Помощница для большого босса

– Сергей – хороший руководитель. В наше время таких мало осталось. Если хочешь задержаться – тебе всего лишь следует четко выполнять его инструкции, не опаздывать, не халтурить. В общем, ответственно подходить к своим обязанностям. А Сережа многого не просит, – с материнской мягкостью напутствует меня бывший секретарь Скалы.

Я впервые слышу как этого великана кто-то ласково зовет Сережей. Словно там не двухметровый богатырь, способный одной левой отправить быка в нокаут, а тощий ботаник в домашних тапочках.

– Я хочу задержаться, да. И мне тут нравится.

– Вот и отлично. И я буду спокойна, что тыл в надежных руках. Ты пиши, если что. Звонить нежелательно – внук может спать, да и я могу не услышу, а так напишешь – как будет время – отвечу. Мне не сложно.

– Спасибо вам огромное, выручили. Я, честно говоря, думала меня уволят сегодня из-за этого чая, – признаюсь честно.

– Да брось, пустяки. Да и Сережа не такой тиран, чтобы за подобное увольнять. Поработаешь с ним – сама увидишь. Это он с виду грозный, а на самом деле добрый, справедливый, заботливый. О таком руководителе только мечтать.

Добрый… Сережа… о таком только мечтать…

Эти слова будят во мне странные чувства. Что-то непрошеное рвется наружу, что-то волнующее, будоражащее, от чего внизу живота тяжелеет и в груди разливается предвкушение. Я пытаюсь отмахнуться, но процесс уже запущен.

– Надеюсь.

Мы тепло прощаемся с Ниной, и я отключаю вызов. На самом деле мне нужно было сразу созвониться с ней и узнать все необходимое. Мне ведь никто не передавал дела, не вводил в курс дела. Просто бросили на баррикады и сказали – вперед.

А теперь после звонка у меня на руках куча полезной информации. И номера телефонов всех отделов, и ценные указания, и характеристики на главных кадров компании. Где, кто, кому, когда, почему и зачем.

– Да, хорошо, Солнце, заеду. О чем речь. Ты же знаешь, для тебя хоть звезду с неба, – слышу голос босса, выходящего из кабинета.

Он поправляет воротник, на ходу накидывает куртку на плечи. Сейчас Скала выглядит иначе. В нем что-то неуловимо меняется. На суровом лице – довольная улыбка, которая преображает его и делает по-мужски привлекательным. Терпкий аромат парфюма дополнительно привлекает внимание. Сейчас он не кажется серьезной деловой редиской – скорее привлекательным перспективным мужчиной. Самцом! Или это последствия моего разговора с Ниной Анатольевной? Что я теперь вместо вредного громилы вижу в нем доброго Сережу?

– Как закончишь – не забудь выключить свет. Меня сегодня больше не будет, – кидает мимоходом.

Смотрю ему вслед, закусывая губу, и что-то ревниво колет в груди. Он сейчас такой довольный, такой весь в предвкушении… Кажется, у кого-то сегодня намечается свидание.

Свободный мужчина, имеет право. На шее вон засос красуется. Сегодня ночь не спал, судя по его виду, завтра тоже придет невыспавшийся. Гад.

Так, Алина, стоп! Тебе какое до него дело?! Ты здесь не для этого. Ты тут – рабочая единица. Вот и работай, а не отвлекайся.

Со вздохом соглашаюсь сама с собой и возвращаюсь к компьютеру. Но настроения уже нет. Как будто кто-то мазнул черной краской по идеальной картине и смазал всю красоту.

Вроде и радоваться должна – начальства нет, можно свободно вздохнуть, свои проблемы порешать, но все равно как-то паршиво на душе. И ничего не хочется.

«Так ты ж сама ему отказала в первый день. Или уже жалеешь?» – с издевкой включается внутренний голос.

И правда, чего я раскисла? Какое мне дело до похождений Скалы?! С чего я вдруг начала ревновать его? Пф! Тоже мне, принц нашелся!

Я почти успокаиваюсь и погружаюсь в работу, как на телефон приходит тревожное смс от Дашки: «Алин, перезвони как сможешь. Только не забудь. Это важно!»

И сердце снова ухает в пятки.

Глава 15

Больничные коридоры всегда навевали на меня тоску и страх, а когда ты знаешь, что встреча, которая произойдет в этих стенах в ближайшее время, не сулит ничего хорошего, и вовсе не хочется туда идти. В голове на повторе звучит голос Дашки: «Твоего папу положили в третью городскую. Скорая привезла. Кажется, подозрение на инсульт».

