Солдаты последней войны

– Почему ты молчишь? Ты ничего не хочешь мне сказать?

Я скользнул по ней равнодушным взглядом. Хотя мое сердце бешено колотилось.

– А что… Нужно что-то сказать?

– О, Боже! – она заломила руки в белых кожаных перчатках. – И кто посмеет упрекнуть, что я ухожу! Ты посмотри на себя! Только посмотри! Вялый, ни на что не способный человек! Что ты мне дал в жизни?! Что?! Я чуть было не загубила свою карьеру из-за тебя! Ты даже не хотел меня знакомить с нужными людьми! Все пришлось делать самой! Абсолютно все!

Лерка умела перевернуть любую ситуацию в свою пользу. Она прекрасно понимала, что бросает меня в самый трудный период. Когда я потерял работу. А мои музыкальные опусы уже никто не принимал. И сейчас она просто добивала меня своим уходом, оставляя в полном одиночестве. Разбитым, опустошенным, неуверенным в себе, все чаще заглядывающим в рюмку. Лерке же непременно нужно было убедить себя в обратном. И ей это удавалось.

– Хорошо, – равнодушно ответил я. – Будем считать, что во всем виноват я. Так будет лучше.

У меня не было сил для борьбы. Тем более, я не хотел бороться с женщиной, кем бы она ни была.

– Ну, вот! – почти истерично выкрикнул Лерка.

Ей непременно хотелось, чтобы я обвинял. Тогда бы она смогла по-настоящему защищаться. И выглядеть несчастной жертвой. Но такого шанса я ей не предоставил.

– О, Боже! Боже! – продолжала она с тем же запалом. – Тоже мне благородство! Ты даже… Тебе даже абсолютно все равно, что я ухожу! Тебе всегда было все равно, чем я занимаюсь. Мои мысли, чувства тебя совершенно не волновали!

А были ли у тебя мысли и чувства, хотел спросить я, но вовремя удержался. Пусть высказывается одна. Я примирился с этой неизбежностью.

– Ты… Ты даже мне смел утверждать, что я бездарна! И ни на что не способна! И мое единственное место в этой жизни – быть медсестрой для твоих получокнутых! Но нет! Тебе не удалось из меня сделать посмешище! И я… Я тебе докажу, на что я способна!

– Зачем, Лера? Зачем тебе нужно, что-либо мне доказывать. Я и так верю, что услышу про тебя совсем скоро. Ты непременно своего добьешься.

Лерка на секунду смешалась, соображая – издеваюсь ли я над ней или говорю серьезно. Но так и не поняла.

– Ну вот, – уже спокойнее протянула она. – Конечно, добьюсь… Но и ты… Я хочу тебе посоветовать не заниматься больше этой ерундой. Твоя музыка никому не нужна. Разве что этим древним старушкам, которые сто лет назад почему-то решили, что настоящая музыка должна быть только такой. Глупости все! То, что сочинили Моцарт с Бахом и им подобные, хватит еще на десять веков. А тебе нужно жить…

– Не трогай мою музыку, Лера, – вяло ответил я.

У меня уже не было сил защищать даже свою музыку. И я говорил скорее по инерции. Лерка пожала плечами и уткнулась в воротничок беленькой шубки. Исподлобья сверкнув на меня глазками. И мне на миг показалось, что она хочет мне понравиться. И ждет слов любви, слов о моих разбитых надеждах и невозможности жить без нее.

– Так ты ничего не хочешь мне сказать на прощание, Кирилл?

– Ну, разве, как врач пациенту – не болей.

– Словно мы и не прожили вместе пять лет…

Нам еще не хватало воспоминаний.

– Иди, Лера, тебе пора. Тебя ждут.

– И ты даже не ревнуешь? – Лерка надула свои пухлые губки. – Он кстати и красив, и знаменит.

– Вот ты сама и ответила. Разве я могу состязаться с совершенством.

– О, боже, ты даже проститься не умеешь. И не хочешь говорить серьезно… Что меня всегда бесило!

