Я вас не слышу
Марии вся эта история казалась сном, и сном ужасным. Она все время мысленно возвращалась к началу этой истории. Сначала Юра с «Абрау-Дюрсо», и вот уже все Соловьевы сидят у них в гостях, обсуждают предстоящую свадьбу Юры и Нади. Между прочим, они тогда ни слова не сказали о том, где молодые будут жить сразу после свадьбы. Все какие-то дальние перспективы, мечты. То ли будет, то ли не сбудется. Может, в силу своей профессии, но Мария была довольно конкретным человеком. Настоящий плановик и в работе, и в жизни. Все у нее было и для себя, и для Нади распланировано на долгие годы. И вот на тебе, перед ней сидят Соловьевы, умеренно пьющие водку, и обсуждают какое-то непонятное «прекрасное далеко».
– Ничего, скоро получим ордер и разбежимся все по разным щелям, – Егор при этом потирал руки. Понятно, откуда у Юры столь странный жаргон. Почему «по щелям», не понимала Мария. Вот ведь привыкли жить (Господи, прости!) как сельди в бочке, а уверены, что новая жилплощадь все равно останется щелью или конурой.
– Мать, как холодильник делить будем? Может, Ленке отдадим? Или нет, пусть Сашкины родители подмогнут. Тогда, может, этим, Юрке с Надеждой? Сами не графья, за окошко сосиски бросим. А этим как жить, интеллигенции?
Марии показалось, что Егор хотел прибавить словечко «сраной», но вовремя сдержался. Все же Надина мама сидела за этим же столом и могла по достоинству шутку не оценить, хотя остальные весело рассмеялись.
– Для интеллигенции у меня есть. Как раз в очереди на новый стою, – вставила Мария.
– Значит, с нас тахта! – бодро подхватил Егор.
От Марии не ускользнуло, как Люба поджала губы и уставилась в окно.
– Бать, да уж на тахту сам заработаю! – широко улыбнулся Юра.
Марию раздражали и «батя», и любовный взгляд, брошенный ее дочерью при этих словах на Юру. А Юрина белозубая улыбка так больше всего.
Какой ордер, какая тахта? Господи, сколько лет уже Соловьевы стоят в очереди на квартиру? Можно же еще стоять и десять лет, и двадцать. Их все время отодвигают, Мария сама не раз принимала участие в распределении квартир. Постоянно находился кто-то важный, нужный, а очередники продолжали ждать. Даже скандальная Люба, которая на комбинате уже всем плешь проела, пересказывая свои тяготы с детьми, ничего не могла поделать. Ну хорошо, это будет через десять лет, допустим. Но сейчас? Где будет жить ее Надя сейчас? Что значит «разбежимся»? Значит, предположительно, ее дочь собирается идти в эту семью? Спросить сейчас напрямую? Или выдержать паузу? Нет уж, она не будет принимать участия в этом театральном действе. Мария всегда была человеком слова и дела. Сначала все планировала, потом уж обещала и обязательно делала. А здесь что? Ой, мы всем рады, ой, мы всех любим. Но ведь сами-то надеются, что Мария сейчас будет уговаривать будущих молодоженов жить с ней. А она не будет. Надоело. Раз она такая вот плохая, пусть так и будет.
Люба все сильнее поджимала губы, Егор говорил все громче, подливая себе водочки, не скрывали своей радости ни Юра, ни Надя. Дети, какие же дети! То есть Юра-то не ребенок, это ясно, просто какой-то он недалекий. Но ее-то Надя умная. Как же она не видит ни Юриной ограниченности, ни всей ненатуральности создавшейся ситуации?! Тахта, холодильник – ну да, без них никуда.
Чтобы как-то успокоиться, Мария позвонила Кире. Тяжело рассказывать про свои проблемы тем, у кого все в порядке. Человек же, который сам пережил беду, поймет тебя быстрее. Она начала с места в карьер:
– Собралась наша Надя замуж.
