Второе убийство Сталина

Около трех месяцев Иосифа содержали в Батуме под стражей, однако бесспорных доказательств его причастности к забастовке у следствия не было. Прокурор Тифлисской судебной палаты в своем заключении писал: «Хотя… в произведенном дознании имеются некоторые указания на то, что Иосиф Джугашвили был причастен к рабочему движению, возбуждал рабочие беспорядки, устраивал сходки и разбрасывал противо-правительственные воззвания, – но все эти указания лишь вероятны и допустимы; никаких же точных и определенных фактов по сему предмету дознанием не установлено и указание на участие Джугашвили на сходках и на распространение им по г. Батуму революционных воззваний основывается единственно на предположениях, слухах или возбуждающих сомнение в достоверности подслушанных отрывочных разговорах. При таком положении дела характер деятельности Иосифа Джугашвили за время пребывания его в Батуме подлежит считать невыясненным»[24 - Островский А. Кто стоял за спиной Сталина. М.; СПб., 2002. С. 192.]. Полиция оказалась в трудном положении – на одних агентурных данных следственного дела не построишь. Со своей задачей – посадить опасного революционера – батумские жандармы не справились.

Но параллельно в столице Кавказа велось дело о Тифлисском социал-демократическом кружке, по которому тоже проходил Иосиф Джугашвили. Батумцы снеслись с Тифлисом, и его продолжали содержать в тюрьме уже по новому делу.

Иосиф никогда не был особо крепок здоровьем, а полуголодное детство, полная лишений, неустроенная жизнь подпольщика еще больше ослабили его. Бич Кавказа – туберкулез – вплотную подступил к Сосо. Осенью его переводят в тюремную больницу. Он пишет прошения, как бы теперь сказали, об изменении меры пресечения, привычно сбиваясь на слог всех тех бесчисленных прошений, которые он за свою жизнь написал. В первом он просит освободить его или хотя бы ускорить ход дела. Не добившись успеха, пишет второе:

«Нижайшее прошение. Все усиливающийся удушливый кашель и беспомощное положение состарившейся матери моей, оставленной мужем вот уже 12 лет и видящей во мне единственную опору в жизни – заставляет меня второй раз обратиться в Канцелярии Главноначальствующего с нижайшей просьбой освобождения из-под ареста под надзор полиции. Умоляю канцелярию Главноначальствующего не оставить меня без внимания и ответить на мое прошение». Это прошение также осталось без ответа – и семинарский слог не помог.

Но из тюремных отсидок социал-демократы умели извлекать пользу. Тюрьму называли «университетом», и заслуженно называли. В отличие от воли, где подпольщики всегда заняты по горло, здесь у них была уйма свободного времени, и они использовали это время для образования: читали книги, устраивали лекции, проводили диспуты. В переполненных камерах опытные пропагандисты вербовали себе сторонников и помощников, и нередко бывало так, что молодой рабочий, случайно заметенный за стачку, выходил из тюрьмы убежденным социал-демократом или эсером. Иосиф и на воле успевал заниматься самообразованием, а в камере он никогда не расставался с книгой.

Социал-демократ Григорий Уратадзе вспоминал, каким тогда был его товарищ по заключению Сосо: «На вид он был невзрачный, оспой изрытое лицо делало его вид не особенно опрятным… В тюрьме он носил бороду, длинные волосы, причесанные назад. Походка вкрадчивая, маленькими шагами. Он никогда не смеялся полным открытым ртом, а улыбался только. И размер улыбки зависел от размера эмоции, вызванной в нем тем или иным происшествием, но его улыбка никогда не превращалась в открытый смех полным ртом. Был совершенно невозмутим. Мы прожили вместе в Кутаисской тюрьме более чем полгода, и я ни разу не видел его, чтобы он возмущался, выходил из себя, сердился, кричал, ругался, словом, проявлял себя в ином аспекте, чем в совершенном спокойствии. И голос его в точности соответствовал его “ледяному характеру”, каким его считали близко его знавшие»[25 - Там же. С. 199.].

