Царский выбор

Поликарп. Ну, батюшка, их же столько ходит! Им тогда запись вести надо. А уж что они несут! Каждый думает, чем больше наврет, тем больше ему подадут. Они же заради этого и странствуют.

Кузьма. А Михайло Иванов, что по воде ходит, он тоже подаяния просить приходил? Да? И князь Симеон Васильевич ему из своих рук подавал?

Поликарп. Ну, батюшка Кузьма Кузьмич, ну ты прям Даниил-пророк! Был такой старец в усадьбе нашей, только меня в ту пору в Москве не было. Меня Игнатьич в нижегородские имения посылал, у нас там падеж скота случился…

Кузьма (сквозь зубы). Где у них только нет имений. – (Громко) Так почему же не доложил?

Поликарп. Да кабы я помыслить мог, что тебе про это знать важно. Теперь буду докладывать. Дай Бог памяти на всю их брехню. А запись вести – так Трофим поймает.

Кузьма. А ты не про каждого докладывай, а только про особых, которых привечают особо, князю Прозоровскому представляют, пред его светлые очи.

Поликарп. Батюшка Кузьма Кузьмич, да ведь богомольцев и юродивых и в царских палатах привечают. Кабы князь его слова на веру принял, он бы его к царю отвел.

Кузьма. А царь бы его признал еретиком злым и приказал бы сжечь живьем.

Поликарп (падая на колени). Батюшка, прости меня! Это же не по моему разумению. Ты хоть меня научи!..

Кузьма. Встань, Поликушка! И стой так, чтобы я на тебя снизу смотрел.

Поликарп (поднимаясь). Слушаюсь, батюшка.

Кузьма. Так что же этот Михайло врал?

Поликарп. Батюшка, да повторять стыдно! Хуже Аленки-побирушки, что каждую неделю за подаянием ходит. У ней сын догола раздемшись на крышу залазит и кричит, что он царь Навуходоносор.

Кузьма. Слишком много говоришь, Поликушка.

Поликарп. Да мне же вспомнить надо, концы с концами соединить. Меня ж не было при этом. Трофим Игнатьич рассказывал и тоже сомневался. У него выходило, что он не то что отца, а дедушку Ивана Грозного видел.

Кузьма. А что ж тут стыдного?

Поликарп. Да это-то ладно. Он про это так прямо не говорил. Это как бы само собой выходило. А байку вот какую сказывал. Мол-де Иван-царевич, про которого в сказках сказывают, был на самом деле и в Москве правил. Отец его, царь, на войну уходя, оставлял его царствовать. И добрее его и справедливее никогда никого не было. А потом его извели злые вороги, ворожбой там, и ядом, ну по-всякому. И вот, мол, когда народ об Иван-царевиче сказки сказывает, это он, значит, мечту свою лелеет, чтобы тот воротился и над ним царствовал.

Кузьма (невозмутимо). Да, был такой царевич. Иван Младой прозывался. Очень его в Москве любили, потом отравили.

Поликарп. А когда же это было, батюшка Кузьма Кузьмич?

Кузьма. Отравили когда? Да лет тому полтораста с лишком.

Поликарп. Так что ж этот Михайло, и впрямь двести лет живет?

Кузьма. Про это лучше у него самого спрашивать.

Поликарп (лукаво). Так, может, тогда и Аленкин сын – царь Навуходоносор?

Кузьма. Все может быть. Но и про это лучше спросить у Михайлы Иваныча. (Отчетливо) И у других, таких же как он, богомольцев премудрых. Ты уж за ними досмотри, Поликушка, а то, выходит, я тебе жалованье плачу, а самому за тобой досматривать приходится.

Поликарп на ватных ногах направляется к дверям.

Кузьма. Погоди-ка, Поликушка. Ты мне вот о чем доложи. Как там Игнатка, Трофимов сын? Корабли в немецкие земли снаряжать – прибыльное дело. Чай, не один сундук уже золотом набил?

Поликарп. Да какой там, Кузьма Кузьмич. Он ведь на казенном жалованье. А казенное жалованье, сам знаешь, пока от Москвы до Архангельска дойдет… (Разводит руками.) Если бы ему Трофим Игнатьич денег и снеди всякой не посылал, он бы ноги давно протянул.

Кузьма. А, вот как! Выходит, у самого Трофима больше денег, чем в царской казне. – Ну иди, не теряй время зря.

Поликарп идет по улице, свесив голову.

Поликарп. Едрена мать! Кто же у нас переносит? Кто?

5. Касимов.

Здание собора. Из открытых дверей слышится пение.

Андрей выходит на высокое соборное крыльцо, поворачивается к храму, крестится, кланяется, оборачивается, смотрит на яркое небо, золотую листву и прыгает на землю с верхней ступеньки.

К храму спешит Захар Ильич, худощавый молодой человек постарше Андрея. Андрей бросается ему навстречу.

Андрей. Захар Ильич!

Захар (обнимая его). Душевно рад, душевно рад… Наслышан я о вашем несчастье, вчера вечером попадья к нам заходила. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Андрей (смеясь). Еще как помогло. Меня батюшка прямо на цепь посадил, и все ее укорачивал, укорачивал. Сначала в Москву запретил, потом в Касимов. Осталось мне одно село Кузяево, он меня туда посылал по лошадиным делам. А я и там не потерялся. У них половина села – татарская. И шорник, татарин, такой грамотей оказался. Столько мне порассказал и про веру их, и про старину. (Озирается.) Я завтра попробую от них улизнуть и схожу в татарскую слободу. Там у моего Габдулы сродственник живет, Шарипом зовут, тоже очень грамотный!..

Захар. Лучше бы тебе воздержаться, Андрей. Это дело небезопасное. У нас в Казани был один такой татарин…

Андрей. И что?

Захар. Ой, вот мои вышли. И твои тоже.

Из церкви выходят теща Захара с его женой и красавицей Машей. Андрей кланяется им, смущенно любуясь Машей. Следом появляются Иван Родионович, Евдокия Никитишна и Фима.

Касимовцы заглядываются на Фиму. Она пытается закрыть лицо фатой.

Евдокия (шепотом). Не надо, Фима, ты же видишь, никто не закрывается. Стой себе тихонько и в сторону смотри.

Первый касимовец. Давно тебя видно не было, Иван Родионович! Совсем ты нас забыл. Ты ведь даже дом свой касимовский продал?

Всеволожский. Да просто покупатель подвернулся на эти гнилушки. Жаль было упускать.

Второй касимовец. Рад тебя видеть в добром здравии, Иван Родионович!

Всеволожский. И я рад тебя видеть, Николай Алексеич.

Третий касимовец (обнимая Всеволожского). Объявился, пропащая душа. Где остановился?

Всеволожский. У отца Николы. Мы с ним старинные друзья.

Подходит Захар.