– Да ты что, Маш? Правда? – Напряженный голос Киры сразу немного оттаял, Мария почувствовала в нем улыбку и сразу представила на другом конце провода Киру – большую, мягкую, замотанную в теплый шарф. Кира любит Надю, она неравнодушный человек. Ей можно рассказать все, как на духу. Не зная, что говорить про главное: про музыку, про консерваторию, – Мария подробно рассказывала про Соловьевых. Говорила, и ее как-то отпускало и не покидало чувство, что Кира – это очень близкий человек. Она не просто слушает, она сопереживает. И она понимает, что чувствует сейчас Мария.
– На свадьбу придешь?
– Конечно, о чем спрашиваешь. Да, Маша, что я хотела сказать. Мы с Асей придем. Да?
Как всегда, Кира не спрашивала – она утверждала. Хотя толика неуверенности в голосе звучала.
Мария почувствовала укол совести. Как же она не подумала? Опять со своими проблемами она совершенно забыла про Кирины заботы.
– О чем разговор, конечно! Кир, ты не подумай!..
Кира мгновенно ее перебила:
– Маш, я подумала, и это нормально. Нас давно никто и никуда вместе не зовет. Безумный Аськин вид и ее поведение давно известны в городе. Просто вы с Надей очень заняты, вам недосуг сплетни слушать и по сторонам смотреть. Только у нас все изменилось. Их главный умер месяца два назад. От передозировки. На Аську эта смерть, слава богу, произвела огромное впечатление. Она ж кое-как у меня техникум окончила. Сейчас вот работать в библиотеку наконец пошла. Она, конечно, еще не очень адаптирована для нормального общения, но проблеск есть в конце туннеля. Пальто хоть черное сняла, хвостик завязывает вместо этого дикого начеса. В общем, нам сейчас тоже помощь нужна. У меня появилась надежда, что она выкарабкается. Она сама хочет, понимаешь? Только ее поддержать нужно, общаться побольше с нормальными людьми, чтобы ее опять не засосало. Я же на работе, за руку ее водить не могу и рядом с ней сидеть тоже, – Кира говорила и говорила. Мария поняла, что изменилось в Кире: голос стал тусклым, неуверенным. И еще – очень уставшим. Кира всегда поражала Марию, да и всех окружающих своей изумительной энергией; казалось, ей все по плечу. И вот теперь все изменилось. Не сразу. Как огонек у свечи. Кто и когда замечает, что свеча начинает светить не так ярко и скоро может погаснуть? Заметно это становится, только когда пламя делается совсем маленьким, фитилек сгибается, еще немного, и сложится пополам. Вот так и Кира. Небольшие перемены не были заметны, а итоговые сразу бросились Марии в глаза.
– Кира, ты – сильная. Ты ее приведешь в чувство. Ко мне в гости приходите. Где она работает? В городской библиотеке? Я к ней зайду. И еще, – Мария помолчала, ей сложно было говорить. – Я хотела сказать, как хорошо, что ты у нас есть. И твоя Ася – это часть тебя. И я очень хочу тебе помочь. Ты меня слышишь?
– Слышу, Маш. Спасибо, мой хороший. Надю отпусти пока. Это не проблемы, поверь мне. Это юношеский максимализм, детство. Я ж ее маленькой помню. Прямая, честная. Она вернется к тебе, не переживай, ты ее хорошо воспитывала, рядом была, мы все были рядом. Маш, и она, – тут Кира запнулась, – она – твоя дочь.
Кира, как всегда, говорила прямо. А Ася ей не дочь. То, чего боялась сама Кира и ее родственники. Выдержит ли? Возможно ли это? Хватит ли у нее сил? Значит, сил не хватило. Или жизнь повернулась таким боком и приготовила такие испытания, какие вообще немногие в силах выдержать. «Братья», «передозировка», «выкарабкивается».