Надежды на освобождение не было, а значит, не было смысла и в хорошем поведении. И Иосиф принялся за старое. Осенью 1903 года он организовывает демонстрацию заключенных в тот день, когда экзарх Грузии, посетивший Батум, захотел осмотреть тюремный замок. После этого его переводят в Кутаиси, и там он в июле 1904 года устраивает бунт заключенных. Гулкие удары в железные тюремные ворота переполошили весь город. Срочно пригнали полк солдат, приехали губернатор, прокурор. Заключенные предъявили требования: построить нары, два раза в месяц устраивать банный день, содержать политических отдельно от уголовных, вежливо обращаться и пр. Требования были удовлетворены, но в отместку администрация согнала зачинщиков забастовки – политзаключенных – в самую худшую камеру.

Между тем в Тифлисе Джугашвили «потеряли». Тифлисское жандармское управление почему-то было уверено, что он выпущен под надзор полиции, и когда наконец-то по его делу было принято решение – высылка в Восточную Сибирь на три года, – его начали усиленно разыскивать, чтобы взять под стражу и отправить на этап. Потом, когда выяснилось, что искомый субъект вроде бы уже арестован, его стали искать по тюрьмам. Полтора месяца искали, еще два месяца готовили к этапу – в общем, к месту ссылки он отправился только в конце ноября, в демисезонном пальто, ботинках и даже без рукавиц. И практически без денег – небольшую сумму выдал отправляемым в этап товарищам комитет РСДРП да батумские рабочие собрали около 10 рублей и немного провизии.

…В отличие от многих и многих государственных деятелей всех времен и народов Сталин не оставил мемуаров. Его жизненный путь исследователи собирают по крупинкам – по свидетельствам тех, кто что-то от кого-то слышал, где-то прочел, что-то знает. Сам он иной раз рассказывал истории из своей жизни – иногда в кругу друзей, иногда детям. Но не надо забывать, что он был поэт! Этого не было заметно за солидной манерой держаться, но и писание стихов в юности, и приверженность романтике революции, которой он остался верен всю жизнь и от которой большинство его более прозаических товарищей вскоре полностью излечилось, и образно-поэтическая речь, и специфический сталинский юмор выдают художественную натуру. А художнику скучно повторять одно и то же несколько раз неизменно. Так, историю своего побега из первой ссылки он сам рассказывал в трех вариантах, и надо учитывать, что в зрелые годы Сталин вполне излечился от несчастного свойства своей молодости – отсутствия чувства юмора.

…Был в Иркутской губернии уездный город Балаганск, а в 75 верстах от него – селение Новая Уда. Там, в числе имевшихся в селе четырех ссыльных, и поселился Иосиф Джугашвили – в бедном домике из двух комнат на краю болота, у крестьянки Марфы Литвинцевой. Стояла зима, морозы доходили до минус тридцати градусов, но он все равно не собирался задерживаться в ссылке.

Итак, согласно первому варианту истории о побеге, он, угрожая кинжалом, заставил какого-то крестьянина отвезти его к железнодорожной станции. Это фантастическое полотно в грузинско-романтическом стиле – учитывая, что до ближайшей станции было 120 верст, на протяжении которых ему, по-видимому, приходилось держать кинжал вплотную к горлу мужика, чтобы не получить по голове поленом. Другая версия гласит, что, опять же, некий крестьянин согласился отвезти его до станции Зима, если на каждой остановке он будет выставлять ему поларшина водки. Что это такое? Как-то он продемонстрировал, что такое «аршин водки» – деревянный аршинчик, который он вплотную уставлял маленькими чарками с водкой. Это уже вариант по Гоголю. И третья версия – что он сказал кому-то из ямщиков, что хочет подать жалобу на уездного начальника, и тот отвез его до станции – это по жанру, пожалуй что, лубок.

