О́ное
– Правильно!
– Кто же все-таки подвигнул гвардейцев к действию?
– Екатерина.
– А общество?
– Все ожидали результата. Так как случившееся сопровождалось молчаливым согласием духовенства, армейского офицерства, чиновничества и части двора.
– Теперь все становится понятным, – как бы, подводя итог услышанному, заявил капитан.
– А мне, вот, сначала ничего не было понятно, – возразил Луговой и продолжил, – нас вызывают в Москву, селят по разным квартирам и начинают призывать к соблюдению законов. Сперва это показалось провокацией. Потом выяснилось, что здешнее офицерство и чиновники плохо осведомлены о событиях в столице, и из-за своего неведения продолжают занимать сторону Петра III. Пытаются в нашем лице получить поддержку заграничных полков. Проходят два дня, и Москва меняет свою позицию на противоположную нам, предписывают ехать в Петербург.
Далее внутри полковника будто распрямилась какая-то пружина, и он заговорил, придавая своей речи сильный эмоциональный оттенок:
– На чьей мы можем быть стороне, когда вчерашних победителей присоединяют как дополнительную силу к армии Фридриха? Чернышев Захар Григорьевич взял Берлин, а его отдают в подчинение Фридриху II вместе с доблестным русским войском. Заставляют подчиняться приказам германцев. Как относиться к тому, что русский император получает высшую награду Пруссии Орден Черного Орла? За что? – поставил вопрос полковник и выпил очередную чеклажку водки, – за заслуги перед Пруссией или Россией? Дальше, русский император вешает этот орден на свой германский мундир и красуется в таком виде на светских приемах. В форму вчерашнего врага он одевает наших офицеров. Но первыми наряжает полк Голштинцев. Сборище преданных ему солдат, которых он набирал в Лифляндии, Эстляндии и Малороссии. Православным людям вход в это войско воспрещен. В армии, в том числе и гвардейцам, долгое время не выдают зарплату.
Полковник в своей разгоряченности встал со стула, походил по комнате. Немного успокоившись, он продолжил:
– Ставит в строй паркетных генералов. Заставляет их заниматься шагистикой и маршем, плохо исполняющих команды, наказывает палками. Я, конечно, сам недолюбливаю этих шаркунов и лизоблюдов, но никогда не держал в мыслях желание издеваться над ними.
Полковник замолчал. Мареев пытался подобрать слова, чтобы как-то успокоить командира, но не успел это сделать. Луговой продолжил:
– Нынче все, кому не безразлична судьба России разделились на две половины. Одни хотят отдать Екатерине регентство над сыном и провозгласить цесаревича Павла императором, другие желают отдать ей всю власть напрямую. Однако всех объединила идея свержения Петра Федоровича. Сам государь долго не верил в серьезность происходящего. Когда до него дошли новости о том, что большая часть войска присягнула на верность Екатерине, он не рискнул прибыть в Петербург. Отплыл из Петергофа в Кронштадт. При приближении кораблей к порту на валу засверкали фитили для поджога пороха в пушках. С берега окликнули: «Кто идет». С моря ответили: «Император». Ответ был такой: «У нас нет императора. В России благополучно править Екатерина Алексеевна». Говаривают, что после этого Петр Федорович поменял свой немецкий мундир на русский гвардейский. Но было уже поздно.
Пауза опять затянулась, и Севастьян понял, что наступил тот момент, когда можно задавать вопросы.
– Григорий Петрович, так чего же теперь ждать? Как оно пойдет дальше?
– Это не знает никто, – сказал полковник. Потом неожиданно спросил, – ты когда в имение возвращаешься?
– Предполагаю завтра.
Тогда сейчас езжай к сестре, забирай вещи и возвращайся. Здесь переночуешь, а утром присоединю тебя к нашему поезду. Довезем до Твери, а там дойдешь водой.
– Я в Москву именно так и ехал. Спасибо за предложение. Только у сестры я задержусь до вечера. Приеду к Вам поздно.
Капитан вернулся затемно. Но полковника дома еще не было. Денщик сопроводил его в отведенную комнату, где Севастьян разоблачился, лег на кровать и уснул. Когда пробудился, уже занимался рассвет. За дверью слышалось шевеление. Он выглянул в коридор, увидел уже одетого по форме полковника, поздоровался с ним и сам стал быстро собираться.
