Местное время – любовь
– Ну а спать у вас тут где?
– Спать у нас тут через дорогу, здесь только ресторан.
– А красота-то какая!
– Отель охотничий и ресторан для охотников. Хотя среди местных очень знаменит. Блюда национальные – баварские, и шеф-повар известен на всю округу. У нас тут и свадьбы справляют, и юбилеи. Фрау этим не интересуется?
– Нет, не интересуется, – мне стало смешно, – свадьбы мои уже, я надеюсь, позади, а юбилеи будем дома праздновать. Так что с удовольствием у вас переночуем, ну и, естественно, попробуем вашу кухню. Столик резервировать на вечер не надо, мы же гости отеля?
– У нас как раз надо. Не смотрите, что ресторан большой. Сегодня суббота. Большой зал снят под банкет, в гостинице постояльцев много, так что давайте я все-таки столик вам зарезервирую. Семь часов – нормально?
– Идеально.
– Тогда до вечера.
Гостиница эта нам попалась по пути совершенно случайно. Мы с мужем ехали на машине в Штутгарт живописной лесной дорогой. Хотели переночевать в городе и на следующий день улететь в Будапешт. О ночлеге заранее не побеспокоились в надежде, что проблем с этим не будет. Небольшой придорожный отель был как раз кстати. Решили не испытывать судьбу поиском гостиницы в Штутгарте, а снять номер прямо здесь. Тем более что всего-то на одну ночь. И вот были вознаграждены таким чудом.
Быстро распаковав вещи, мы решили пройтись и заодно нагулять аппетит. Порции в Германии огромные, съесть их практически невозможно. Но и оставлять в тарелке жалко, уж больно вкусно. Я, правда, приспособилась, беру одну порцию на двоих. У немцев это сомнений и вопросов не вызывает. Они понимают, это не от моей жадности. Хуже будет, если я закажу, а до конца не съем. Вот это действительно не приветствуется. Немецкая бережливость, ничего не скажешь.
К семи идем в ресторан, он еще не заполнен. Как правило, к вечернему ужину немцы собираются часам к восьми. Но оживленность в ресторане уже чувствуется.
Нам достается столик в уютном маленьком зале, увешанном старинными портретами. Ну как тут блюда в меню выбирать?! Мы с мужем не можем оторвать глаз от лиц на стенах. Такое впечатление, что на какое-то мгновение оказались в начале прошлого столетия. Со стен на нас задумчиво и грустно смотрели городские и деревенские жители. Морщинистые лица, добрые глаза, шляпы с перышками. А вот на картине семейная пара, очень преклонного возраста, сидят, взявшись за руки, и с грустью смотрят на художника. Теперь уже на нас, словно говоря: «Жизнь прожита, она была длинная и разная и вот уже подходит к концу. Почему? Почему так быстро? Кто из нас уйдет первым? Как остаться в одиночестве?» Никуда не торопясь, мы рассматривали эти живые картины и даже не заметили, что возле нас уже давно стоял официант.
– Может, все-таки сделаете заказ? А потом рассматривайте наших постоянных жильцов себе на здоровье, – с улыбкой произнес он.
– Оторваться невозможно. Музей просто. И эффект присутствия потрясающий. Они у вас тут, часом, но ночам не бродят? Уж больно живо смотрятся.
– Да, да, это так, работаю тут давно, а сам привыкнуть не могу. Вхожу в зал, и он никогда не бывает пустой, здесь всегда полно народу, – он кивает на стены, – даже не по себе как-то. А про ужин – давайте я вам посоветую, не против?
– Будем благодарны.
– У нас прекрасный тыквенный суп-пюре, потом возьмите ягненка с нежным картофельным пюре, разочарованы не будете. Про десерт поговорим позднее. Идет?
– Хорошо.
– Воду, вино?
– Да, да, воду и вино красное, сухое, давайте тоже на ваш вкус. – Муж захлопнул меню, оно нам сегодня не пригодилось. Всегда лучше положиться на вкус знающего человека.
Официант уходит, мы остаемся в окружении незнакомых нам пожилых людей на картинах.
– Лена, а официант ведь прав, они действительно живые, эти люди на полотнах.
– Ну ладно, не пугай меня. Это еще освещение такое приглушенное, мебель старая дубовая. Надо же, как сохранен стиль. Но все-таки хорошо, что мы именно в этом зале. Пусть уж лучше эти старички на нас смотрят. Все лучше, чем убитые животные.