Тесть и друг Сталина Аллилуев, который знал эту историю более досконально, рассказывал, что Иосиф совершил два побега, но первый оказался неудачным – он чуть не замерз, решившись отправиться в тридцатиградусный мороз в своем легком кавказском одеянии, и принужден был вернуться в Новую Уду. Однако на второй раз все получилось. Накануне Крещения, то есть 5 декабря по старому стилю, с расчетом на то, что стражники в честь праздника перепьются и ссыльных проверять не будут, Иосиф отправился в Балаганск. Тамошние ссыльные укрыли его на некоторое время и, поскольку он так и оставался в пальто и ботинках, дали тулуп, валенки и теплую шапку и отправили дальше, через Ангару к станции Зима. Стражники в праздник хоть и пили, однако контингент проверили, и в тот же день сообщили куда следует, так что к тому моменту, когда Иосиф собрался выехать из Балаганска, приметы беглеца уже были разосланы повсюду. Ему бы не уйти, если бы он направился на Запад, в Россию. Но путь его лежал не на запад, а на восток. Сначала беглец побывал в Иркутске и только потом поехал на Кавказ, в Тифлис.

В этом побеге много неясного. Самая главная неясность – откуда он взял деньги. Бежать из ссылки – недешевое удовольствие. Одна дорога, даже в третьем классе – а в третьем классе ехать опаснее всего, – стоила более 50 рублей. Плюс к тому надо было достать документы, а в дороге еще и чем-то питаться. Должно быть, этим и объясняется то, что он сначала направился в Иркутск, где было много ссыльных и поселенцев и где можно было рассчитывать достать денег и документы, а дорога до Иркутска стоила всего около трех рублей. Но откуда у молодого пропагандиста связи, позволяющие найти в совершенно незнакомом сибирском городе товарищей по партии? Об этом можно только гадать. Может быть, товарищи по ссылке поделились знакомствами, а может быть, и из-за границы помогли. К тому времени Иосиф уже не был никому не известным пропагандистом, он был связан с эмиграцией, где имел друзей, и с заграничным руководством РСДРП.

…Примерно в то же время он завел себе новую партийную кличку – Коба, по имени одного из главных героев широко известного в то время романа Казбеги «Отцеубийца». Коба – один из грузинских Робин Гудов. Время действия романа – 1845 год, восстание имама Шамиля, который вступил в бой с русским экспедиционным корпусом, сюжет до крайности прост. Главные герои – трое молодых людей: влюбленные друг в друга Иаго и Нуну и их верный друг Коба. По навету сотрудничающего с русскими односельчанина Гирголы Иаго попадает в тюрьму, а Нуну похищена. Коба освобождает друга и вместе с ним становится разбойником. Друзья помогают крестьянам, сражаются с русскими, но тогда, когда они собираются присоединиться к Шамилю, попадают в западню. В итоге юноша и девушка гибнут, и в живых остается лишь Коба. Последним эпизодом романа становится смерть убитого им предателя.

Иремашвили вспоминает, что Иосиф «хотел бы стать вторым Кобой, борцом и героем, знаменитым, как этот последний. В нем Коба должен был воскреснуть. С этого момента Сосо начал именовать себя Кобой и настаивать, чтобы мы именовали его только так. Лицо Сосо сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой»[26 - Иремашвили И. Сталин и трагедия Грузии. Берлин, 1931. Цит. по: Гусляров Е. Сталин в жизни. М., 2003.].

Неудивительно, что этот герой так понравился Сталину. Коба – самый активный и деятельный персонаж повести, как сказали бы теперь, пассионарный. Положительные герои в основном стонут и жалуются на судьбу, при этом покоряясь ей, и лишь Коба, не задумываясь ни на секунду, вступает в борьбу. При этом он не заботится не только о соотношении сил, но и о самой возможности сделать то, что он делает. Кто бы еще додумался пробить стену тюрьмы, чтобы освободить друга? И что интересно – ему все удается! Понятно, что многие грузинские юноши, в том числе и Иосиф Джугашвили, мечтали стать таким. А вот удавалось это немногим. Ему удалось…

Партийная карьера Кобы (Борьба и политика)

Уже как бы стало общепризнанным мнением, что возвышение Сталина в партии связано не с конкретной работой, а с умением вести интриги. Но если проследить источник этого мнения, мы придем все к тому же Троцкому, старому и упорному врагу Сталина. Именно Троцкий назвал его «самой выдающейся посредственностью». Ну, а потом это мнение уже пошло «в народ» и, оторвавшись от своего источника, стало той истиной, которую «все знают».