Мыслями Мария опять вернулась к своей Наде. В конце концов Соловьевы – честные, работящие люди. Но это мало успокаивало.
Марии казалось, что она понимает больше, видит дальше, и Юра – совершенно не Надина жизнь. Правда, в последнее время женщина поняла, что во многом виновата сама. Спасибо Кире за ее слова. Марии было важно услышать, что она свою Надю хорошо воспитывала, рядом была. А вот Светка утверждала обратное: что ее было слишком много, она навязывала свое мнение. Ну а как же иначе? Не зря же педагоги-музыканты говорят, что нужно выбирать не ученика, а мать ученика. Да кто из детей так уж хочет играть на музыкальном инструменте?! Может такое быть, но в единичных случаях. Как правило, высокие результаты ребенка – это упорный труд родителей. Заставить, убедить, заинтересовать, морально поддержать, направить. Вон сколько всего! А между этим еще и денег заработать. Все стоит денег: и инструмент хороший, и дополнительные уроки. И главное правило: нужно всю свою жизнь подчинить другой жизни, детской. Рассказы про Моцарта и его отца-деспота воспринимались в музыкальной среде только с такой точки зрения: молодец отец, без него никакого толка не было бы. И с Паганини та же история: отец из-под палки заставлял сына часами играть на скрипке, потом сам занимался его концертной деятельностью. А как иначе? Мария считала себя оправданной во всех отношениях.
И она билась и делала все ради будущего своей дочери. Но ей казалось, что они сражаются с Надей на одном поле, и она просто помогает дочери, подставляет плечо. Если мама в какой-то момент отойдет в сторону, то Наде будет тяжело, но она справится. И что же? Оказалось, что без Марии Надя сразу раскисла. Сегодня жизнь заставила взглянуть на дочь со стороны. И что увидела Мария? К ее безграничному ужасу, дочь оказалась совершенно беззащитным, беспомощным существом, которое не умеет больше ничего, кроме как играть на рояле.
Надя билась обо все острые углы, ударялась о них; спотыкалась, неуверенно продвигаясь по жизни. С легкой улыбкой, думая неизвестно о чем. Мама дорогая, а ведь это она сама превратила дочь в такое безвольное странное существо. Если честно, то Мария планировала всю жизнь провести рядом с ней. Хотела бы закрыть дочери глаза и уши для восприятия существующей действительности и самой стать ее поводырем, проводником. Пусть Надя творит и не думает о хлебе насущном, не опускается даже в мыслях до простого, мелочного, бытового. За нее все сделает она, ее мать. Именно так должны расти гении.
– А ты точно уверена, что она гений? – как-то спросила Света.
– Да, – без колебаний ответила Мария.
– А откуда тебе это известно? Учитель же и ошибаться может. Видала я вашу Софью Михайловну. Сколько ей лет? Сто? Она что-то еще помнит? И, по-моему, у нее не все дома.
– Не все, это точно. Только она-то как раз и не очень уверена. Говорит, куража мало. Техника есть, слух абсолютный, но не сценична. Для сцены зажата. – Мария не любила об этом говорить и не говорила никому, еще не хватало – обсуждать Надины недостатки. Только вот Светке. Мария сама видела зажатость дочери на сцене, но гнала эти мысли прочь и другим объясняла: мол, манера такая. Сейчас это востребовано. И прекрасно понимала, что без этого самого куража нечего Наде даже думать о большой сцене. Надеялась, что раскованность придет с возрастом, с опытом. Главное все же – техника. Значительно хуже, если бы было наоборот: артистичность есть, а игра – так себе.
– Ну, это дело наживное, – подбодрила Света.
– Вот и я в этом абсолютно уверена, – с пеной у рта продолжала Мария. – У Нади такие данные! И руки. Ты видела ее пальцы? Длинные-длинные. И потом, работоспособная она. Играет и играет.
– Так что ей еще делать: у нее же забот никаких! Все ты за нее уже сделала. Вот она и играет.
