Тенета для безголосых птиц

– Варежка, – Юрка театрально бросился к ней и заключил в свои медвежьи объятия. – Значит ты все же не добьешь нас своим новым имиджем крутой великосветской дамы? Значит, ты все же – вне гармонии!

– Впрочем, как всегда, – Лада зло дыхнула сигаретным дымом на Варю.

– Варька, ну, неужели ты недовольна этой прекрасной и дурацкой жизнью? – не унимался Раскрутин.

Варя наконец-то вырвалась из его объятий, рассмеялась и, отставив пустую бутылку, забросила руки за голову. И встряхнула свои черные волосы. И закатила свои голубые-преголубые глаза. Что когда-то принадлежало лишь мне одному.

– Я более, чем довольна. И мой истинный единомышленник на сегодняшний день – Вадька Руденко. Он бросил пить, бросил писать и начал жить. Я не окончательно бросила пить, не окончательно бросила писать. Но это вторично. Главное – я выбрала жизнь. Которой вполне довольна.

– Сколько чувств! По-моему, ты, Варвара, слегка перебрала, – хмуро заметил Дроздов. – Звучит как-то неубедительно. Особенно о главном.

– А что главное для тебя, праведник Дроздов? – Лада бросила перчатку Женьке. И он ее успешно словил.

– А то, что удовлетворение жизнью – полная чепуха. Сплошь неверное слова. Предательские. Или, если хотите, трусливые… Это, попросту, бегство. Я же никуда не бегу. Я принимаю все. И все удары отбиваю. А, если не могу, то снова и снова накапливаю силы. В этом мое… – Женька запнулся, с трудом подбирая нужное слово. – В этом мое… Ну, если не счастье, то хотя бы… Согласие, что ли.

Определение было явно неудачным. И Юрка, уже слегка хмельной и вполне довольный Моцартом и жизнью, не преминул подколоть товарища.

– Сложно и не очень понятно, – тут же заметил он. – Вот для меня все ясно. Жизнь я обожаю. Для меня это всего лишь миг. А какой-то маленький миг легко осчастливить. Вот и получается такое длинное счастье, составленное из счастливых лоскутков-мгновений. Сегодня, например, это – сумасбродный Моцарт из далекого прошлого, вы – из недалекого и я – всегда сегодняшний. И больше мне ничего не надо. Впрочем, плюс любимая работа, любимая жена и любимый комфорт!

Лада громко фыркнула, забросила ногу за ногу и поправила очки на переносице.

– Комфорт! Какое обывательское слово, – безапелляционно заявила она. – Жизнь не подчиняется комфорту. Это комфорт подчиняется ей. Безусловно, каждому своя упряжка. Я же – вне жизни и вне комфорта, а далее – караван подобных определений – вне иллюзий, вне страха, вне заблуждений, вне привязанностей, и вне – вне – вне… В общем, говоря проще, вне суеты. И в этом мое счастье. Я могу прикасаться ко многом вещам, но они меня так и не будут касаться.

Мы промолчали. Похоже, Ладу никто особо так и не понял. Впрочем, здесь, похоже, никто не понимал друг друга. Лишь я подумал, глядя на постаревшие, уставшие, потрепанные и озабоченные лица своих бывших однокурсников, изображающие счастье, что счастлив никто из них не был.

Пауза продолжалась, потихоньку нагнетая атмосферу встречи. В такие моменты впору вешаться. Но делать это в одиночку я не собирался. В конце концов, у каждого есть оправдание и каждый хотел быть счастливым. И каждый вряд ли им стал.

И все же, несмотря ни на что, вино, смешанное к тому же с пивом, согревало нам души. И мы, прихватив с собой по паре бутылок, уже стали собираться наверх, к свету. Казалось, что там нас оставят дурацкие мысли и тягостные размышления о жизни. Нам захотелось свежего воздуха. И мы потянулись к витой лестнице…

Откуда раздался этот оглушительный грохот, никто так и не понял. Похоже, что прямо с неба. Погас свет, стены задрожали и посыпалась штукатурка. Меня отшвырнуло в сторону, и, падая, я автоматически закрыл руками лицо… Не знаю, сколько продолжался этот кошмар, казалось – целую вечность. Когда я осторожно открыл глаза, то ничего кроме темноты не увидел. Лишь услышал оглушительную тишину, которая была пострашнее любого грохота. Кто-то впился мне ногтями в руку. Я повернул голову и увидел сверкающие глаза Вари. Ее глаза я узнаю в любой темноте. И ее горячее дыхание. Она дрожала и жадно ловила ртом воздух.

– Что это, Боже, Лешка, что это?.. Я ничего… Ничего не понимаю… Что это, Лешка?..

Я не знал, что ответить, потому что сам абсолютно ничего не понимал. Землетрясение? Война? Террористический акт? Крушение мира?.. Единственным, что я начинал осознавать, было то, что мы отрезаны от этого самого мира. И находимся под его обломками.

Потихоньку я привыкал к темноте и уже различал фигуру Дроздова. Он стоял посреди завалов, пыльный и взъерошенный, тупо уставившись на заваленную лестницу.

– М-да, – первым подал голос Раскрутин. И его междометие неестественно зазвенело во взорванной тишине. – Вроде бы цел… Хотя все тело ужасно болит.

– Боже, что это? Что! Что! – как заученный текст твердила сквозь рыдания Варя, по-прежнему не отпуская моей руки.

– Прекрати истерику! – откуда-то издалека раздался визг Лады. – Нам еще паники не хватало!

Ну, если с Ладой все в норме – значит еще поборемся. Она на коленях, шатаясь, приблизилась к нам, тщательно ощупывая пол.