Итак, суммируем первые годы партийной работы Иосифа Джугашвили. Он – один из первых профессиональных революционеров в Закавказье, если вообще не первый. Участвовал в организации демонстраций, стачек и работы нелегальной типографии в Тифлисе, затем, уже самостоятельно, поставил на ноги организацию в Батуме. К моменту своего ареста весной 1903 года он имел уже солидный практический опыт и был известным в Грузии деятелем Социал-демократической партии.

Теперь посмотрим, как складывалась партийная жизнь его главного оппонента – Троцкого. Начинали они одинаково. В 1897 году Бронштейн, сын богатого землевладельца и, кстати, ровесник Иосифа, вместе с друзьями организовал «Южнорусский рабочий союз» – социал-демократическую организацию, которая, по замыслу, должна была заниматься революционным просвещением рабочих. Основной их деятельностью стало печатание и распространение листовок. Но продолжалось это недолго – 28 января 1898 года неопытных революционеров арестовали. Два года, пока шло следствие, их держали в одесской тюрьме, а затем в административном порядке Бронштейн был выслан на четыре года в Сибирь. В августе 1902 года он бежал из ссылки (бросив жену и двух маленьких дочерей – им впоследствии материально помогали родители Бронштейна, которые не могли смириться с тем, что их внучки живут в нищете). А отец семейства отправился прямым ходом в эмиграцию, где занялся журналистской работой, к которой имел несомненные способности, так что известный революционер Кржижановский дал ему прозвище Перо. Д. Волкогонов пишет о нем язвительно, но точно: «Я не знаю ни одного русского революционера, который бы так много, подробно, красочно говорил о себе… Троцкий замечает, что “никому еще не удавалось написать автобиографию, не говоря о себе”. Это верно. Но Троцкий очень много говорил о себе и тогда, когда писал не автобиографию»[27 - Д.А. Волкогонов. Триумф и трагедия. Политический портрет И.В. Сталина. М., 1994. С. 49–50.].

Так складывались партийные карьеры Троцкого и Кобы. Слово «карьера» и имя романтического героя, взятое в качестве псевдонима, плохо сочетаются между собой. Еще меньше сочетаются это слово и членство в радикальной партии, хотя ученые – историки, политологи и прочие – без малейшего содрогания применяют его даже к тем, кто стоял у самого начала РСДРП. Люди, думающие о карьере, не становятся членами радикальной партии. В целях карьеры идут в партии умеренно-либеральные, которые в перспективе могут иметь хорошее представительство в парламенте – ну будет же когда-нибудь парламент в России! А еще лучше куда-нибудь в администрацию, в чиновники – с талантами и работоспособностью Иосифа он мог достичь чинов очень высоких. Да что говорить – перед ним расстилалась ровной дорогой церковная карьера. Правда, тут требовалось монашество, так что Иосифа это вряд ли устроило бы – женщин он любил… Но, как бы то ни было, радикальная революционная партия – последнее место, куда идут люди, думающие о карьере. Это прибежище романтиков, мечтателей, а то, что большевики получат возможность реализовать свои мечты, ни одна гадалка бы не рискнула предсказать. Да и сам Сталин до последнего момента не верил в то, что такое возможно, – до тех пор, наверное, пока сам не занял место у штурвала новой империи…

Тебя здесь не ждут

Когда молодой пропагандист Иосиф Джугашвили отбывал в свою первую ссылку, он был уже далеко не «шестеркой» в большевистской колоде. В том же 1903 году состоялось его заочное знакомство с Лениным. До того Иосиф знал Ленина по «Искре» и давно им восхищался, ему нравилось умение этого человека писать о самых сложных вопросах просто и ясно. Не то незадолго до ареста, не то уже из тюрьмы он послал письмо одному из своих друзей за границей, и результат превзошел все его ожидания.