– Ну ладно тебе. Она удовольствие от этого получает. Особенно если что-нибудь новое разучивает, текст учит. И моменты, пассажи всякие может повторять и повторять. На сцене она другая. Ну словно каменная. Сама удивляюсь.
Надя, Надя. И Мария вспомнила про Асю. Вот где беда! Права Кира, настоящая беда. Свят, свят. Городская библиотека находилась через дорогу от комбината. Нужно будет заглянуть в обеденный перерыв.
Свадьбу сыграли летом, сразу после выпускных экзаменов в музыкальном училище.
– Мы банкет не потянем, – сразу предупредил Егор. – В домашней обстановке-то оно лучше. У нас, правда, Танька спит после обеда. Может, у тебя, Геннадьевна? А чего, стол у тебя раскладывается, а народу много можно и не приглашать. Кстати, на платье невесте тоже можно не раскошеливаться. Вон пусть в Ленкином идет. А чего, белое, оно и есть белое. Люба, ты как к этому делу относишься, не будет Ленка против? Уговорим!
Люба нервно пожала плечами. Марии показалось, что она участвует в комедии абсурда. Где были глаза ее дочери? Почему ей в родню навязывают сегодня совершенно непохожих и чужих для нее людей? Конечно, Марии с ними не жить. Но как же Надя? Как она собирается существовать с ними бок о бок всю свою дальнейшую жизнь?
При этом разговоре дети не присутствовали. Егор с Любой пришли в гости к Марии вдвоем, еще раз обсудить все детали. Заявление в ЗАГС уже подано, что дальше? Только почему обсуждение идет по такому руслу? Неужели она не в состоянии купить платье единственной дочери? При чем здесь свадебное платье Юриной сестры, которое той, как выясняется, еще и жалко отдавать. Цирк, да и только.
– Егор, о платье не переживайте, купим новое. И потом, наверняка Наде захочется быть на свадьбе в чем-нибудь более простом, она никогда не приходила в восторг от пышных свадебных нарядов. Разберемся, не волнуйтесь. И все же, давайте снимем в нашем кафе банкетный зал. Как ни крути, а народу наберется человек тридцать.
– Нет, дорого! Геннадьевна, у нас столько нету, – заволновался Егор. – Мы к переезду готовимся, нас Юрка в известность не ставил и расходы эти не согласовывал.
– Я все понимаю, не страшно, я в кассе взаимопомощи возьму. Пусть это будет моим подарком молодым.
– Деньгами швыряешься, значит, лишние, – Люба посмотрела недобрым взглядом. Вот ведь тоже странное дело. Пока о родстве речь не шла, обе женщины относились друг к другу вполне доброжелательно. Даже более того. Люба частенько забегала к ним, в плановый отдел, делилась и проблемами, и радостями. Мария, как представитель месткома, частенько дочкам Соловьевых выбивала путевки в пионерлагеря, билеты на елку. Как-то раз даже в Москву девочки ездили, в Кремлевский дворец съездов. Сегодня же Люба смотрела на свою без пяти минут родственницу совсем неодобрительно. Почему? Это же Мария должна быть недовольна!
– Люба, да брось ты, Геннадьевна от души, я же чувствую, – Егор пытался разрядить обстановку. Добрый мужик, простой. Господи, кто он теперь для Марии, сват, что ли? – И вообще хорошая у тебя, Геннадьевна, дочка, скромная, молчаливая, немножко ленивой ты ее воспитала. Это да! Это как на духу. Ну, так на то ей муж даден будет. Давайте выпьем за счастье молодых! – подытожил Егор.
– А тебе только дай повод! – сверкнула глазами Люба.
Ой, да конечно! Люба за мужа своего волнуется, боится, что в штопор сейчас войдет. Мария про этот недостаток Егора совсем забыла. А она все на свой счет принимает. Какие-то ей все нехорошие взгляды Любины мерещатся. Нужно привыкать. Начинается новая жизнь. Да, совсем по другому сценарию. Как там говорится: человек предполагает, а Бог располагает? Наде будет тяжело, но Мария же будет рядом. Может, еще все и образуется.