– Я вот очки разбила, ни черта не вижу, и то не рыдаю! – пробормотала она. И попросила. – Кто-нибудь поможет мне найти очки.

Юрка неожиданно, почти истерично, расхохотался.

– Очки! Боже, какая прелесть! Очки! И главное – как бы они сейчас пригодились! И вот ведь – какая трагедия!

– Ладно вам, – грубо прервал его Дроздов. – Нашли время пикироваться. Лучше давайте трезво проанализируем ситуацию: что бы это могло быть?

– Что бы ни было, мы во всяком случае живы, – заметил я, даже в такой ситуации гордясь своей мудростью.

– Или все-таки нет? – попытался шутить Юрка. Значит, и он приходил в себя. – Или сейчас за нами явятся ангелы в белых одеяниях?

– Что ты такого хорошего сделал, чтобы за тобой тут же прилетели ангелы? – похлопал его по плечу Женька. – Скорее уж – черти.

– В таком случае, предложим им «Моцарта». Черти тоже любят выпить, – поддержал я его.

Обстановка потихоньку разряжалась. И, оправившись от первого шока, мы по-настоящему обрадовались за свои чудом уцелевшие жизни. Мысли стали приходить в порядок. Во всяком случае, уже можно было более или менее трезво оценить обстановку. Мы не могли знать в точности, что произошло наверху. Одно было ясно – от ресторанчика вряд ли что-либо осталось. А наша компания оказалась замурованной глубоко под землей. Но это еще не было братской могилой. И важным (жизненно важным) вопросом повестки нашей встречи становился один – как отсюда выбраться?

Сильно угнетало полное отсутствие света. К кромешной темноте трудно сразу же привыкнуть. Поэтому по началу мы стали внимательно оглядывать «окрестности». Наше бомбоубежище выдержало неведомый взрыв, оставшись прочным и непоколебимым. Мы обнаружили, что даже уцелела большая часть коллекции Вадима. Хотя от многих бутылок на полу остались одни осколки и лужицы некогда дорогих ароматов. Бедный Вадька! Драгоценная частица его жизни в миг оказалась разбитой… Стоп, внезапно подумал я. А сама… Сама Вадькина жизнь?..

– А Вадик? – вдруг озвучила мои мысли Варя.

Эта тайная, почти телепатическая связь существовала между мной и Варей с давних пор. Не успевал я подумать о чем-либо, как она тут же говорила об этом. Несмотря на количество окружающих нас людей.

– Вадька, Вадик, – плакала Варя. – Как мы сразу о нем не подумали! Что, что с Ваденькой, ребята?!

– Что с Ваденькой! – грубо передразнила ее Лада. – Какие телячьи нежности. Сама знаешь, что ничего хорошего. Не прикидывайся дурочкой.

– Даже если ничего хорошего, – я не на шутку разозлился на Ладу, – это не означает, что мы не должны переживать за него. И потом… Знаешь, Варя, вполне возможно, что и – ничего плохого. Он не раз выбегал на улицу, помнишь, все ждал машину с заказом. Вполне возможно, что в момент взрыва его не было в ресторане… Сама знаешь – Вадька родился в рубашке, если вообще – не в пиджаке.

При упоминании о пиджаке Лада тут же ощупала свой. И облегченно вздохнула. С сигаретами ничего не случилось. В отличии от ее очков. Думаю, если бы ей предложили прокатиться на необитаемый остров и взять с собой всего две вещи из всего возможного, она, не задумываясь, выбрала бы свои очки и сигареты. Правда, сигарет должно было бы очень много.

Лада достала пачку и с наслаждением затянулась едким дымом.

– Сладкая ложь лучше суровой правды – вот девиз нашей Вареньки, всю жизнь играющей в наивную девочку, – ехидно заметила она. – Впрочем, обязательно находится мужчина, готовый ее с радостью опекать и преподносить любую сладкую ложь на кружевной салфеточке.

Мне не хотелось спорить с Ладой. Как и все мы, она сейчас балансирует на грани нервного срыва. Хотя в то же время не прочь и поиграть. Например, в железную леди. Хотя, как правило, в таких ситуациях первым гнется именно железо.

Мы были замурованы в четырех кирпичных, мрачных, давящих темнотой со всех сторон, стенах. Причем на уровне нескольких десятков метров под землей. Если Вадим жив, он знает, где мы. А если… Черт, сейчас реальнее предполагать именно это «если». И Лада здесь права.

Женька барабанил костяшками пальцев по глухой стене.

– Для нас, пожалуй, есть только два выхода. Либо самим его искать. Либо положиться на помощь сверху и просто ждать.

– Меня лично устраивает второй, – опять хохотнул Юрка. – Отпустим бороды. Через месяц, судя по алкогольным запасам, станем законченными алкашами. Что не самый плохой выход в нашем положении. Да и девочки у нас есть. Так что скучать не придется. Даже смерть не покажется такой уж тягостной и мучительной. А, я бы сказал, даже прекрасной! Не каждому так пофартит закончить жизнь! Дорогое вино и замечательные девчонки! И предстанем мы перед Всевышним с чистой совестью, правда слегка пьяненькие…

Лада подскочила к Юрке и со всей силы стукнула его кулаком по башке.

– Нашел девочек!

– Ну, девочки – не девочки, а выбор, как говорится, не большой. В сухом остатке – выдержанное вино и менее выдержанные дамы.

– Ну ты и… – Лада готова была убить Раскрутина на месте. Она единственная так прореагировала на его шуточки, которые почему-то задели ее за живое. Хотя, наверняка, должны были прийтись по вкусу именно ей.