«Будучи уже в ссылке в Сибири… я получил восторженный ответ моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил мой друг с моим письмом. Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период. Только Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело – когда каждая фраза не говорит, а стреляет…» Это письмо не сохранилось – Иосиф сжег его, о чем потом очень сожалел…

…Ленинское письмо грело душу, тем более что в Грузии после побега возникли серьезные проблемы. В Тифлис Иосиф приехал в самое неподходящее время – одна за одной шли волны арестов, старые знакомые находились кто в ссылке, кто в тюрьме. Появились, правда, некоторые новые знакомства. Один из этих людей впоследствии станет близким другом Иосифа – это тифлисский рабочий-механик С.Я. Аллилуев. С другим отношения будут сложные и кончатся трагически – это Лев Розенфельд, который позднее, под псевдонимом Каменев, станет одним из руководителей партии большевиков.

Оставаться в Тифлисе, где все еще шли аресты, было слишком опасно, и Иосиф отправился в Батум. Но, как оказалось, в Батуме его не очень-то ждали. Еще в 1903 году в докладе Тифлисского розыскного отделения Департаменту полиции сообщалось, что «деспотизм Джугашвили многих возмутил и в организации произошел раскол», так что понадобился эмиссар из Тифлиса, чтобы примирить враждующие стороны. Действительно, если было нужно, добиваться своего Сталин умел, и не всем членам социал-демократической вольницы это нравилось.

После ареста Иосифа верх в организации взяли его противники во главе с И. Рамишвили – в будущем он станет меньшевиком. Трудно, правда, понять, чем отличались в то время кавказские большевики от кавказских меньшевиков, учитывая, что большинство этих «теоретиков» едва ли в силах были разобраться в сути политических разногласий между теми и другими. Но это делу не мешало: кавказские социал-демократы тут же с удовольствием разделились на два лагеря и стали оспаривать друг у друга главенство в каждом городке и на каждом заводе.

Итак, пока Иосифа не было, власть в Батумской организации захватили его противники. Узнав о приезде прежнего лидера, комитет постановил: к работе не допускать. Более того, как вспоминает Н. Киртава, у которой остановился Сосо: «Рамишвили вызвал меня в комитет и стал кричать: “У тебя остановился Джугашвили?” – “Да”, – отвечаю. “Должна прогнать из дома, в противном случае исключим тебя из наших рядов”». Надо думать, крепко был обижен Рамишвили, если для того, чтобы выжить противника из города, он применял такие меры.

Иосиф оказался в отчаянном положении. Он перемещался по Батуму с квартиры на квартиру, а председатель комитета преследовал, требовал, чтобы его не укрывали, угрожал ослушникам исключением. Тогда он решил уехать обратно в Тифлис, но для этого нужны были деньги. Несколькими месяцами ранее, когда Иосифа отправляли в ссылку, батумские рабочие устраивали для него складчину, а теперь было не достать каких-то полутора рублей на дорогу – большинство старых товарищей отказывали в помощи. Наконец, знакомый кондуктор довез Иосифа до Тифлиса.

В чем же дело? Большевики, меньшевики… но нельзя же так обращаться со старым товарищем и, в конце концов, с фактическим создателем организации! Да и странно это, не такими уж дисциплинированными партийцами были батумские рабочие. Исключить! Смотри, друг Рамишвили, как бы тебя самого за такие фокусы не исключили!

Ситуация объясняется просто: именно в то время поползли слухи о том, что Джугашвили – провокатор, и, похоже, распространял их Рамишвили. Нужно же ему было как-то оправдать преследование человека, который, по сути, создал организацию, – и, ничего не говоря прямо, он пустил слух, что в организации появился провокатор, а ожесточенным преследованием Иосифа как бы указал, кто этот провокатор. Прием не слишком чистоплотный, но эффективный и часто использовавшийся – как тогда, так и значительно позднее, например в диссидентской среде.

