Перевёрнутый мир

– Если бы я был художником, – обратился он ко мне, сверкая насмешливым взглядом, – я бы непременно нарисовал ваш портрет. Портрет нашего современника, которого в современном мире не бывает. Так сказать, эксклюзив.

– А я, если бы имел честь быть художником, – совершенно серьезно ответил я, – то вообще бы не рисовал людей. Они и так в жизни слишком рисуются. Представляете, что может получиться на бумаге?

Лида звонко расхохоталась и снисходительно потрепала Эдика по небритой щеке. Он зло увернулся.

– О, с вами можно говорить о живописи! И в какой же манере вы бы рисовали свой дремучий лес? Импрессионизм, экспрессионизм, пуантилизм?

Я пожал плечами.

– Разве для этого нужна особенная манера? Я думал, для того чтобы рисовать, нужен всего лишь талант.

Эдик раздраженно махнул рукой. И перешел в открытое наступление.

– Впрочем, мы теряем зря время, разглагольствуя об искусстве. Боюсь, вы слишком примитивны для этого.

– Я вообще-то этого не боюсь. Но признаю, что вы правы. Мир, в котором я живу, примитивнее и настолько же богаче и смелее вашего. Художники, кстати, в основном предпочитают изображать именно его. Люди так редко хорошо получаются на холсте.

– Люди вообще редко получаются! – поддержала меня Лида и покрутила пальцем у виска, обращаясь непосредственно к Эдику. И тут же, подхватив меня под руку, потащила к выходу.

Я бы на месте Эдика врезал мне хорошенько, ведь он явно был неравнодушен к Лиде. Ну, в крайнем случае, можно было громко свистнуть нам вслед. Но вслед звучало молчание. Люди и впрямь редко получаются.

Уже на улице, едва ступив на лесную тропу, ведущую к дому, я по-настоящему перевел дух. Я чувствовал себя в своей стихии. Я был со всех сторон защищен.

– А я и не ожидала, что ты так умеешь пикироваться. – Лида прижалась щекой к моему плечу.

– Кстати, я понятия не имею, что такое импрессионизм. Ты шокирована?

– Увы. Но это легко исправить. Всего лишь стиль в искусстве, когда художник хочет более естественно запечатлеть мир, как бы его каждое мгновение, дыхание что ли, движение и мимолетность…

– А разве по-другому можно рисовать? Не понимаю… Если по-другому нельзя, тогда вообще нельзя.

– Можно, еще как можно! – Лида еще теснее прижалась к моему плечу. – Боже, какое счастье, что ты не художник, не артист, не музыкант…

– И не герой клипа…

– Особенно это. – Холодные губы Лиды касались уже моего лба, носа, щек. – Боже, как они мне все надоели, как они мне все надоели. Как они… – Ее губы наконец-то нашли мои.

Земля давно ушла из-под ног. И солнце тоже покинуло нас. И куда-то исчезли деревья. И я даже не чувствовал неба. Ничего, ничего вокруг не было. Голый вакуум. Космос. В нем существовали только мы двое. И я уже не жалел о своем зеленом мире, пропитанном свежими запахами и покоем. И Лида не жалела о своем, запыленном и суматошном. Мы были вдвоем. И нам оказалось достаточно этого. Наш космос устраивал нас. И его невесомость, и его пустота. Где не было ни запахов, ни звуков. Где остались только мы двое. И, наверно, наша любовь. Я уже знал, что это такое. И, пожалуй, мог нарисовать ее в своем воображении. Ее дыхание, ее мгновение, ее мимолетность. Импрессионисты могли бы мне позавидовать. Я рисовал не хуже… Разве кому-нибудь удавалось нарисовать любовь?