Я – плохая дочь, я знаю. И из-за чего папа разнервничался и у него поднялось давление – тоже в курсе. Тут не нужно быть ясновидящей, чтобы понять откуда ноги растут. Проблемы со здоровьем у него давно, а тут бахнуло, он накрутил себя и понеслось.

Хотя, может оно и к лучшему? Не в смысле, что папе плохо, а в том, что его, наконец, обследуют, пролечат. Если он не сбежит раньше. До этого мама никакими коврижками не могла заманить его туда. Какой уважающий себя мужик будет по больничкам валяться? У таких, как мой папа две беды и одна лечится, а вторая сама проходит. Так для чего ему больничный?

Вздыхаю, накидывая на плечи белый халат. Считаю палаты, прикидывая где находится та, которая мне нужна.

Вот что мне сказать отцу при встрече? Привет, пап, прости меня? Пап, не злись, но я не вернусь к Славе? Ты только не нервничай, но я подаю на развод? Что? Или опять врать как вчера?

Рано или поздно мне придется рассказать им правду. Вопрос в другом – примут ли они ее? Я ведь и раньше не скрывала своих проблем, но родители упрямо не желали ничего слушать, считая мои жалобы нытьем капризной девочки, избалованной современным веянием феминизма. А семья это что? Правильно – терпение, понимание, гибкость, женская мудрость, прощение. Вот и учись быть мудрой женой. Учись обходить острые углы. А то что люди скажут?!

А конфликты в любой семье бывают. Бьет? Так ты язык держи за зубами, не выделывайся. Пьет? Так не каждый же день, имеет право! Изменяет? Про это я сама узнала только недавно. Хотя, уверена, и тут Славе найдут оправдание – он же мужик! Полигамия, хороший левак укрепляет брак, погуляет и вернется, сама виновата – недодала чего-то. Список можно продолжать до бесконечности. А вот в мою защиту – ничего. Ни одного аргумента. И так всегда.

Я гоню от себя грустные мысли, но они опять и снова вгрызаются в самое больное место. Что делать? Отвернуться от родителей в такой момент? Окончательно оборвать родственные ниточки? Не могу я так. Но и возвращаться к мужу я более не намерена – с этим вопрос закрыт. А отец с матерью сейчас начнут давить.

Как найти золотую середину? И с семьей сохранить связь, и отстоять свою свободу? И чтобы без последствий? Папа ведь опять разнервничается.

Делаю глубокий вдох, набираюсь смелости и вхожу в палату. Просторное помещение на четыре койки, две из которых пустуют, запах лекарств, стойки для капельниц в углу, тумбочки советских времен. А вот ремонт свежий.

– Мам, пап, – торможу уже на пороге. – Как… дела?

Родители синхронно оборачиваются. Отец полулежит на кровати, мать сидит рядом. В палате виснет пауза. Я физически ощущаю, как тяжелеет воздух, как он превращается в вязкую субстанцию при моем появлении и его становится почти нереально вдохнуть.

– Я наверное пойду покурю, – решает мужик с соседней койки, замечая неловкость.

Встает и выходит в коридор.

– Пришла, значит, – как приговор выдыхает отец.

Я мнусь на пороге, мгновенно теряя весь боевой настрой. Да и не было его. Была надежда на что-то, на какое-то чудо, на взаимопонимание, которого никогда не было. Так с чего бы ему взяться теперь?

– Хотела узнать как твое здоровье.

Мама тут же цепляет на лицо злую маску и идет в атаку.

– Нет, ты посмотри на нее! Хотела узнать она! Что ты хотела узнать? Добила отца или нет? Так любуйся – его чуть не парализовало вчера по твоей милости. Довольна?

– Ира, помолчи! – осаждает ее папа. – Я сам с ней разберусь.

Меня кидает в жар. Я снова чувствую себя маленькой беззащитной девочкой, загнанной в угол, совсем как в детстве. Беспомощной и жутко провинившейся. Виноватой во всем, виноватой кругом, даже в том, что посмела родиться на свет.

– Я не хотела, – мямлю, кусая губы.

Отец и правда выглядит неважно. Бледный, под глазами темные мешки. Под ребрами что-то больно колет. А если бы он правда превратился в овощ? Если бы его не стало? Смогла бы я простить себя? Оправдать? Смогла бы жить дальше с пониманием, что отец умер из-за меня?

– А что ты хотела? – обманчиво спокойным тоном спрашивает папа.

И эта его напускная мягкость давит сильнее, чем крики и упреки.

– Я переживала. Пришла как только узнала. Пап, прости меня.