– Теперь уже не будет. Я за тебя спокоен.

Мне надоел дурацкий разговор. И затянувшееся прощание. И неизбежный разрыв. Лерка была еще рядом и мне от этого было все еще больно. И я грубо подтолкнул ее к двери.

– Все, иди, Лера. Мне еще нужно будет поработать.

Пожалуй, такого Лерка не могла вынести. Такого тупого равнодушия. Ей, наверняка, казалось, что в день нашего прощания я буду биться головой об стену. Рыдать или в крайнем случае сидеть, оцепенев в шоке. Что угодно, но только не заниматься обычным повседневным делом. Обычным повседневным делом она давно уже считала мою музыку.

Но такой радости я ей не доставил. Тем более, что подобные сцены я не раз наблюдал в своей клинике и повторять их для себя, хотя и бывшего, но все же врача, было бы по крайней мере глупо. Но Лерка с этим никак не могла смириться. И использовала свой последний шанс. Она медленно повернула ко мне свое лицо. И в ее больших глазах я увидел слезы и подобие страдания.

– Да, Кирилл… Я хочу, чтобы ты знал… Я ведь тебя еще люблю.

И поспешно, но очень страстно поцеловав меня в губы, выскочила за порог, театрально хлопнув на прощание дверьми.

Пожалуй, последняя сцена ей все-таки удалась, чего я не мог не признать. На моих губах горел ее страстный поцелуй, обжигающий лицо. А ее прощальные слова остро резанули по сердцу. Лерка не хотела меня отпускать. Она не хотела оставить мне шанс жить без нее. Она заставляла постоянно чувствовать ее, жалеть о потере и надеяться на возвращение. И все же ее победа была недолгой. Хотя я был готов, как и мои пациенты, биться головой о стену и рыдать взахлеб, но все же сумел справиться и привести мысли в порядок. Продолжать любить Лерку в том безысходном положении, в котором я очутился, было непозволительной роскошью. Нужно было думать, как жить дальше… Та Лерка, которую я когда-то любил, ушла в прошлое. Настоящая же Лерка уехала со своей знаменитостью искать счастье за океан, словно там этого счастья было навалом. И оно непременно хотело, чтобы им в безразмерных количествах воспользовалась моя бывшая жена…

Я уже давно перестал тосковать о Лерке. И сейчас же, мчась в ненавистном катафалке, бок о бок с чужими людьми, вспомнил ее просто из-за вновь накатившего одиночества. Которое, впрочем, навеки поселилось в моей маленькой квартирке. И к которому сегодня, впрочем, как и вчера, и позавчера, мне не хотелось возвращаться. Потому я просто уцепился за жалкую возможность провести вечер в чужом и абсолютно безразличном мне доме. Впрочем, я быстро убедился, что этот чужой дом не мог оставить равнодушным даже меня. Уж очень он был хорош.

Дом высился на самом краю дорогого коттеджного рая. Почти в лесу. Выйдя из машины, я с жадностью вдохнул свежий сосновый воздух, вкус которого уже успел позабыть за последние годы, безвылазно прожитые в столичной истерии сменяющихся один за одним дней. В сумасшедшем ритме попыток найти свое место, постоянно заканчивающихся провалом. Каждый день довольствуясь городской пылью, ревом сирен и скрежетом шин. Вот почему как завороженный я стоял посреди стройных мудрых деревьев, под чистым спокойным небом и слушал щебет лесных птиц. И не мог понять, что же я столько лет делал в городе?! И почему не нашел времени сбежать от него туда, где еще оставалась единственная возможность жить правильно. Наверное, я всегда подсознательно чувствовал, что придется вернуться. Возвращаться всегда гораздо больнее…

Едва мы поравнялись с огромной неприступной оградой, мои мысли перебил громкий лай собаки.

– Ничего, она привязана, – поспешил успокоить меня Павел, пропуская вперед.