Так началась наша любовь. Впереди у нас был целый месяц. А это немало. Более того, я вообще считал, что для большой любви месяца вполне достаточно. За месяц люди не успеют надоесть друг другу, не успеют узнать все друг про друга, и даже не успеют поругаться. Про бытовые мелочи вообще нечего говорить. Быт за месяц не способен убить любовь. Это уже потом – в ходе, так сказать, проверки чувств и желаний… Мы не думали о проверке. Нас ждал месяц любви.

Лида больше времени проводила у меня в сторожке, чем в пансионате. Она безоговорочно приняла мою жизнь, с удовольствием готовила для меня, поливала цветы и деревья в саду. Для нее все было в новинку. Иногда мне казалось, что она просто играет роль этакой деревенской пастушки и часто – переигрывает. Но я закрывал на это глаза. Я был влюблен. И был уверен, что она влюблена не меньше. Я не верил, что играть в любовь возможно, когда не любишь. Я был очень далек от кинематографа.

Чижик с Лидой так и не сдружился. Наверно потому, что она его воспринимала всего лишь как мою собаку, а не как моего лучшего друга. А может быть, просто к нему ревновала. Чижик ревновал не меньше. И они в некотором роде боролись за мое исключительное внимание.

– Ну же, Данька, – Лида не раз настраивала меня против Чижика. – Я допускаю, что собака может стать другом, но не могу себе представить, чтобы она стала лучшим другом. Потому что так не бывает.

– Так бывает. Только так и должно быть, – дразнил я девушку. И в очередной раз пытался примирить ее с Чижиком. – Ну же, Лидка, подумай, вспомни хотя бы своих друзей. Сколько раз они тебя предавали? А сколько обманывали? А сколько завидовали? Ага? А Чижик ни разу про меня дурного слова не сказал. А зато как он умеет слушать! Я могу ему раскрыть любую тайну, и он никогда ее не разнесет по всему свету.

– Ты просто боишься людей. Вот и вся твоя философия. Ты боишься правды. Вот и нашел себе глухонемого друга, который только и может, что лизать твои ноги. Такой большой и сильный, ты боишься, что тебя могут предать, потому и выбрал себе того, кто не предает только потому, что предавать не умеет. А не потому, что не хочет.

Чижик громко и свирепо лаял на Лиду. Я хватал его за ошейник, опасаясь, что он может укусить девушку.

– Не обижай его, он ведь все понимает, – грустно отвечал я Лиде, которая, в отличие от Чижика, меня понимала гораздо меньше. А сколько бы осталось этого понимания после месяца нашей любви?

Пожалуй, я поспешил с утверждением, что за месяц ничто не способно омрачить любовь. Вскоре я понял, что для этого достаточно и дня. И все же моя правда заключалась в том, что жалкий месяц на обиды, разочарования и неприятности можно закрывать глаза. Запросто. Когда сильно влюблен.

Мы с Лидой не скрывали своих чувств. Просто мы сами скрывались. Нам было достаточно видеть друг друга, прикасаться друг к другу, вместе смеяться и изредка спорить из-за Чижика. И все же без выхода «в люди» обойтись невозможно. Хотя бы потому, что вокруг много солнца, зелени и свежего воздуха. И потому, что в этом году выдалось на редкость хорошее лето. Мои недавние прогнозы о семи неделях дождя не оправдались. Самсон в этом году играл на моей стороне.

Когда я был свободен, мы встречались с Лидой под нашим засохшим дубом. И Лида каждый день нетерпеливо его осматривала.

– Ни одного зеленого листочка! – Она чуть не плача била ногой по мху, облепившему дуб со всех сторон.

Мне иногда не терпелось сказать ей, что я все бессовестно выдумал – и про дерево влюбленных, и про то, как появляются на мертвом дереве листочки тогда, когда любовь случается. Но так и не открывал ей этой маленькой тайны. Мне нравилась моя выдумка. И иногда я сам в нее верил.

– Ну же, Лида, – я обнимал ее за плечи, – не будь капризным ребенком. Мы так мало знакомы. Разве можно понять за такое короткое время все про любовь?