Поезд состоял из пяти экипажей, по четыре человека в каждом. На лицах офицеров угадывалось определенное напряжение. Севастьян поймал себя на ассоциации такого выражения лица с атмосферой в предвкушении боя. Скорее всего, каждый понимал, что в Петербурге им предстоит делать выбор.
В Твери расстались тепло. При прощании Севастьян написал Луговому свой домашний адрес.
На пристани к графу подошел офицер и представился:
– Поручик Мещерский Александр Александрович! В отставке, следую в город Ярославль.
– Отставной капитан Мареев Севастьян Кириллович! Следую в город Углич! – с улыбкой отозвался граф и протянул попутчику руку в знак состоявшегося знакомства.
– Вас с таким почетом подвезли к пристани! В экипажах находились только старшие офицеры.
– Мои бывшие сослуживцы, вместе воевали, – ответил Мареев.
– Были на войне? Гордитесь ведь? Мы доказали еще раз всему миру доблесть нашего оружия.
– Полностью с Вами согласен! А Вам воевать не довелось?
– Чуть было не попал в сражение, но, слава Богу, обошлось! Слышали о недавних событиях в столице? Или в России известен лишь конечный результат воцарения императрицы Екатерины II?
– Да нет, наслышан! Причина Вашего решения уйти в отставку связана с этим? – поинтересовался граф.
– Это всего лишь предлог. Военной службой я уже давно тяготился. Я ведь один ребенок в семье. Вырос изнеженным и сердобольным. И при взрослении понял, что любая жестокость претит моему характеру. Теперь отставка позволяет избежать этого и свое время уделить стареющим родителям, быть для них полезным.
– Наверное, тяжело мужчине при таком характере?
– Весьма непросто! Но давайте сперва подберем себе корабль, а в дороге продолжим наш разговор.
Подходящее офицерам судно оказалось нанятым купцами. Один из Ярославля, другой из Костромы. Ярославский вез мешки с сухофруктами и специями, бутылки с маслом; костромской – крестьянскую утварь: ухваты, косы, литовки, вилы и лопаты без деревянных ручек. Дерева в этих краях и без того было в достатке.
Офицеры расположились на ящиках с песком, слева от которых покоились мешки, а справа перевязанные веревками металлические изделия. Через час после отплытия пришел посыльный от купцов. Принес корзину с едой и бутыль с жидкостью, судя по запаху с самодельным перваком. Попутчики еще какое-то время перебрасывались комментариями об увиденном по берегам, благо картинки менялись быстро. А потом неожиданно Мещерский повел рассказ о своем недавнем удивительном знакомстве:
– Меня пригласили на собрание молодых зодчих. Перед ними выступал господин Бецкой Иван Иванович. Выглядел он мужиком пятидесятилетним. Но как оказалось был гораздо старше. А вот говорил с юношеским задором и вовсе неизвестные мне вещи. Говорил он доступным языком и увлек меня повествованием об истории строительства мостов и двойном назначении береговых облицовок. Когда он закончил свой доклад, ответил на несколько вопросов и сошел с кафедры, то оказался в окружении слушателей. Толпа постепенно редела и, в конце концов, я оказался с ним один на один, – видя повышенное внимание к рассказу со стороны Мареева, поручик придвинулся к нему и перешел на вкрадчивый тон, – сам Иван Иванович незаконно рожденный. Его отец фельдмаршал Трубецкой. Еще в Петровские войны попал под Нарвой в плен и оказался на территории врага. Там, в Швеции он познакомился с очаровательной женщиной, и от этой любви родился мальчик. Но поскольку незаконнорожденный не может носить фамилию знаменитого отца, мальчику досталась лишь часть фамилии Трубецких. И стал он Иван Иванович Бецкой.
Рассказ, действительно, заинтересовал капитана, и он с нетерпением ждал продолжения.
– Когда мы оказались друг против друга, один на один, профессор сменил тему разговора. Он меня спросил, как я отношусь к детям-сиротам? Вопрос настолько был для меня неожиданным, что я не смог подобрать ответ. Тогда Иван Иванович просветил меня, что первый Воспитательный Дом появился в Милане в 787 году. Уже тогда человечество понимало громадный потенциал, заложенный в брошенных детях, при условии их правильного воспитания и обучения. В 1198 году Воспитательный Дом создали в Риме, через двести лет – в Париже. В России, руководствуясь исключительно гуманными мотивами, при монастырях создавали богадельни, но воспитанием и обучением детей особенно не занимались.