Ужин был отменный, все свежайшее, мясо мягкое, суп ароматный. Вино дополнило баранину как нельзя лучше.
Во время перемены блюд прочитали рекламный листочек об отеле-ресторане. Буклет был красочно оформлен фотографиями, сделанными в разные времена года. И природа, и ресторан. А главное, все – правда. Обычно как бывает – на картинке все и всегда лучше. Потом на место после такой рекламы приезжаешь, вроде и то, и совсем даже не то. А здесь все то.
Еще в каждой рекламке заголовок: «В нашем отеле-ресторане вас от души приветствует Изольда Грюнефельд».
– Ничего себе тетя! Сколько добра! Посмотреть бы на нее. Причем вот ведь интересно, всегда пишется: «Вас приветствует семья такая-то». И фотография семьи прилагается. Включая собак и младенцев. А здесь, значит, она единственная владелица. И фотографии нет. Интересно, а сколько ей лет? Скорее всего, почтенного возраста.
– А может, это и есть ее портрет? – Муж кивнул на особенно устрашающего вида картину на стене. После выпитого вина настроение у нас приподнятое, приведений с картин уже не боимся.
На десерт мы все же отважились, а после, тяжело передвигаясь после всего съеденного, подались в сторону гостиницы.
– Думаю, нужно немного пройтись, иначе просто не уснуть. – Муж взял меня под руку и увлек в сторону парка.
– Да, десерт, наверное, был все-таки лишним.
Мы гуляли по освещенным парковым дорожкам. По дороге никого не встретили, хотя ветки то и дело трещали по сторонам и каждый раз я испуганно вздрагивала, внимательно вглядываясь в темноту. Пытаясь отвлечься, все думала про ресторан-музей и богатую Изольду. Интересно все-таки, какая она.
Я знала в своей жизни одну женщину с именем Изольда. Естественно, если не считать бессмертного произведения «Тристан и Изольда». Изольда из жизни была совсем не похожа на свою тезку из книжки. Довольно крупная, высокая, с необыкновенно красивым лицом и очень организованная по жизни.
Изольда (Павловна) готовила меня к поступлению в институт, занималась со мной географией. У нее был определенный педагогический талант. Она так заинтересовала меня добычей каменного угля и медной руды, так вбила мне в голову, почему заводы по этой самой добыче находятся именно в том, а не в другом месте, что именно эту, самую, как мне казалось, нудную тему из географии я сдала при поступлении в институт на пятерку.
Изольда Московская жила вместе с мужем и взрослой дочерью в коммунальной квартире. Именно в этой комнате и проходили наши географические занятия. В первый же день я попыталась удивиться. Как же здесь могут жить три взрослых человека? На что Изольда мне ответила:
– Прекрасно.
И провела со мной экскурсию по периметру комнаты. Комната была вытянутой в длину, такую еще называли «трамваем». По одной стене друг за другом у входа стояли холодильник и круглый обеденный стол.
– Это у нас кухня-столовая, – объясняла Изольда.
Далее шла небольшая китайская ширма, за ней кровать дочери и тумбочка:
– Зона Любаши.
Тумбочка упиралась в огромное трехстворчатое окно. И уже по другой стене прямо от окна стоял большой старинный комод. Над ним зеркало. На комоде аккуратно размещались красивые шкатулки и фотографии в резных деревянных рамках.
– Это мои родители, – гордо вела экскурсию Изольда, – а это старший брат, он в Ленинграде живет.
Следом расположился платяной шкаф, стоящий не вдоль стены, а боком, отгораживая роскошную кровать родителей с медными набалдашниками. Напротив круглого стола высился дубовый буфет. Сквозь стеклянные дверцы была видна фарфоровая посуда.
– Ну согласись, очень уютно, у каждого свой угол, никто никому не мешает. И совсем даже не тесно. Или ты считаешь по-другому?
Я тоже так считала, у Изольды действительно было уютно. Вещей ровно столько, сколько необходимо, никакой захламленности, всем хватает места.
Я любила приходить в эту комнату. Несмотря на коммуналку, там не было бедности, не было чувства неловкости за маленькое пространство. Даже наоборот, сидя за круглым столом с тяжелой скатертью, я видела свое отражение в буфете и всегда думала, вот почему у моих родителей нет такой красивой старинной мебели. И чем диван и «стенка» лучше? И вот же люди живут все вместе в одной комнате, а спят на кроватях. А у нас трехкомнатная квартира, и приходится каждый вечер раскладывать диваны и стелить себе постель. Я даже иногда завидовала, что Изольда живет именно так.
