили, а дамы во все времена падки на красивое – и началось. Страна принялась спорить с Западной Европой уже не в масштабах торговли и качестве кораблей, а в высоте причесок, изысканности столов и красоте версалей. А для всего этого требовались деньги. Многие ли из тех, кто смотрит «Гардемаринов» и «Бедную Настю», задумываются об источниках дохода этих блистательных российских господ? Источник один: крепостные крестьяне. А поскольку барин хочет сорить деньгами сегодня, а завтра все как-нибудь образуется, управитель же и вовсе наемник, которому через день после увольнения хоть трава не расти, результат понятен, не так ли?

Чтобы добыть деньги для красивой жизни, сначала пытались нажать на мужиков, но количество шкур у податного сословия оказалось ограниченным, а вот аппетиты знати не ограничены никак. Тогда начали распродавать основной капитал. Какие состояния проедали и проигрывали в столицах – уму непостижимо! Впрочем, плохо не это, плохо другое: из деревни качали деньги, ничего в нее не вкладывая. Существовали, конечно, отдельные образцовые хозяйства, но они погоды не делали. Деревня, брошенная на наемников-управителей, которым важно было выжать подать сегодня, а не обеспечить ее завтра, постепенно деградировала и в хозяйственном, и в психологическом плане. Кто был на Севере или в Сибири, тот видел дома государственных крестьян и вольных людей, и легко может сравнить их с избами российского Нечерноземья, да и с украинскими хатами. Совсем иное достоинство у этих домов, и совсем иное достоинство у живущих в них людей.

Уже в начале ХХ века в Сибири жен крестьян, переселившихся из России, местные хозяйки с легким презрением называли «чернолапотницами». Почему? А потому что выйдет переселенка за какой-нибудь надобностью из избы, и за ней на белом снегу остается черный грязный след. Оттого и прозвище такое дали им хозяйки домов с белыми скоблеными полами. А ведь это один и тот же народ – просто сибиряки переселились из России несколько раньше, и судьба рабочей скотины в барском хозяйстве обошла их стороной. Они не опустились…

Деградировало крестьянство, но и дворянство делало то же самое, лишь на свой манер. Всякие красивые западные прибамбасы перенимали и при Борисе Годунове, и при Иване III, да и раньше, надо думать, тоже. Но вот стыдиться своей Родины российская знать начала лишь после Петра – а это признак вполне конкретный. Оно, конечно, знать всегда и во всех странах старается показать, что она ничего общего не имеет с собственным народом, но не всегда это бывает успешно. Как правило, успех сего начинания приходит незадолго до гибели державы – например, очень прекрасно было это выражено во Франции перед их революцией. Но Россия любую идею доводит до логического завершения – не стала исключением и эта. Наша знать не только жила в иных условиях, имела иные вкусы и носила иную одежду, она брезговала даже русским языком, предпочитая общаться между собой по-французски, и ведь вот что забавно: это положение не изменилось и после Отечественной войны 1812 года! Неудивительно, что время от времени у подвластных мужиков появлялось естественное желание посмотреть – а какого цвета у барина кровь, красная или, может, и вправду голубая? Удавалось не часто, а карали за это жестоко, так что желание сие мужики реализовывали редко, и оно накапливалось, накапливалось…

К середине XIX века стало ясно, что терпеть с отменой крепостного права больше нельзя, иначе страна попросту погибнет. Эту реформу покушались провести и Александр I, и Николай I, но каждый раз отступали, и ясно почему – царь тоже человек, и ему жить хочется. Ближе всех к нему по иерархической лестнице стояли дворяне – слой, кормившийся не собственным трудом, а почти исключительно рабским трудом принадлежавших им «душ». Если освободить крестьян, не думая о последствиях, то разорившееся дворянство будет обречено на… впрочем, если бы император попытался сделать им такое паскудство, он не дожил бы до подписания собственного указа. А освободить крестьян без земли значило неминуемо обречь страну на крестьянские бунты. Правда, в этом случае проблема помещиков решилась бы сама собой, как решилась она в 1917 году, быстро и кардинально. Но для таких поворотов руля нужен был не Романов, а Ульянов.