Теперь я подхожу к главному. Волею судеб Иван Иванович Бецкой лично знаком с Екатериной Алексеевной. А его батюшка хорошо знал мать императрицы. Предварительный разговор профессора с государыней уже состоялся. Идея создания Воспитательного Дома получила одобрение. И теперь Бецкой занят написанием Манифеста Русского Воспитательного Дома.
Попутчики не заметили как стемнело, как зажглись на корабле масляные фонари, как встали на ночлег недалеко от берега.
Офицеры услышали с правого бока плеск воды. Такой звук, как правило, издают весла на лодке. Обратились к правому берегу и увидели продолговатый длинный предмет, в котором маячили людские силуэты.
– А ведь это ушкуйники, – сказал Мареев, и стал быстро развязывать веревку, скрепляющую лопату и вилы. Потом он насыпал песка в корзину и пошел, согнувшись в три погибели вдоль левого борта, к месту возможной высадки бандитов.
– Твой борт с другой стороны, – сказал он Мещерскому.
Тот тоже вооружился лопатой и вилами и скрылся в темноте.
Севастьян насчитал шесть человек в причалившей лодке. Он набирал горстями песок и бросал в высаживающихся.
– Фома, я уже ничего не вижу! Червяк, пальни-ка вон в ту сторону!
Раздался выстрел, пули пролетели над головой капитана. Туда откуда сверкнуло пламя из ствола, Мареев метнул лопату. Раздался шмякивающий звук и пронесся гортанный хрип.
На этот звук Севастьян метнул вилы. Он старался, чтобы они летели острием вперед. И, видимо, все верно рассчитал. Послышался плеск от падающего в воду тела. Другой голос скомандовал:
– Фома, отвязывай! Уходим! Там, похоже, засада!
Мареев отследил удаляющийся силуэт лодки и побежал к другому борту. Там трое бандитов, повалив поручика на палубу, наносили ему удары кулаком по телу. Мареев взял по лопате в каждую руку и начал наотмашь бить по головам бандитов. Те бросили свое занятие. Двое упали навзничь на палубу, а третий сиганул за борт. Послышались шлепки весел о воду.
Мареев поставил поручика на ноги. Тот, видимо, уже попрощался с жизнью. Но тут так обрадовался, что стал целовать капитана.
Из корабельной пристройки вышли купцы и их сопровождающие. Появился капитан судна, за ним следовали матросы. Пока купцы пытались оценить ущерб, капитан обратился к офицерам, поблагодарил их за геройство и заверил, что отряженных на дежурство в эту ночь двух матросов, он спишет на берег в ближайшей пристани.
– Вы, господин капитан, – обратился к нему Севастьян, – проведите дознание. Уверен, эти два матроса напрямую связаны с бандитами!
Подошли купцы и протянули офицерам мешочек, в котором позвякивали монеты. Мареев и Мещерский отказались от этой благодарности. В это время один из бандитов вскочил на ноги, распихал толпу и бросился в воду. Кто-то засвистел, кто-то крикнул: «Больше не попадайся»!
Второго бандита Мещерский поднял на ноги. Мареев потрепал его по щекам. Совсем еще молодой паренек стал приходить в себя. Отвели его к ящикам с песком, усадили и провели допрос. Оказалось, что бандита зовут Степаном, из крепостных. За воровство получил каторгу, но сбежал с этапа и примкнул к банде Фомы. Уверял, что это было его первое нападение. Севастьян его спросил:
– Приходилось венцы для изб складывать?
– Нет. Умею лес под бревна обрабатывать.
– Хочешь на стройке поработать?
– Хочу, – ответил Степан.
На причале в Угличе Мареева провожала вся команда корабля и купцы. С Мещерским они обменялись адресами, потом нашел извозчика и поехал со Степаном в родное имение.
Глава третья
На ступенях рогозовского особняка Мареева встретил управляющий. Согнулся в поклоне до самой земли. Что-то лепетал, то ли приветствие, то ли молитву. Когда распрямился, в его глазах стояли слезы.
– Отведи-ка, Павел Игнатьевич, этого молодца в людскую избу, выдели ему место для ночлега, накорми парня с дороги. Вопросами не досаждай. А ты, Степан, – обратился капитан к пленнику, – держи язык за зубами, а то лишнее слово порождает тут целые легенды.