– А чем не повод! Это повод большой! – Егор быстро разлил по рюмкам и, не дожидаясь женщин, тут же опрокинул свою.
Кафе при комбинате было очень даже симпатичным. Стены были украшены большими резными панно, выполненными народными умельцами, бордовые тяжелые шторы закрывали огромные окна, мебель в просторных помещениях кафе была сделана из натуральной сосны. Все добротно и красиво. В небольшом по размеру и уютном банкетном зале свободно разместились за столом тридцать человек, танцевать же можно было в общем зале. Опять же, экономия, за ансамбль не нужно платить, он по пятницам так и так играет. Готовили в кафе всегда вкусно, поэтому Мария сразу отказалась от банкетных блюд. Целый поросенок с веточкой петрушки в зубах, конечно, украсит стол, но платить за него нужно отдельно и немало.
Меню они составляли со Светкой. Поскольку Соловьевы в оплате участия не принимали, то что их было и спрашивать. Юра рвался помочь будущей теще, но как-то страшно было довериться ему в выборе блюд.
Свадьба влетела Марии в копеечку, но она радовалась, что отказалась от празднования дома. Егор напился еще в самом начале, но домой не ушел. Юра постоянно носил отца на себе от одного гостя к другому, потому что Егору хотелось чокнуться со всеми гостями, а сыну хотелось уважить батю. Маленькая Танька, непонятно зачем взятая на свадьбу, орала по поводу и без повода. Надя в красивом светлом летнем костюме сидела, как спящая царевна, со словно приклеенной улыбкой, растягивая ее еще больше, когда родственники мужа отпускали сомнительные остроты. Мария не верила, что ее дочери в эти моменты становилось по-настоящему смешно.
Зять в белом костюме смотрелся просто нелепо, но, видимо, всем, кроме нее, нравилось.
Подруга Светка делала порой большие глаза, оглядываясь на Марию. Мария вздыхала в ответ. Дочь сделала свой выбор. Будь что будет.
С Кирой удалось перекинуться парой слов уже в самом конце праздничного мероприятия.
– Спасибо, что пришли, – Мария говорила искренне, ей надоело стесняться своих родственников. Да и потом, перед кем? Кира – она своя, она все понимала.
– Да что ты, Маш. Спасибо, что позвали. – Прямая и бескомпромиссная, Кира не стала юлить и расхваливать странный праздник. Чему там было нравиться?
Они не виделись давно. Мария не могла бы сказать, что Кира сильно изменилась. Все такая же полная, в красивой белой юбке в пол, ярко-синем жакете и белом шарфе, перекинутом через одно плечо, бывшая Надина учительница смотрелась очень эффектно. Мария отметила, что многие мужчины заглядывались на Киру. Та улыбалась в ответ гордо и независимо, будто давая понять: «Вы мне не очень интересны». Однако когда к ней подошел целоваться подвыпивший Егор, не отодвигалась и не морщилась. Поцеловалась от души, рассмеялась, подняла рюмку за молодых, сказала проникновенный тост, чем вызвала умильные слезы у всех гостей.
Ася не отходила от матери ни на минуту. Круги под глазами, нездоровая бледность. Как будто лицо девушки стерли ластиком, рисуй, что хочешь. А вот нарисовать забыли, или не успели, или не захотели. Одета Ася тоже была не по-свадебному просто, в обыкновенные черные брюки и белую рубашку. Мария отметила про себя, что, если бы девушка выбрала более яркий наряд, сделала модную стрижку, выкрасила волосы в цвет поживее, она могла бы стать хорошенькой. Рядом с яркой бирюзово-белой Кирой скромность Аси выглядела какой-то нищенской. Почему так, зачем? Не нужны Асе такие контрасты. Хотя, хотя… Легко осуждать.