Едва я переступил порог, все мое внимание сосредоточилось исключительно на собаке. Насколько псина была красива, настолько и свирепа. Казалось, еще секунда – она сорвется с цепи и с удовольствием меня слопает. Этакая смесь бульдога, носорога и тигра, с редким паленым окрасом, слишком большой головой и острыми зубками, готовыми в любую секунду вцепиться в горло.

– Милый песик, – бодро заметил я.

Павел принял мое замечание за чистую монету. И за пару секунд, пока мы шли к дому по асфальтированной дорожке, обсаженной карликовыми деревьями, он сумел изложить всю информацию о четвероногом друге. Я узнал, что собачка стоит «всего» пару тысяч баксов, что это редкая порода фила бразилейро и, естественно, является любимицей всех бразильцев, и что иметь в доме такого пса весьма престижно.

– Представляешь, Кирилл, – радостно сообщал мне Павел, – в Англии они вообще запрещены. А в других странах для их приобретения необходима лицензия. Как на оружие. Уж очень свирепы эти животные. И могут запросто убить непрошеного гостя. Зато очень надежны. Как любят говорить бразильцы, «верный, как Фила».

– А у нас, конечно, все наоборот. В нашей стране никаких лицензий не надо, все, как в свободной стране, разрешено, – съехидничал я.

– Ну, к твоему сведению и европейцы, и американцы, конечно, очень богатые, с удовольствием заводят этих псов. Никакой самый надежный замок, никакая охрана и сигнализация не заменит их, – проигнорировал он мое замечание.

Наверное, парню и впрямь есть, что охранять, раз не поскупился на подобного сторожа. Я ничего не имел против животных, тем более собак. Но меня шокировало, когда их превращали в некий неодушевленный объект купли-продажи, делая вещью, к которой необязательно питать чувство симпатии или жалости, а просто ценить ее по «замочным» качествам. И для меня они уже не были просто частью природы, нашими «братьями меньшими», а какими-то роботами. Хотя сами собаки в этом были меньше всего виноваты.

– У нее имя хоть есть? – поинтересовался я, питая слабую надежду, что с именем она приобретет для меня подобие некого живого существа, а не компьютерной системы.

– Конечно. А как же… Его зовут Сталлоне. В честь моего любимого Сильвестра.

Ну, конечно же! Бобик или Шарик – как-то мелковато. Так я и думал. Что ж, погладить ее по загривку и почесать за ушами, сказав: «Дай, Джим, на счастье лапу мне», так и не придется. Она была просто крепким импортным замком, железной дверью, охраной и сигнализацией «в одном флаконе». И не более. Единственное, на что в лучшем случае я мог рассчитывать, что она перестанет скалиться и мечтать, как бы мною отужинать.

Дом был огромный, просторный и светлый. Наполненный исключительно дорогими вещами, но отнюдь не вычурными, а напротив довольно простыми. Легкий хаос создавал атмосферу уюта и теплоты. И я даже удивился, что в нем нет обычного в таких случаях снобизма. Дом не давил на меня ни ценой, ни значимостью. Гостиная была обставлена в бледно-розовых тонах, словно там навеки поселилось утро. Кругом были разбросаны подушки, тут же стояло очень много ваз с полевыми ромашками, васильками и незабудками. Огромные окна слегка прикрывали такие же розовые занавески. А многочисленные деревянные полки и этажерки с книгами создавали иллюзию деревенского быта, слегка приправленного легким налетом интеллектуальности.

Павел не вписывался в такой интерьер. Это был явно не его стиль. Такие, как он, едва добравшись до легких денег, стараются их вложить в нечто весомое, тяжелое, по-царски дорогое и не по-царски безвкусное. Хозяин тут же подтвердил мою мысль.

– Все моя жена, – как бы извиняясь, сказал он. – Если бы не я, она бы вообще довольствовалась книжками, парочкой кресел и обеденным столом. Хозяйка она не ахти какая, но от домработницы категорически отказалась. Решила, что управится сама. Но где уж ей. Вот и приходится мириться с хаосом вперемежку с жалкими попытками наведения порядка.