Севастьян расплатился с извозчиком и вновь обратился к управляющему:
– Батюшка у себя в кабинете?
– Каждый день все читают и читают. Книгами вокруг себя обложились. Из кабинета даже к столу не выходят. Еду прямо туда подношу.
В кабинете отец и сын обнялись. Сели друг против друга, и Севастьян начал свое повествование. Завершил рассказ так:
– Причин думать обратное пока не существует. Сходится все на том, что новая императрица привержена делу Петра Великого.
Сам капитан даже испугался своих слов. Он понимал, что врет, но ничего не смог с собой поделать. Больно жалко выглядел некогда бравый генерал, получив известие о смерти друга, а потом еще узнал о нелепостях государственного переворота. Пробежавшее после заключительных слов довольство на лице Мареева старшего, оправдывало Севастьяна в собственных глазах.
Батюшка подошел к бюро, достал золотые стопочки и бутыль темного стекла.
– Давай, сынок, за Отечество выпьем. За будущее это делать не принято, так мы за день сегодняшний.
Коричневая жидкость приятная на вкус обожгла горло и немного вскружила голову. Далее пошли новости о житье-бытье Лукерьи.
– Батюшка, позволишь мне сказать несколько слов о себе?
– Ежели блажь на манер пруда с лебедями, то не занимай свое и мое время!
– Я о конюшне. Зачем ты строишь ее? Неужто других проблем не достает? Ведь конюшня – это как пуговицы, а к ним тулуп нужен. Ныне лошади дороги! Война только-только закончилась.
– Изволь, отвечу! Лошаденки сегодня имеются не в каждой крестьянской семье, а там, где они имеются, то без слез на этих животных не взглянешь. Нет возможности у крестьянина вести должный уход за ними. Дальше надо тебе говорить?
– Могу продолжить, – подхватил Севастьян, – с чахлой лошаденкой и работа будет чахлая. На пашне глубина не та, по времени скорость медленная, рабочий день, а то и вся жизнь у такой лошаденки короткая.
Отец перебил сына:
– Хочу взять на себя содержание конюшни, чтобы крестьянин мог в любое время получить в пользование сильную лошадь. С того общий урожай и на крестьянском наделе будет лучше. У людей в хозяйствах появятся средства и будет чем заплатить за использование общественной лошади.
– Общественной? – переспросил Севастьян.
– Слово такое ныне в ходу. Означает то, что касается всех. Так дело-то твое в чем?
– Ты меня сначала, батюшка, сориентируй по времени с этой затеей.
– Надеюсь, что до уборки нынешнего урожая конюшню подведем под кровлю. Потом, когда народишко освободится, зимой, оборудуем внутри. И к весне можно будет покупать лошадей. Все-таки ты свой интерес покажи!
– Хочу просить Вас поручить мне вести эту затею. Ведь в лошадях кое-что понимаю, знаю караульную службу. Такому добру охрана нужна надежная. Зариться и дикие звери будут, и люди лихие.
– Об охране и без тебя задумывался. Конечно, ты подходишь под это дело. А на полпути не бросишь? А то с военной службой взял и распрощался! Как тебе после этого верить?
– Верить можно. Я тоже все продумал. Коли поручите, то поставлю рядом с конюшней рубленую избу. Станет караульным помещением и штабом. Учеты будут в них храниться. К весне из жердей сделаю загоны для выездки, проложу тропу к ручью. Сам ручей… – здесь капитан споткнулся, но выждав некоторое время, продолжил, – сам ручей перегорожу плотиной и сделаю водоем. Конечно, без лебедей и лодок, исключительно для купания лошадей.
– Дай мне время до утра, подумать надо. Ступай к себе, поди отдохнуть требуется с дороги.
Да какой же тут может быть отдых, кода молодой граф задумал грандиозное предприятие по очистке Волги от Калязина до Ярославля. После встречи с тем московским купцом Гаврилой Петиным, который жаловался на водный бандитизм, и высказывал мысль о готовности торговых людей платить за спокойствие, граф составлял план действий.
Как еще одна подсказка в правильности выбранного пути, оказалось нападение ушкуйников на судно при возращении графа из Москвы домой.
Севастьян специально оставил своего пленника без попечения. Думал так, коли сбежит, то и скатертью дорога. А ежели останется, придется к месту.