И вот через много лет мне встретилась другая Изольда, владелица отеля, ресторана и всего этого антиквариата. Может, эти люди на портретах – тоже сплошь родственники, кумовья с зятьями? Из соседних городов.
Утром, придя завтракать в ресторан, я все оглядывалась по сторонам. Через час уезжать, а мы так и не познакомились с хозяйкой. При дневном свете уже не было этого эффекта присутствия духов старины. Картины и картины, статуи и статуи.
Уже когда мы допивали кофе, из коридора послышался страшный крик. По голосу немолодой мужчина ругал свою непутевую жену.
– Ты глупая баба! Куда ты смотрела! Ничего не можешь сделать, тебе ничего нельзя доверить! Это черт знает что!
И дальше в таком же роде. В ресторане завтракали еще пять-шесть человек. Все делали вид, что это их не касается, но, естественно, было неприятно.
Время от времени к нам в зал заходила какая-то абсолютно безликая женщина, быстро раскладывала свежий сыр, колбасу и уходила обратно.
Мужчина в соседнем помещении все так же продолжал свою пламенную речь.
– Интересно, он сам с собой разговаривает или обращается к кому-то? Вроде народа в ресторане больше нет. Ты что-нибудь понимаешь? – Мой Сергей вопросительно смотрел на меня.
Я перевела странные речи недовольного немца.
– По-моему, он все-таки имеет в виду вот эту самую разносчицу колбасы, – высказал свои предположения мой супруг.
Разносчица колбасы, шаркая ногами, в это время как раз принесла свежий кофе. Я посмотрела на нее внимательно. Ничем не приметная женщина, лет пятидесяти-шестидесяти (разобрать было сложно), в национальном баварском костюме, немного мятом и не очень свежем. Как, впрочем, и сама хозяйка костюма. Светлые волосы стянуты на затылке в нелепый пучок, неухоженные руки. Лица разглядеть было нельзя, женщина все время смотрела вниз.
– А ведь ты прав, все эти ругательства адресованы ей, смотри, как ей неудобно.
– Все, надоело! – Голос из соседней комнаты опять перешел на крик. – Я ухожу, пойду попробую разобраться сам! Но, думаю, бесполезно, ты уже все испортила. Как я только это терплю!
В коридоре хлопнула входная дверь, разгневанный муж подался восвояси. Ну действительно, посетители все доели, перед кем спектакль-то устраивать? Следующий акт, видимо, будет уже завтра, перед полным зрительным залом.
Мы вышли в коридор. Беспомощную женщину нашли за барной стойкой – она растерянно протирала стаканы. Было жалко вот так сразу покидать этот антикварный ресторан, хотелось напоследок, опять же при дневном свете, еще раз взглянуть на картины и другие работы старых мастеров.
– Извините, – проговорила я, – а можно пройтись по другим залам? Тут так интересно.
Женщина только кивнула.
Мы с мужем принялись рассматривать картины и экспонаты. Чего тут только не было! Потряс наше воображение зал для банкетов. Стены, оббитые шелком. На огромных полотнах знаменитые курфюрсты возвышались во всем своем великолепии, при орденах и шпагах. Массивные часы с боем и маленькие с кукушками, фигурки, вырезанные из дерева, разные по величине и сюжетам.
– Лена, спроси, может, тут что-то купить можно. Из мелочи какой?
– Ага, только это надо хозяйку ждать. Сейчас спрошу.
За барной стойкой все так же одиноко протирала стаканы «глупая жена».
– У вас необыкновенно красиво! – начала я. – А кому это все принадлежит?
– Мне, – односложно ответила женщина, показав для убедительности рукой себе на грудь.
– Вам?! Значит вы – Изольда? – В моем голосе было, думаю, страшное удивление, отчего мне самой сразу стало неловко.
Женщина покраснела, ей было неудобно оттого, что мы стали свидетелями утренней перепалки. То есть она уже вроде как к этому привыкла, это чувствовалось по ее затравленному взгляду, но неловкость тем не менее чувствовалась.
– Да, Изольда – это я.
– Наверное, коллекция собиралась вашей семьей? Много лет?
– Нет, это собирала я, и коллекция принадлежит мне.
Уму непостижимо! Стало быть, есть на что собирать.