– А при чем тут время? Хотя да… Конечно… Что можно понять?… Особенно дереву.

– Ну, дерево, если хочешь знать, понимает гораздо больше нашего. Потому что больше видит. И больше живет.

– Но опять же – молчит.

– Откуда ты знаешь? Может быть, это мы его не слышим. А может быть, молчим мы для него.

– Эх ты, ботаник…

Лидка стелила покрывало на землю, ложилась и сладко потягивалась. А я часами мог любоваться ею. И молчать. Как дерево. И не слышать ее беззаботную болтовню. А она все рассказывала и рассказывала об огнях Большого города. Иногда я вспоминал Марианну Кирилловну. Они относились к своему городу абсолютно одинаково. Проклиная, ругая, обзывая, они очень его любили. И мне казалось, я тоже начинаю его любить. А возможно, я просто любил Лиду. И мне уже становилось все равно где быть, лишь бы быть с ней.

Однажды я в очередной раз учил Лиду плавать, она барахталась в воде, как беспомощный ребенок, цепляясь за мои плечи и оставляя на спине следы от царапин. Эта картина мне была очень знакомой. Я не раз наблюдал ее, когда стоял за деревом и следил за чужим праздником, в котором веселились моя Лида и Эдик. Теперь на его месте был я. Это меня несколько смущало и даже злило, но я сдерживался, всегда помня, что нашей любви отпущено очень мало времени. Я просто старался как можно меньше походить на Эдика. Но у меня не получалось. Я так же крепко прижимал к себе Лиду, так же бросал ее в воду и однажды так же прицепил желтую кувшинку к ее волосам. Боже, неужели в жизни похожи не только люди, но и их жесты и даже их любовь? Как, должно быть, звезды смеются над нами, когда мы их называем одинаковыми…

И вот в один из таких безобидных уроков из воды внезапно вынырнула Валька, очутившись недалеко от нас. Мокрая, веснушчатая, со слипшимися короткими волосами и красными от воды глазами, она напоминала лягушонка. Лида от неожиданности вскрикнула:

– Ой, а это что за лягушонок?!

– Это Валька, – обречено представил я девушку. – Дочка доктора Кнутова. Мой хороший друг.

– Как Чижик или все-таки лучше? – подозрительно покосилась на меня Лида.

– С Чижиком состязаться – гиблое дело. И все-таки Валька – хороший друг.

– И главное – хорошенький, – со злостью бросила мне в лицо Лида.

А Валька развернулась и поплыла. Здесь она чувствовала себя как рыба в воде. И уже ни капельки не напоминала лягушонка, а скорее походила на русалку. Я уже не видел ее коротких слипшихся волос, ее плотного веснушчатого тела. Она ныряла и выныривала вновь. Очень гибкая, как стебелек желтой кувшинки. Она ложилась на спину и легко гребла руками. Как лодка, затерявшаяся в волнах моря. И лучи солнца играли на ее мокром теле. Я искренне залюбовался Валькой. Мое любование не ускользнуло от жесткого взгляда Лиды, которая вдруг (этот беспомощный ребенок, который только и мог, что барахтаться в воде) изящно нырнула и поплыла. Не менее легко и красиво. Она плыла брассом, делая точные симметричные движения, а затем перешла на баттерфляй. Я тупо смотрел на нее. И не видел ее красоты. Я просто вдруг понял, что она настоящая профессионалка. Наверняка не раз побеждавшая в городских соревнованиях. И так ловко водившая меня за нос. Боже, а я ведь это подозревал еще тогда, когда она играла с Эдиком. Еще тогда… Теперь же она устроила соревнования с Валькой. И я от всей души пожелал ей проиграть. Резко развернувшись, я поплыл к берегу.

Лида догнала меня, когда я уже, выбравшись из лесных зарослей, зло и решительно направлялся к дому.

– Дурак же ты, какой дурачок. – Она обняла меня сзади за плечи. Я не обернулся.