В людской избе граф отыскал Степана. После еды этот начинающий бандит спал крепким сном в комнате, где располагалось семь коек. Видимо, новые условия проживания оказались ему по душе, да и молодость брала свое. А может быть безмятежность характера. Но похоже, что будущее мало волновало этого парня.
– Чего не сбежал? – первым делом спросил Севастьян, когда разбудил юнца.
– Куда, в банду назад? Больше не хочу! Здесь ты мне работу обещал.
– Пойдем на улицу, там поговорим подробно.
Первый вопрос, который задал бандиту Севастьян, касался биографии парня. Подробности совершенного преступления.
– Нас в семье у родителей было пятеро. Я третий. Хочешь от конца, хочешь от начала. Все одно середка! Деревня наша под Владимиром называется Гриднево, в двадцати верстах от самого города. Там же и имение барское. Меня за красивую внешность и знание грамоты в тринадцать лет барыня забрала к себе.
– Грамоту откуда знаешь?
– Матушка выучила меня. Она закончила школу при монастыре.
– А кто сказал, что у тебя наружность красивая?
– Барыня. Увидела меня и крикнула: «Ой, какой мальчик! Хочу его к себе для поручений!».
– Ну а дальше что? – спросил Мареев с замиранием сердца. Он был уверен, коли Степан скажет, что кого-то убил, по любому придется сдать его властям.
– Для барыни я был мальчик на побегушках «отнеси-принеси».
– А грамотность ей твоя зачем понадобилась?
– Почту разбирать. Ежели конверт на ее имя, то его надобно отложить в сторону, спрятать. Если на имя мужа, то оставить письмо без внимания.
– Какое же ты преступление совершил?
– Кормили меня плохо. Сами на моих глазах трескали такое, что я ранее и не видывал. Лишь по запаху угадывал вкусность. Они жрут по четыре раза в день, а у меня в глазах от голода темно. Потом увидел, куда барыня бумажные деньги складывает, хотел немного прихватить, да вышло что, как эту коробочку с деньгами взял в руки, так и отпустить больше не мог. Побежал на улицу, спрятал в траве у дерева. Только коробочку положил, а барыня зовет меня. Захожу, она дает мне записку и посылает в соседнее имение. Это верст семь. Пока туда и обратно сходил, глядь, а коробочки уже нет. Утром меня к ответу: «Брал?». Отвечаю: «Брал!». «Где?». Говорю все как есть. Барин закричал: «Сгною на каторге!». Вот мне каторгу и назначили.
– Правду сказываешь или врешь?
– Все как есть, барин, чем угодно клянусь!
– Тогда сказывай про банду.
– А что сказывать? Как попал в банду?
– Нет! Где они ночуют, как день проводят? Сколько их по числу? Кто у них главный? Сказывай все, что знаешь!
Из рассказа Степана выходило, что банда сформировалась в прошлую навигацию. Главаря зовут Фома. Кличка или имя, никому не ведомо. Известно, что он ранее состоял казначеем в банде Мякиша. Но что-то они с главарем не поделили, и Фома еле унес ноги. Новыми людьми он оброс быстро. Двоих он прихватил при попытке ограбления склада на причале, те привели своих дружков, и пошло, поехало. Набралось у Фомы двадцать человек. Награбленное делят после ночных нападений, откладывают средства в общий котел на «черный» день. Может властям на взятки, может лекарям, мало ли чего! Место своего обитания выбрали в лесу, поставили четыре землянки. Где думают зимовать, неизвестно. В землянках печи пока не сложили.
– Кто таков Мякиш?
– Знать не знаю! Только сказывали, ежели он выведает где прячется Фома, то придет с отмщением и повесит его на первом суку. Еще знаю, что Мякиш нападает на купцов в районе Рыбной слободы.
– Где стоянка у Фомы? Сможешь показать?
– Смогу. Только у него посты кругом стоят.
Утром следующего дня Кирилл Севастьянович за завтраком выглядел приободренным. Был весел, резок в движениях, что являлось признаками его хорошего расположения духа. С сыном перебрасывался ничего не значащими фразами. А Севастьян волновался, он надеялся на положительное решение своего вопроса.
Завершив трапезу, старый барин сообщил, что ждет сына у себя в кабинете.