– А вы что-нибудь продаете?
– Нет, нет, ну что вы, конечно нет. Я же это все собираю. Зачем продавать?
Мне захотелось разговорить ее. Я ничего не понимала. Все не укладывалось в моей голове. Передо мной как будто были две разные женщины. Одна – владелица гостиницы и ресторана и при этом обладательница средств для пополнения коллекций. А другая – с потухшим выцветшим взглядом, мятым лицом, в несвежем шарфе и стоптанных туфлях. Женщина, которая боится своего мужа, не может дать ему отпор и терпит прилюдное унижение. Может, все-таки все это принадлежит ему? Да нет, она же ясно сказала – все ее.
Я сделала еще одну попытку продолжить разговор:
– А это все немецкие мастера?
– Нет, нет. – Изольда вышла из-за барной стойки и достаточно быстро прошаркала вперед. Я поспешила за ней.
– Вот, смотрите, здесь, в этом зале, только венгры. В основном один художник, он не очень известный, но посмотрите, сколько жизни в его пейзажах.
Ну да, жизни. Только очень мрачной. Все пейзажи были выполнены в ненастную погоду.
– А вот здесь, – мы перешли в банкетный зал, – здесь австрийцы. Особенно мне дорог вот этот парадный портрет. Узнаете, это Август Сильный? Все любят изображать Августа на коне, а здесь он просто стоит, опершись на стул. Правда, интересно?
Изольда разговаривала как будто сама с собой. Нет, скорее с персонажами своих картин. Видно, что всех их она очень любила. Каждый портрет занимал свое, только ему одному отведенное место, и персонажи словно ждали прихода своей хозяйки, ждали ее восхищенного взгляда, полного любви и гордости. Изольде было как будто бы все равно, следую я за ней или нет. Она перемещалась из одного зала в другой, подходила к портретам, гладила рамы руками, заглядывала в глаза курфюрстам и простым старикам, рассказывала их истории и как приобрела картины. Ее собственные глаза из бесцветных стали светло-коричневыми, распрямились плечи и походка стала менее шаркающая.
– Изольда, это прекрасно! Я получила истинное удовольствие. У вас есть дети?
Хозяйка гостиницы остановилась, повернулась ко мне, внимательно посмотрела на меня и, опять ссутулив плечи, вернулась за барную стойку.
– Нет, мы живем с мужем вдвоем, – сказала она безразличным голосом, опять начав протирать стаканы.
Я поняла, что спугнула ее, и она о себе мне ничего и никогда не расскажет. Немцы – закрытые люди. Никто не должен знать. Почему? Как?
Мы запаковали свои чемоданы, погрузили в автомобиль и поехали в сторону Штутгартского аэропорта. Вдалеке осталась придорожная охотничья гостиница с антикварным рестораном и непонятной хозяйкой с красивым и гордым именем Изольда.
Две Изольды, и до конца мне были непонятны обе. Одна счастливая, не имеющая почти ничего, другая – несчастная при своих несметных богатствах.
Загадка. Может, все дело в имени?
НОРАМне позвонил наш давний знакомый, хирург из Новосибирска.
– Леночка, приезжает мой дядя из Америки, у него здесь выходит книжка. Презентация в Доме литераторов. Вам с Сергеем это интересно?
– Думаю, да. Хотя смотря когда. Если на этой неделе, то мы в Москве. А что за книжка-то?
– Понимаешь, Лен, тут дело какое. Дядька решил всю свою жизнь для потомков описать. Я пробежался глазами по рукописи и увидел там фамилию Бреннер. Как тебе это?
– Что вы хотите сказать? Ой, нет, подождите, Петр Петрович, я не поняла. То есть вы думаете, это может быть не простое совпадение? Ах, ну да, дядя же ваш живет в Чикаго?
– Лена, Лена, ты главное успокойся, может, и совпадение. А вдруг нет. Вот я тебя и спрашиваю, тебе книжка такая нужна? На презентацию пойдешь? Кстати, познакомишься с моей теткой.
– Конечно, пойду. Спрашиваете еще! Нет, ну неужели смогу что-то узнать? Расскажу прямо сейчас маме. Или нет, не буду ее волновать. Мало ли. Все-таки Бреннер – фамилия достаточно распространенная, да и Чикаго город большой.
Я вздохнула:
– А тетя ваша, Нора Ароновна, не ошиблась?
– Да нет, – Петр Петрович усмехнулся на другом конце провода, – надо же, такое имя запомнила!
