Всё хоккей

– Уж я-то знаю, что ты способен выиграть любой матч. И любовь не исключение. Ты нас познакомишь?

– Позднее, мамуля, позднее, – я поцеловал маму в щеку. – Чего напрасно девушку обнадеживать? Я же не собираюсь жениться?

– Но если из очень хорошей семьи… Почему бы и нет?

– Мало ли хороших семей на свете? И мало ли у них дочек? А я у тебя один, мамуля. Неужели ты так легко готова отдать меня в чужие руки?

Мама прижала мою голову к своей груди и взъерошила мои волосы.

– Моя воля, я бы тебя никогда никому не отдала. Но моей воли так мало…

Мне стало стыдно, что я так нагло соврал своей любимой маме. И сам не ожидал, что лгать так легко. Гораздо легче, чем говорить правду.

Впрочем, я был уверен, что для лжи отпущено очень мало времени. Ровно столько, сколько продлится моя связь с Алькой. Мимолетная связь, поскольку я совсем не был влюблен в эту продавщицу мандаринов. Просто даже логически я не мог в нее влюбиться. Это выглядело бы, по меньшей мере, неуважением ни к моей маме, ни к себе, ни к своему блестящему будущему. Об уважении к Альке я не задумывался.

И все же после каждой тренировки, первым делом бежал в ее маленькую квартирку, пропитанную запахами старой мебели и абхазских мандаринов, продающихся за соседним углом.

С Алькой было очень просто. Она не нагружала сложностями, много смеялась и мало думала. Когда я был рядом с ней, мне казалось, что на свете вообще не существует проблем. Разве что маленькие недоразумения, которые легко решались.

– Представляешь! – возмущалась Алька, и ее круглые щечки краснели от негодования. – Есть ненормальные, которые готовы наложить на себя руки! Какая неслыханная наглость! Ему разрешено каждый день просыпаться, бесплатно наблюдать снег за окном, любоваться солнцем, слышать чириканье воробьев. А он, видите ли, ничего этого не хочет. Видите ли, устал от всего! Как все-таки испорчены люди! Вот ты хоть раз встречал животное, готовое добровольно уйти из жизни?

– Встречал, Алька, – улыбался я. – Лебеди, например.

– Ну, лебеди это другое, – не сдавалась Алька. – Там любовь настоящая. И они лишь этой любовью живут. А люди живут многим-многим другим. У людей гораздо больше прав на жизнь. А они этими правами не пользуются. Вон, я сегодня прочитала, как один выбросился из окна, с девятого этажа, между прочим. И причин у него не было никаких! И жена не ушла. И на работе повышение. Недавно из кругосветного путешествия вернулся. И шикарную дачу недавно приобрел. Все отлично!

– Может, поэтому и выбросился?

Алька подозрительно на меня покосилась.

– А ты прав, хоккеист, может быть. Если бы он оказался на моем месте, у него и мысли такой бы не возникло. Слишком много бы пришлось доказывать в этой жизни. А ему, похоже, доказывать уже было нечего. Вот сейчас такой шанс и представится.

– Где, там? – я показал пальцем вверх, где должно быть небо.

– Да нет, здесь. Судьба оказалась мудрее его. Представляешь, с девятого этажа – и не разбился. За дерево зацепился. Но все равно здорово поранился. Похоже, уже не поднимется. Вот теперь и придется бороться за жизнь. И жена может уйти, и работы никакой не будет, и путешествие не светит, и дача уже не нужна. Знаешь, легко умереть тоже дано не каждому. Наверное, нужны причины.

Я крепко прижимал Алькину голову к своей груди. Целовал ее в ухо и шептал.

– Не знаю, Алька, не знаю. Во всяком случае, я умирать не собираюсь. Я очень люблю жизнь, просто не люблю жизненные обстоятельства. А они зачастую на моей стороне. У меня нет причин умирать.

– У меня тоже, хоккеист, а жизненные обстоятельства я принимаю, хоть они играют на другой стороне. Наверное, на твоей, хоккеист. Пусть будет так, пусть будет… – Алька в ответ целовала меня. С большой страстью, хотя ни о страсти, ни о любви мы никогда не говорили. Мы понимали, что по всей логике вещей, это просто невозможно. Поэтому для нас все было просто.