– По главному вопросу я принял положительное решение, но будет мое условие. План своих мер изложи в письменном виде. Уже начинай строить караульную избу и вся стройка конюшни теперь на тебе. Потом назовешь мне сумму, которую готов вложить в эту, с твоих слов, затею. Не обижайся, сын, нынешняя молодежь должна отвечать деньгами за твердость своих решений.
Уже на правах начальника стройки в Ермолино появился молодой граф. Весть моментально облетела мужиков, занятых работой на конюшне. Пришли Иван и Колька, чтобы лично поздороваться с Мареевым.
– Теперь будем общаться по делу. Правильно я тогда понял вас, дорогие друзья детства? Сегодня нам надо найти место для постройки штабной избы и караульного помещения.
– Сева, ты это серьезно говоришь?
– Иван, если мы развернем то, что я задумал, то сможем честно зарабатывать хорошие деньги. Уверен, что и ваша жизнь поменяется.
Степан ходил хвостом за Мареевым, но держал расстояние, чтобы не заподозрили его в подслушивании.
– А это кто? – спросил Иван, показывая на Степана.
– Толковый паренек. Мне его порекомендовали армейские друзья. В строительстве понимает мало, но разведчик опытный. Отличился на войне, помогал нашим воинам. Зовут Степкой, не смотри, что годов ему мало, по серьезности многих наших обгонит.
Иван с Колькой пошли за вешками, чтобы обозначить участок для строительства избы. Севастьян подозвал к себе пленного. Тот подбежал к нему и затараторил.
– Зачем им соврали будто я армейский разведчик, да еще герой? А ну как спросят меня о чем-нибудь.
У Мареева отвисла челюсть. Он никогда не видел людей с таким острым слухом. С расстояния в десять аршин даже хитрый зверь не сможет что-либо разобрать.
– Это у тебя такой обостренный слух?
– Нет, просто до семи лет я ничего не слышал и научился понимать людей по губам. Потом втихаря стал тренироваться в этом деле и укрепил свои навыки. Только знаете, что, барин, мать мне строго настрого наказала никому об этом не говорить. Теперь знаете Вы, моя мать и я.
Мареев задумался, потом как-то рассеянно пообещал, что ни с кем об этом делиться не станет.
– Знаешь, Степан, – вдруг оживился граф, – сейчас мы с тобой сотворим такую картинку: я подойду к друзьям, переговорю с ними, удалюсь к конюшне. Ты сиди вот на этом столбушке и делай вид, что ждешь моего возвращения. Сам же попытайся разобрать, о чем будут говорить Иван и Колька в мое отсутствие.
– Что мне не верите?
– Верю, но хочу еще раз убедиться.
Мареев подошел к Ивану и Кольке. Начал уточнять размеры избы, где лучше соорудить вход, куда вывести окна, потом попросил друзей подождать его и двинулся в сторону конюшни.
Друзья проводили его взглядами, и через короткий промежуток времени первым заговорил Колька:
– Тебе не кажется, что у нашего друга детства было сильное ранение в голову. То он прискакивает как ошпаренный и хочет от нас прежней дружбы, то вдруг сообщает, что он начальник стройки и приглашает нас к странному предприятию?
– Еще обещает бешеные деньги. Наверное, думает, что на лошадях можно озолотиться.
– Что будем делать? Может сегодня ночью сбежим?
– Хочешь прямо к Фоме двинуть? Зима скоро! У них в лагере особо от холодов не спрячешься. Ведь мы с тобой думали как – старый барин накупит лошадей в новую конюшню, мы их вместе с людьми Фомы украдем и продадим на базаре, где-нибудь недалеко от Москвы. Выкупим себя у барина и займемся купеческим делом. А этот Сева все наши планы поломал!
– Да, без лошадей мы Фоме нужны не будем.
– Толку от нас мало!
– Слушай, а может Севку спеленаем и вместо лошадей отвезем к Фоме, потом у старого барина потребуем выкуп?
– А ежели старый с горя окочурится? Нужен нам тогда молодой!
– Незадача! Смотри, идет наш друг. Давай договорим после. Мареев подошел, проверил вешки, согласился с размерами и договорился прямо с утра следующего дня начать земляные работы.
Когда граф подошел к Степану, то понял, что случилось нечто непредвиденное. Здесь и в дороге Мареев его ни о чем не спрашивал. По приезде завел к себе в кабинет и закрыл двери. Разговор Севастьяна с парнем продолжался до самой темноты.