– Ася, я слышала, ты работаешь в библиотеке? Вот выдала дочь замуж, времени свободного теперь вагон. Если уделишь мне внимание, с удовольствием воспользуюсь твоим советом, прочитаю что-нибудь из модного, – Мария попыталась погладить Асю по плечу.
Девушка слегка отстранилась, но тут же ответила:
– Модны нынче классики. Чехов подойдет?
Мария искренне расхохоталась, впервые за весь этот странный и напряженный день.
– Ну только если пообещаешь, что это будет не «Чайка»!
– Обещаю, – улыбнулась Ася в ответ. На удивление, улыбка у девушки оказалась почти голливудской. Да, полный комплект несоответствий. Абсурдный праздник. Белый костюм жениха, пьяный сват, орущий младенец, наигранная радость невесты и школьная аскетичность Аси в сочетании с киношной улыбкой.
Первую ночь после свадьбы молодые провели в квартире Марии, сама она поехала ночевать к Светке, с которой они полночи пили коньяк и обсуждали непредсказуемость жизненных поворотов. А на следующий день Надя с Юрой переехали к его родителям.
Кирпичная громадина комбината резко выделялась на фоне деревянного и блочного Ярославля. Отсутствие вывесок могло привести к мысли, что в сером неприветливом здании и вовсе находится тюрьма. Но так дело обстояло для людей несведущих. Жители города хорошо знали и любили комбинат. Предприятие давало работу трети города. Город гордился рабочими династиями, возникшими в стенах комбината, ежегодно обновлял фотографии на Доске почета. На первомайской демонстрации колонна комбината выглядела самой представительной.
Мария работала на комбинате почти пятнадцать лет, за это время дослужилась до начальника планового отдела, вот только рабочий кабинет так и не поменяла. Как открыла дверь с табличкой «Плановый отдел», так и осталась здесь на долгие годы, переходя от стола к столу. Столов в комнате было семь, и Мария прошла их все по пути от обычного плановика до начальника отдела. В должности начальника Мария работала последние шесть лет, но ее девчонки привыкли к ней и относились по-свойски, да и Мария начальницу из себя не строила. Сотрудницы гордились своим дружным коллективом. Нужно остаться после работы – значит, все остаются; премию выписывают – тоже каждой работнице начальница выбивает. Если вкралась ошибка, то и отвечаем вместе. На все дни рождения без исключения стол накрывали, естественно, и всеми новостями свежими делились.
Мария знала Любу Соловьеву и ее мужа Егора, казалось бы, сто лет, но и в голову не приходило, что они когда-нибудь могут породниться. На комбинате тысяча человек работает, и все – как на ладони, про всех все известно. У той муж роман на стороне завел, у этой сын женился. И про Венерку они все знали, и как Юру в армию провожали, и как он обратно вернулся. Целая история была. Парень вернулся в джинсах и кожаной куртке. Сам за три года заработал, купил в порту. А отец его чуть из дома не вышиб. Мол, иди куда хочешь, оденься по форме и возвращайся, чтоб все соседи видели. Люба об этом рассказывала, поддерживая мужа. А Мария удивлялась. Вернулся сын, живой, здоровый, наконец-то приодеться смог, как хотел. Кому нужен этот военный антураж? Впрочем, тогда семью Соловьевых на словах защищала, понимая, что им всегда приходилось доказывать, что их дети не обделенные, все в их семье хорошо, живут дружно. Вот сын, бравый моряк, вернулся. В душе, правда, тоже не понимала, к чему нужен весь этот маскарад.
Это был совершенно другой семейный уклад, другая жизнь. Егор – мужик рукастый, ничего не скажешь. Все в руках горело, даже с похмелья руки не тряслись. Поговорка: «Мастерство не пропьешь, руки-то помнят», – была его любимой. Люба при этих словах поджимала и без того узкие губы.