– А я, знаете, с детства люблю необычные имена. Всех кукол называла Азалиями и Фильгебуенами. А Нора – имя вообще какое-то особенное, очень музыкальное.
– Представляешь, а тетка-то моя действительно пианистка. Московскую консерваторию окончила. Даже в конкурсах каких-то участвовала. Правда, без особых успехов. Думаю, вот там-то как раз имя-отчество Нора Ароновна сыграло свою роль.
Понятно, Петр намекал на тетину национальность. Что ж, очень даже могло быть и так. Ни для кого не секрет, что евреям у нас в 70-е годы было несладко.
С Петром мы познакомились на конференции «Евротравма» в Будапеште. Докторов было много, но мы как-то сразу выхватили друг друга из толпы. Он был с профессиональным фотоаппаратом, все время что-то снимал на свою огромную и очень красивую камеру.
Мне всегда интересно наблюдать за фотографами. Они смотрят на нас немного свысока. И действительно, мужчина с фотоаппаратом, тем более с таким мощным, выглядит совсем по-другому. Значительнее, что ли, внушительнее.
Петра, видимо, чем-то привлекло мое лицо.
– Можно у вас жену украсть ненадолго? – заговорщицки спросил он у моего мужа. У мужа по этому поводу возражений не возникло.
– А у меня кто будет спрашивать, может, я против? – возмутилась я.
– Но ты ж не против! – Петр Петрович смотрел на меня своими огромными глазами, веселыми и грустными одновременно.
– Идти куда?
– Тут недалеко.
В павильоне, где проходила медицинская выставка, стояла старинная карета. Петр Петрович подвел меня к ней и быстро начал щелкать. Снимки получились фантастическими, а заодно было положено начало нашей дружбе.
Петр Петрович, мой муж и я – мы много гуляли втроем по Будапешту, разговаривали. С профессиональной деятельности незаметно сами для себя перешли к рассказам о семьях, детях, родителях.
Оказалось, что родная тетка Петра Петровича вот уже двадцать семь лет живет в Америке.
– А как она туда попала?
– По еврейской линии.
– А вы что, еврей? У вас же фамилия совсем не еврейская – Морозов.
Петр Петрович внимательно на меня посмотрел.
– Так и у тебя не еврейская!
Да, действительно. Все время забываю, что евреи меня чуют. Правильнее сказать, чуют они мою еврейскую бабушку – Рахиль Моисеевну Бреннер.
А Морозов, значит, тоже к евреям отношение имеет. Вот уж никогда бы не подумала. Скорее, просто про это не задумывалась. Значит, не зря мне сразу глаза его огромные одновременно грустные и добрые такими знакомыми показались. Да и ладно. Какая, в конце концов, разница, еврей или не еврей? Главное, мы приобрели с Сергеем хорошего друга, приятного собеседника.
И уже безо всякого стеснения принялись спокойно рассказывать про тетушек и дядюшек, вслух произнося их экзотические имена и гордые фамилии. Я рассказывала про свою бабусю Роню, про ее тетку Тину, которая в далекие революционные годы бежала с мужем в Америку и по слухам обосновалась где-то в Чикаго.
– А искать пробовали?
– Да нет как-то, мама желания не высказывает, ну и мы помалкиваем. Хотя интересно, конечно. Вдруг там наследство какое?!
– А вдруг долги?! – Мой муж с украинскими корнями, как всегда, в своем репертуаре.
Тогда и возникла в первый раз Нора, которая тоже, кстати, жила в Чикаго. Совпадение? Мы радовались этому обстоятельству.
Имя Нора не совсем еврейское и очень звучное – сразу мне очень понравилось. Все-таки было во мне чувство неловкости за все эти вычурные еврейские имена. Я никому и никогда не рассказывала, что родных братьев моей бабушки – звали Исаак и Израиль, а саму бабушку Рахиль. А уж история про то, что бабушкин второй муж, милейший старикан, вообще оказался совсем даже не Юрием Михайловичем, а Иудой Мойшевичем, повергла меня когда-то в полнейший шок. Ну как можно было своего ребенка назвать таким именем и обречь на постоянные подозрительные взгляды со стороны соотечественников!
Мы давно уже не живем в Стране Советов, но привычка бояться и оглядываться, что люди скажут, укоренилась во мне прочно.