Александр II, на плечи которого в конце концов свалилось счастье проводить эту реформу, нашел середину, хотя далеко не золотую. Крестьян освободили без земли, а землю им передали за выкуп, причем такой выкуп, чтобы и бар не обидеть. Выкупные платежи государство взяло на себя в порядке добровольно-принудительного кредита с рассрочкой на 49 лет, из 6 % годовых. Сделав простой арифметический подсчет, выясним, что итоговая сумма должна была возрасти вчетверо. Государство себя не обидело! Естественно, такая реформа не прибавила мужикам любви ни к господам, ни к властям российским.

Лишь в 1907 году правительство поставило на этой истории точку, «простив» крестьянам остаток долга. Великодушный жест несколько запоздал – до срока полного расчета оставалось три года. Десять лет спустя, уже в революцию семнадцатого года, этим платежам еще предстоит аукнуться. В милой детской книжке Аркадия Гайдара «Школа» большевик Баскаков говорил об этом так:

«Слыхали ли вы, что в Учредительном собрании, когда еще оно соберется, обсуждать вопрос будут: “как отдать землю крестьянину – без выкупа либо с выкупом?” А ну-ка, придите домой, посчитайте у себя деньжата, хватит ли выкупить?..

– Какой еще выкуп! – послышались из толпы рассерженные и встревоженные голоса.

– А вот такой… – тут Баскаков вынул из кармана смятую листовку и прочел: – “Справедливость требует, чтобы за земли, переходящие от помещиков к крестьянам, землевладельцы получили вознаграждение”. Вот какой выкуп. Пишут это от партии кадетов, а она тоже будет заседать в Учредительном. Она тоже своего добиваться будет. А вот как мы, большевики, по-простому говорим: неча нам ждать Учредительного, а давай землю сейчас, чтобы никакого обсуждения не было, никакой оттяжки и никакого выкупа! Хватит… выкупили.

– Вы-икупили! – сотнями голосов ахнула толпа».

А по деревням то же самое говорили эсеры, и толпа так же в один голос ахала: «Вы-икупили!» Мужики не видели смысла в существовании помещиков, и это свое непонимание обозначили в 1905-м и в 1917-м погромами и пожарами. И не потому, что в то время в помещичьих хозяйствах не было смысла, – в тех, что уцелели к тому времени, был, и еще какой! Это крепостное право аукнулось, барин с гостями, размовляющие по-иноземному, ихние забавы да охоты и полная, с точки зрения крестьянина, бесполезность их жития на земле.

Отмена крепостного права, как и большинство российских реформ, запоздала как минимум на полвека, а то и на век. «Воля» в том виде, в каком она была дана, не обогатила, а разорила деревню…

…В 1897 году немало шуму наделало исследование группы экономистов во главе с проф. Чупровым под названием: «Влияние урожаев и хлебных цен на некоторые стороны русского народного хозяйства». Исследовав проблемы так называемого «землевладельческого кризиса», охватившего в то время Европу и имевшего своей причиной низкие цены на хлеб, авторы сделали неожиданный и парадоксальный вывод: для большинства российского населения, и в первую очередь для самих крестьян, эти цены… выгодны. Казалось бы – бред, ведь хлеб был основной статьей экспорта России, и падение цен означало убытки и разорение. Но, как оказалось, хлеб на продажу имели лишь 9 % крестьян и крупные землевладельцы. Остальная масса сельского населения России, не в силах прожить собственным урожаем, хлеб покупала.

«Натуральное хозяйство оказало России великие услуги; оно служит причиной того, почему землевладельческий кризис, охвативший всю Европу, нами переносится сравнительно легче. У нас есть огромное количество хозяйств, стоящих вне влияния низких хлебных цен. И кто знает, не должны ли мы в современных тяжких условиях в некоторой степени благословлять судьбу за сохранение у нас натурального хозяйства?»[4 - Цит: по: Ольденбург С. Царствование императора Николая II. СПб., 1991. С. 85.]

Это уже, что называется, приехали. На рубеже ХХ века экономист благодарит судьбу за то, что 91 % сельского населения аграрной страны (согласно переписи того же 1897 года в городах проживало всего 13 % населения России) живет в условиях натурального хозяйства. Притом, как выясняется, даже в этом состоянии русский крестьянин не может удержаться и вынужден докупать хлеб, расплачиваясь за него неизвестно чем… или голодать! И это при том, что Россия считалась житницей Европы. Но вот была ли она своей собственной житницей – это еще вопрос.

«Новый энциклопедический словарь Брогкауза и Ефрона» – издание вполне официальное. Вот что там написано о голоде в России:

«После голода 1891 г., охватывающего громадный район в 29 губерний, Нижнее Поволжье постоянно страдает от голода: в течение ХХ в. Самарская губерния голодала 8 раз, Саратовская 9[5 - Этот том «Словаря» вышел в 1913 г.]. За последние тридцать лет наиболее крупные голодовки относятся к 1880 г. (Нижнее Поволжье, часть приозёрных[6 - Санкт-Петербургская, Псковская, Новгородская и Олонецкая губернии.] и новороссийских губерний) и к 1885 г. (Новороссия и часть нечерноземных губерний от Калуги до Пскова); затем вслед за голодом 1891 г. наступил голод 1892 г. в центральных и юго-восточных губерниях, голодовки 1897 и 1898 гг. приблизительно в том же районе; в ХХ в. голод 1901 г. в 17 губерниях центра, юга и востока, голодовка 1905 г. (22 губернии, в том числе четыре нечерноземных, Псковская, Новгородская, Витебская, Костромская), открывающая собой целый ряд голодовок: 1906, 1907, 1908 и 1911 гг. (по преимуществу восточные, центральные губернии, Новороссия)»[7 - Цит. по: Пыхалов И. Кормила ли Россия пол-Европы? // Спецназ России. 2004. № 1.].

Причину голода и крестьяне, и экономисты видели в экспорте хлеба и в малоземелье, недостаточных наделах. В 1917 году леворадикальные партии пришли к власти под лозунгом: «Земля – крестьянам!» Но весь парадокс состоял в том, что земля и так была в основном у крестьян! В начале ХХ века им принадлежало более 160 млн десятин земли, дворянам – около 52 млн и прочим владельцам – около 30 млн. При этом крестьянская земля по качеству была лучше – более чем три четверти от нее составляли так называемые удобные земли (у дворян таковых меньше половины). И это не говоря о том, что крестьяне брали землю еще и в аренду. «Подобного преобладания мелкого крестьянского хозяйства над крупным не было ни в Англии, ни в Германии, ни даже в послереволюционной Франции. Россия была страной мелкого крестьянского хозяйства. Большие имения были островками в крестьянском море», – пишет приводящий эти данные историк Ольденбург. Притом что даже средняя урожайность на частных землях была на треть выше, чем у крестьян, а в крупных имениях, где хозяева знали, кто такой «агроном», она была выше уже в разы. Экспорт зерна отнюдь не вырывал последний кусок изо рта у крестьянских детей: вывозили зерно крупные хозяйства, они же кормили города, они же страдали от кризиса и низких цен, а колоссальное крестьянское большинство работало на самих себя и еще, добывая деньги промыслами, покупало хлеб. Оно же регулярно страдало от голода, стоило случиться хотя бы относительному неурожаю, и тогда правительство вынуждено было из государственных средств покупать для голодающих губерний хлеб. Получалось, что около 80 % населения России не вкладывали в общегосударственную копилку практически ничего, кроме подушного налога (да и то сплошь и рядом его не выплачивая – нечем), а время от времени попросту жили на пособие. Такой роскоши не может позволить себе даже современная Америка – но ее позволяла себе тогдашняя Россия.