Мария часто думала: счастлива ли эта женщина? Как она распределяет свою любовь между мужем и пятью детьми? Где столько сил берет? Вот у Марии есть только Надя, ни мужа, ни других детей. И ей по-другому уже было и не надо! Она свою Надю любила до сумасшествия, никогда про нее нигде плохого слова не сказала, ради нее жила, ей лучший кусок приберегала, во всем себе отказывала. И вот нате вам, пожалуйста. Дочь ушла в чужой дом. Причем с радостью, с задором. Куда? К кому? Совсем в другую жизнь. И как будто ей там нравится.
Почему ее дочери лучше у Любы? Чего там такого особенного? По Любе не скажешь, что она сильно счастлива. Всегда хмурая, будто всем не очень довольная, постоянная печать заботы на лице. Так и понятно ведь: это тебе не бюджет предприятия планировать – думать, из чего суп сварить.
– Ой, мам, они воду, когда макароны варят, не сливают. Это же еще как суп можно есть.
И тем не менее Надю ничто в этой семье не раздражало. Удивляло, да, и даже радовало. Вот вам, к примеру, новый рецепт – бульон от макарон!
Мария этот феномен объясняла необыкновенной влюбленностью дочери, доходившей прямо-таки до самозабвения. И вот этого-то больше всего и боялась. Страсти, они, как известно, со временем проходят, и тогда начинаешь осматриваться по сторонам, оставшись с сухим остатком, заставляющим задуматься, «а был ли, собственно, мальчик».
Ее Надя – она же умная, тонкая девочка, ей не может нравиться эта чужая для нее жизнь с чисткой тазика картошки. Мария замечала за собой, что стала злей, нетерпимей. Только куда деваться, планы-то все жизненные рухнули.
Говорила ей подруга Светлана:
– Займись в конце концов собой! Надя рано или поздно упорхнет. С чем останешься? У тебя ни одной своей мысли в голове нет!
– Это как это? – удивлялась Мария.
– В том смысле, что ты полностью растворилась в дочери, живешь только ее интересами: у Нади конкурс, Наде для конкурса туфли. Про себя уже давно не думаешь!
– Светка, ты права, да, – Мария разводила руками. – Но ты даже представить себе не можешь, какое я удовольствие получаю, когда те туфли покупаю.
– Чего ж не представляю? Очень даже мне это понятно, сама радуюсь, когда своему паразиту кроссовки вон новые достаю. Только я и себе через раз что беру. Понимаешь, у меня есть, что вспомнить, помимо Петьки. У меня есть свои собственные конкретные жизненные интересы, где нет ни Петьки, ни Григория! А у тебя что есть именно своего? А ведь она в один день уйдет.
– Никуда она не уйдет. Куда ей идти? Ой, Свет, ты не понимаешь, мы с ней дышим вместе. Она без меня задохнется.
– Во-во, подруга, довела собственную дочь. И себя довела. И она без тебя не вздохнет, и ты без Нади, прости, не пукнешь. Тоже мне жизнь.
– Света, – Мария не любила этих выражений подруги.
– А по-другому тут не скажешь. Хотя можно, конечно, – хмыкнула Света.
Мария знала: все девчонки из отдела обсуждали переезд дочери к Соловьевым. Обидно было – не передать. Да что обидно – горько. Свои-то ничего, они начальницу любили, уважали, переживали вместе с ней. Не говорили ничего, но Мария чувствовала их поддержку. А вот в коридорах комбината частенько ловила на себе злорадные взгляды. Вот ведь люди, какая им разница? Хотя, что значит какая? Такая уж у людей натура: сладко им перемыть чужие косточки. Успокаивала только Светка. Ни разу не припомнила: мол, предупреждала! Хотя могла бы, даже должна была так сказать. Нет, не сказала. Вот так и определяется настоящее в отношениях; понимаешь, кто и чего в этой жизни стоит. Кто за тебя, а кому наплевать.