В самом деле, задуматься было о чем. К побегу Иосифа ни тифлисская, ни батумская организации отношения не имели, а сам он совершенно не горел желанием отчитываться перед комитетом, кто устроил ему этот побег, и понять его можно – стукачи были везде. Он расскажет – кто, что и как, эти еще проверять кинутся, дойдет до охранки, и в итоге пострадают помогавшие ему люди. Да и кроме того, его ведь никто ни о чем не спрашивал и не предъявлял никаких обвинений. Просто пустили слух – и все…

В марте 1904 года в Батуме прошли крупные аресты, комитет был фактически разгромлен. Во главе нового комитета стал близкий друг Ладо Кецховели – сам Ладо к тому времени погиб в тюрьме. Узнав об этом, Иосиф вернулся в город, рассчитывая наладить отношения с организацией. К нему отнеслись несколько лучше, хотя и ненамного, – однако столь откровенно, как раньше, не преследовали, даже позволяли участвовать в партийных собраниях. Однако его пребывание в городе оказалось недолгим.

К тому времени отношения между большевиками и меньшевиками достигли если и не предельной, то близкой к тому остроты. 1 мая, во время маевки, проходившей на берегу моря, произошла ссора, которую горячие кавказские парни завершили хорошей дракой. Иосиф, естественно, не остался в стороне и был жестоко избит. В Батуме больше оставаться было нельзя, в Тифлисе его тоже не ждали. Снова оказавшись в отчаянном положении, преследуемый страшным словом «провокатор», он уезжает в Гори.

Казалось бы, все кончено, от партийной работы он отлучен, надо переквалифицироваться в учителя. И тогда Иосиф решается на последний шаг – апеллировать к вышестоящему органу, благо, к тому времени на Кавказе таковой появился. В 1903 году состоялся Первый съезд кавказских социал-демократов, где было принято решение об образовании Кавказского Союза РСДРП, руководящим органом которого стал Союзный Комитет. Самым старшим и уважаемым членом комитета был один из основателей грузинской социал-демократии М.Г. Цхакая, находившийся в то время в глубоком подполье.

Разыскав Цхакая через знакомых, Иосиф обратился к нему с просьбой о свидании. На этой встрече он рассказал все о своей революционной работе, о ситуации в Батуме и попросил помощи, а также предложил свои услуги для работы на Комитет. Цхакая дал ему литературу о Втором съезде партии и посоветовал «отдохнуть», что было не лишним, поскольку, по свидетельству видевших его в то время знакомых, Иосиф выглядел утомленным.

Отдых длился два месяца – все это время Комитет проверял Джугашвили. Только убедившись, что слухи о его провокационной деятельности не подтверждаются, его снова привлекли к работе. Но в Батум он уже не вернулся. В то время резко усилилась деятельность социал-демократов в деревнях и маленьких городках, и Джугашвили отправили на работу в Имеретино-Мингрельский комитет. Так что теперь он уже был деятелем не городского, а губернского масштаба. Но ненадолго: летом 1904 года, когда после очередной волны арестов большая часть краевого комитета оказалась за решеткой, Цхакая кооптировал в состав комитета Кобу и Каменева. Так Джугашвили стал одним из лидеров социал-демократического движения на Кавказе.

Коба – боец революции…

Теперь жизнь его состояла из постоянных разъездов. Тифлис, Баку, потом Кутаисская губерния, где во второй половине 1904 года появилось множество мелких организаций. В то же время в верхах шла острая борьба между большевиками и меньшевиками, и Коба поставил весь свой талант пропагандиста на службу большевикам.

Конец года оказался чрезвычайно «горячим», рабочий протест явно перешел в какую-то новую фазу, и назревали серьезные события. В Баку шла мощнейшая забастовка на нефтяных промыслах, которая длилась три недели и окончилась подписанием первого в истории России коллективного договора между работниками и хозяевами. В Тифлисе, как и по всей стране, либеральная оппозиция выступала с требованием реформ, причем выступления эти проходили в весьма оригинальной форме: в то время всю Россию охватила эпидемия банкетов, на которых принимались петиции с либеральным содержанием. Что бы ни думали по поводу такой формы «протеста» революционеры, но использовали эти банкеты, как и любые скопления людей, для своей пропаганды. Естественно, Иосиф не мог пропустить такую возможность, тем более что он к тому времени был уже достаточно искусным политиком, отточив язык во внутрикомитетских спорах. Но скоро всем стало не до банкетов.