На следующий вечер я прятался за поворотом, ожидая, когда Алька наконец-то расторгуется мандаринами. Был сильный мороз, в темноте кружили большие ватные хлопья снега. Я подпрыгивал от холода на месте, проклиная любителей мандарин. Их, похоже, было не мало. И мороз их не пугал. Как и Альку. До меня доносился ее веселый, бодрый голос.

– Приходите еще! Мои мандарины самые лучшие.

– Спасибо, девушка.

– У вас так приятно покупать, не то что за соседним углом.

– И не обсчитываете.

– И гнилых не подсовываете.

Я решительно завернул за угол. Я изрядно замерз и уже собирался разогнать этих ярых поклонников мандарин и продавщицы. Как вдруг услышал визгливый голос, показавшийся мне знакомым. И в ответ – Алькин возмущенный крик. Похоже, не все любили Альку, в отличие от мандарин. Разгоралась потасовка, но я был уверен, что Алька в ней непременно выиграет. Я вплотную приблизился к очереди.

Алькина шапка ушанка сбилась на затылок. Ее круглое личико пылало от негодования. И пухлые губы дрожали.

– Я? – Алька сжала кулачки. – Я вас обсчитала? Да как вы смеете! Я в жизни никого не обсчитывала! Скорее меня…

Я уже было рванул к девушке на помощь, как знакомый властный голос тут же меня остановил.

– Да! Обсчитала! И я это при всех заявляю! И не исключено, что подам жалобу!

Моя мама. В новой дубленке с беличьим воротником, привезенной из Голландии ее другом, стояла напротив Альки и, сощурив свои красивые раскосые глаза, вызывающе смотрела на нее. Я уже было решил смыться от греха подальше, как вдруг одновременно и она, и Алька заметили меня.

– Виталенька, сынок! – Воскликнула мама, всплеснув своими ухоженными руками. – Ну, как тебе эта нахалка! Мало того, что она обсчитывает, так еще при всех оскорбляет!

– Это я оскорбляю! – Алька подперла руки в боки и фыркнула. – Да я слова дурного не сказала!

– А вы других слов не знаете, кроме дурных. Тоже мне! Воспитание! Ужас! Какая-то продавщица с тремя классами образования! Вы себя хоть в зеркале видели! К тому же от вас разит водкой!

– Ах ты… – Алька надула щеки, и подалась вперед, через прилавок. – Ах ты…

Очередь заметно поредела. Мандарины любили все, но не за такую цену. Мама судорожно схватила меня за локоть.

– Видишь, сынок.

– Не смейте оскорблять мою маму, – пробубнил я и опустил взгляд.

Алька неожиданно расхохоталась во весь голос. Ее шапка упала в снег. Ее золотистые волосы мягкими волнами рассыпались по плечам. Она хохотала мне в лицо, запрокинув руки за голову. Затем вытащила из кармана деньги и бросила их нам. И купюры закружились на ветру вместе со снежинками.

– Ловите их! – крикнула нам Алька. – Это вся выручка! Я не бедная! А вам, наверняка, пригодятся! На воспитание!

Из-за угла выскочил Мишка и свирепо залаял на меня и маму. Мы попятились. Мама потащила меня к дому. Мишка громче и громче лаял нам вслед. Он единственный не любил мандарины. И он единственный любил Альку больше всех на свете и единственный сумел ее защитить.

Дома мама ловко чистила ярко оранжевые мандарины. Один протянула мне. Я отказался. Мама бросила дольку в рот и поморщилась.

– Фу, подсовывают всякую гадость! Ну и кислятина.

Я прекрасно знал, что мама бесстыдно лжет. Я не раз лакомился сладкими, сочными абхазскими мандаринами.

– Нужно покупать фрукты только в супермаркете! Именно! И нигде больше! – категорично заключила мама. – Ты согласен, сынок? В нашем положении не стоит опускаться до уличных торговок. Это неприлично! А мы с тобой вполне приличные люди. И даже более того. Кстати, а как твоя девушка поживает, ну та, из очень хорошей семьи? Ты к ней сегодня не пойдешь?

Я маме ничего не ответил. И закрылся в своей комнате. К Альке в этот вечер я не пошел.

А на следующий день осмелился лишь на звонок.

– Знаешь, хоккеист, не нужно нам с тобой больше встречаться, – весело ответила Алька в трубку. – Хоккеист и торговка… Нет, не звучит, пожалуй.