– Лена, ты не в пионерском лагере, – часто опускает меня на землю моя подруга. Да, не в пионерском. Но ловлю себя на мысли, что никогда бы не назвала свою дочь Сарой, а сына – Абрамом. Все-таки мне кажется, что неудачное имя может испортить ребенку всю жизнь. Вот так вот, с самого начала.
Когда у меня родился младший сын, мы тоже никак не могли сойтись в имени. Придуманное мною «Павел» не устраивало мою семью, а я плакала и настаивала, и была уверена, что мой выбор единственно правильный. Ну не зря же, когда врачи с трудом разбудили меня после наркоза, именно это имя я и произнесла вслух. А в послеродовой палате уже лежала девушка с сыном Петей. Я сразу решила: Петр и Павел – это судьба. Мой муж этих судьбоносных знаков упорно видеть не хотел.
Как вскоре выяснилось, в своей трагедии я была не одинока. Позже, в детской поликлинике, я познакомилась с миловидной русоволосой девушкой. Мы сидели рядом на стульчиках, ждали своей очереди, в руках держали одинаковые одеяльца, в которых мирно посапывали наши сыновья. Как выяснилось, оба до сих пор безымянные. Девушка негодовала:
– Представляешь, они против. Все объединились против меня. Не будем так называть ребенка, и все тут! Нет, ну как тебе это нравится. Они, что ли, моего сына рожали? – Она гневно посмотрела в сторону свекра и мужа. Они ответили ей натянутыми улыбками, как смотрят обычно на не очень здорового психически человека. Очень красивая, длинноволосая и темноглазая девушка, понятно, что еще не отошедшая полностью от родов, все говорила и говорила про то, как ее не понимают, не дают ей настоять на своем.
Я с ней соглашалась, сама пребывала точно в такой же ситуации. Ну почему нас не поддерживают наши родные, почему не хотят не пойти нам навстречу? В конце концов, мы же пережили всю эту боль, весь этот страх?! И вот в семье появился маленький человечек. Кто как не мама любит его больше всех, кто как не она больше всех желает ему добра? Ну почему же к нашему мнению не прислушаться и не назвать ребенка так, как мы придумали?
Мы сидели в очереди долго, наши сыновья мирно спали, а мы все говорили, говорили. И когда моя случайная знакомая уже заходила в дверь кабинета, я опомнилась:
– А имя-то? Ты как сына назвать хочешь?
Красивая девушка посмотрела на меня внимательно и спокойно произнесла:
– Натан.
Я так и осталась сидеть с раскрытым ртом. Ну что тут скажешь?! Ее родственникам можно только посочувствовать. Я бы тоже на их месте переживала.
А вот интересно, чем не угодил моей родне Павел?
После Будапешта мы продолжали с Морозовым общаться. Перезванивались, делились новостями, встречались на медицинских выставках.
И вот я получила от него приглашение на презентацию книги американского дядюшки.
– Понимаешь, сам в Москву приехать не смогу, дел невпроворот. Обидно ужасно, но ничего не поделаешь. А вы обязательно сходите!
По дороге на литературный вечер мы с мужем попали в автомобильную аварию. Не то чтобы сильно, но машину нам помяли изрядно. И главное, пока тянулась вся эта катавасия с милиционерами и каким-то там специальным комиссаром, литературный вечер благополучно закончился без нас.
Морозов звонил нам из Новосибирска.
– Лен, я знаю, что народу на вечере уйма, но мои родственники вас ждут, вам оставили книги, прорывайтесь туда.
– Петр Петрович, мы не на вечере. Ужасно обидно: попали в аварию, в Москве страшный снегопад. И вот вместо Дома литераторов мы уже два часа стоим разбираемся со всей этой историей на Садовом кольце. Досадно ну просто до слез.
Мой муж, несмотря на то что машину было безумно жалко, потешался надо мной.
– Да, Лена, видно, не судьба тебе американский клад получить!
На следующее утро Морозов объявился, дал мне телефон Норы и сказал, что я могу договориться о встрече.
Я позвонила сразу. На другом конце провода мне ответил достаточно молодой и очень приятный голос:
– Деточка, послезавтра мы улетаем обратно в Америку. Если у вас есть возможность приехать к нам домой, я буду бесконечно признательна.
– Конечно, во сколько вам удобно?
– Ну, если не очень рано, скажем, к одиннадцати. Я постараюсь к этому времени быть готовой. Если буду без галстука, это вас не очень расстроит?
Я сразу подхватила шутливую волну: