А я вместе с маленькими розовыми шариками времени полетела за новым Солнцем в большой супермаркет.
Девять
Фиолетовое море странных мыслей бьет по солнечному сплетению и не дает дышать. Как белый корабль уплывает Надежда по этому фиолетовому морю куда-то в даль, за горизонт, в неизвестность. А ты в это время стоишь на опустевшем берегу, и плюешь в розовую пену прибоя, и матюкаешься на свою жизнь белого воротничка и на вчерашную официантку в замызганном грязью, пивом и дурными запахами кафе.
Не куда себя деть.
В пространстве, ограниченном законами, общественным мнением и личными интересами, нечем дышать.
А жить тем более не чем.
Да и незачем.
Когда ветер счастья проноситься мимо, как сквозняком в зарешеченную форточку, надувает детей. И ломаешь себе руки от безысходности и полного одиночества.
Потому что “ветер” улетел дальше, искать «новые горизонты».
***
И тогда я спрашиваю у Пустыни: „Что делать, если не любим? Что делать, если одинок?”
Пустыня молчит. Пустыня не может мне ответить.
Застелив глаза-озера песчаными барханами, она думает о своем и задевает Небо своими пальмами-ресницами.
Становиться тихо, как в иной жизни.
Эта тишина завораживает.
Эта тишина умиротворяет.
И умерщвляет.
Высохший кленовый лист пролетит мимо лица Пустыни и падает мне в ладони.
И вдруг становиться очень печально…
***
В сумерках восходящего солнца мне дают лекарство от депрессии…
Большая толстая медсестра, ухая и матерясь выметает из-под моей кровати обломки моей души.
–
Сколько мне лет? – спросила я у нее.
От удивления она замолчала и подняла на меня свои круглые, заплывшие жиром и задроченные жизнью глаза.
–
Сколько мне лет? – повторила я.
–
Двадцать пять, шоб ты була не ладна, – крикнула она прямо мне в лицо, – и вылетела в коридор за врачом.
Двадцать пять. И я ничего не помню о своей жизни.
Месяц сводит с ума.
Оставляет на полу свои следы и собирает в мою комнату призраков.
***
Холодно.
Замерзаю.
Еду на работу…
И теряюсь в смене температур.
Потные лица людей в забитом как консервная банка троллейбусе.
Летнее солнце слепит глаза даже сквозь испачканное чужим пофигизмом окно.
А мне холодно, как при минусовой температуре.
Кто-то пробирается сквозь меня, кто-то толкает острыми локтями меня в ребра, кто-то теребит меня, кто-то что-то спрашивает, кто-то чего-то хочет. И я тупо начинаю втыкать в дорогу на белые полоски дорожной разметки, как на течение реки, как на полет облаков или как на дым от сигареты.
И вдруг становиться дурно от ощущения того, что где-то это со мной уже было, и от того, что где-то это все я уже видела.
И вдруг я начинаю думать, что на самом деле я сошла с ума, и вся моя жизнь – это бред шизофреника, заключенного в белую больничную палату.
И задыхаюсь от дурного запаха пота и человеческого безразличия.
И втыкнув в яркое голубое небо за грязным стеклом, проваливаюсь в воспоминания о вчерашнем прошлом…
***
Ничем не примечательная работа. Банкиром, менеджером. Каждый день клиенты, море из бумаги, ксероксы, факсы, расчеты и финансовый анализ.
Мои родители очень старались, чтобы я сюда попала.
Через платный вуз с экономическим факультетом, который так за 5 лет и не дал нужных знаний для практической работы.
Через дружеские связи, которые мама, в тяжесть для себя, старалась поддерживать на протяжении всей жизни. Почему в тяжесть – это совершенно отдельный разговор.