Причины такого положения сплелись в тугой клубок, в котором непонятно даже, что более значимо. Во-первых, общая деградация крестьянства за двести лет крепостного права по западноевропейскому, а точнее, польскому образцу. Во-вторых, последствия отмены крепостного права, причем они далеко не ограничивались выкупными платежами. Беда была в другом: все налоги, которые раньше выплачивались натурой, теперь надо было платить деньгами. А откуда мужику взять деньги? Только продажей урожая и разных там холстов, грибов и пр., что бабы наготовят. Естественно, сами они все это на рынок не везли, а продавали за гроши перекупщику, на деревенском языке «кулаку», который на этой торговле и наживался, внося дополнительный вклад в обирание крестьян. Под гнетом всех этих новых обстоятельств крестьянское хозяйство стало стремительно беднеть.

И тут пришла еще одна беда, земельная. Имя этой беде – община. Во время крепостного право она была, может статься, и во благо, но после освобождения превратилась в нечто чудовищное. Община являлась собственником земли и распределяла ее по хозяйствам – по справедливости. Справедливость же была мелочно-уравнительной: каждому хозяину доставалось по кусочку хорошей земли и по кусочку плохой, а то и по три-четыре надела, если общинные земли были трех-четырех сортов… и так до нескольких десятков – справедливость же! Поля получались такими, что заводить на них какое-либо механизированное хозяйство просто бессмысленно. Причем каждые несколько лет происходили переделы, а заботиться о поле, которое скоро перейдет кому-то еще, – очень надо! Землю эксплуатировали хищнически, до такой степени, что в начале ХХ века урожай в нечерноземных губерниях был сам-3 – сам-4 (то есть на каждое брошенное в землю зерно собирали два или три). Если переводить на центнеры, то урожай колебался с 3–5 до 10–12 центнеров с гектара. В Германии в то же время средний урожай был около 24 центнеров, и русские крестьяне в северо-западных губерниях покупали немецкий хлеб – он был дешевле русского!

В последнее время с подачи г-на Паршева, автора знаменитой книги «Почему Россия не Америка», у нас начали все валить на плохой климат – он, мол, причина всех бед. Ну, во-первых, страна у нас большая и климат разный. А во-вторых, Россия как раз и зарождалась в тех местах, которые теперь называются Нечерноземьем, зоной рискованного земледелия. И можно сколько угодно говорить о малоплодородных землях, о плохом климате, о коротком лете[8 - Сталинская коллективизация доказала, что климат здесь не так уж и виноват – только за счет объединения мелких наделов в крупные поля урожайность выросла, и намного.] – но ведь кормила та же самая земля наших предков! Причем так кормила, что в начале XVII века, когда случилось три абсолютных неурожая один за другим, по-настоящему голодать начали лишь на третий год. Триста лет спустя любой, даже частичный, неурожай тут же отзывался голодом. Климат климатом, но урожайности сам-3 просто не бывает! Это значит, что земля истощена до предела, так, что надо очень уметь довести ее до такого состояния. У нас сумели.

Те же исследователи приводят некоторые цифры, размышляя над которыми испытываешь легкий холодок: вот тебе, баушка, и упоительные вечера!

«Семья из четырех человек (двое взрослых с малолетними детьми) при урожае сам-3, с 4,5 га пашни (в двух полях) имеет чистый сбор 108 пудов. Для прокорма двух лошадей и двух коров надо потратить 40 пудов, тогда на людей останется 68 пудов, это в расчете “на душу” 17 пудов, а на 2,8 “полных едока” (дети едят меньше) – 24 пуда. На год»[9 - Валянский С., Калюжный Д. Русские горки. М., 2003. С. 34.].

Перейдем теперь на килограммы. 24 пуда в год – это два пуда в месяц, или примерно килограмм в день. Грубо считая, не меньше 10 процентов надо отдать за помол, примерно столько же составит припек – получается 1000–1100 граммов печеного хлеба в день. При этом семья явно небедная, учитывая количество скота. Что же творилось у бедняков, которым нечем было вспахать четыре гектара и не было навоза, чтобы удобрить поле? И во многих ли крестьянских семьях было по двое детей? У одной моей деревенской прабабки их было шестнадцать (выжили шестеро), у другой – шестеро (выжили все). Сколько хлеба придется на человека в семье из приведенного примера, если рассчитывать на шестерых детей?