1905 год начался на Кавказе, как и по всей стране, митингами и демонстрациями. 23 января в Тифлисе состоялась первая массовая демонстрация, окончившаяся грандиозной дракой ее участников с городовыми и казаками. Попутно произошел окончательный «развод» между большевиками и меньшевиками. А в начале января прошла целая волна арестов, в результате которой в Тифлисском комитете в большинстве оказались меньшевики. Тогда большевики проявили «ленинское» понимание партийной дисциплины (ведь известно, что Ильич подчинялся большинству, только если был с ним согласен) – они спрятали партийную библиотеку и кассу, а также типографию, отказавшись подчиниться неугодному им большинству.

Итак, Тифлис был охвачен рабочими выступлениями, в Баку же события приняли иное направление. В начале феврале в центре города армянин убил мусульманина. Мусульмане, не дав себе труда разобраться и найти преступника, просто-напросто прикончили нескольких подвернувшихся под руку армян. К ночи весь город был охвачен взаимной охотой, получившей позднее название армяно-татарской резни (татарами в то время называли вообще мусульман). Для усмирения населения пришлось вызывать войска. Естественно, социал-демократы не остались в стороне от событий, они пытались защищать армян, но, что интереснее, под шумок их боевики захватывали оружие и типографский шрифт.

А к весне произошел окончательный раскол в Кавказском союзе, так что образовались два руководящих центра социал-демократии. Борьба большевиков и меньшевиков приняла особо острые формы. В апреле 1905 года Джугашвили писал за границу: «Положение у нас таково. Тифлис почти целиком в руках меньшевиков. Половина Баку и Батума тоже у меньшевиков. Другая половина Баку, часть Тифлиса, весь Елисаветполь, весь Кутаисский район с Чиатурами (марганцепромышленный район, 9—10 тыс. рабочих) и половина Батума у большевиков. Гурия в руках примиренцев, которые решили перейти к меньшевикам. Курс меньшевиков все еще поднимается». Несколько ранее в том же письме он пишет, что людей мало, в два-три раза меньше, чем у меньшевиков, и приходится работать за троих.

А в июне Цхакая, вернувшийся с III съезда РСДРП, рассказал о его решениях: съезд увидел в событиях в стране перспективу свержения монархии, так что следовало заняться подготовкой вооруженного восстания, и молодые социал-демократы с головой окунулись в эту радостную для них работу. Джугашвили руководит созданием в Чиатурах «красных сотен» и одновременно, разъезжая по Грузии, занимается подготовкой всеобщей политической стачки.

Атмосфера тем временем все более накаляется. В Баку снова убивают друг друга армяне и мусульмане, горят нефтепромыслы. В Тифлисе на собрании общественности (!) в ходе столкновения рабочих с казаками и городовыми погибло около 100 человек. Демонстрации следуют за демонстрациями, иной раз завершаясь кровавыми столкновениями. В середине октября большевики, и в их числе Джугашвили, выдвинули лозунг повсеместного создания отрядов самообороны, или «красных партизан». Политический кризис обостряется, и даже большевики и меньшевики на время помирились.

Как известно, в октябре состоялась Всероссийская политическая стачка, завершившаяся подписанием Манифеста 17 октября. Либеральной интеллигенции были дарованы свободы и участие в управлении государством, и она успокоилась, занявшись освоением новых возможностей. Рабочие не получили ничего для себя ощутимого – им-то что с тех свобод? По стране ходила злая эпиграмма:

Царь испугался, издал манифест:
Мертвым свобода, живых под арест.
Кому бублик, кому дырка от бублика —
Вот вам и республика!

И хотя стачка вроде бы закончилась, но демонстрации и столкновения с полицией шли по нарастающей – события стремительно выходили из-под контроля, пугая обывателей-либералов. Зато большевики с радостью мчались на гребне революционной волны. Рабочие отряды «красных партизан» создавались повсеместно и открыто, и в их организации не обошлось без Кобы и его верного поклонника Камо.

Коба – политик…