Песня моей души

Девочка спряталась за мальчика. Тот мрачно, в упор, смотрел на пьяного. Мужчина, матерясь, спустился было с крыльца, пошёл по улице. Потом что-то остановился, обернулся. Опять наткнулся на синие глаза, выглядывавшие из-за ноги подростка. И, просмотрев в эти синие глаза долго-долго, мужчина вдруг развернулся, подошёл к ним.

Девочка, с надеждой улыбнувшись, выскользнула, протянула ладошку. И, вскрикнув, упала на мостовую, получив сильную затрещину.

– Новодальцы! Проклятые новодальцы! – взревел пьяный. – Чтоб вам пусто было!

И снова замахнулся.

Он был высокий, здоровый. А подросток был худой, невысокий. Он сразу оценил, что противник ему не по зубам. Подхватил сестру на руки, дёрнулся было к спасительному переулку. Только не добежал. Не убежал. Упал со вскриком, роняя малышку. И в отчаянии, сделал то единственное, что ещё мог: заслонил её собой. И терпел все удары, надеясь, что этот гад выпустит злость и уймётся.

Девочка испуганно смотрела на брата. На то, как верхняя светлая его рубаха с неловкой красной вышивкой – она для него старалась, вышивала у ворота и рукавов, а он принял с радостью, будто королевский то был подарок – стала грязной от следов ног нападавшего и от пятен крови. Такой грязной, что походила на нижнюю серую рубаху, чьи узкие рукава вылезали из-под широких рукавов, заканчивающихся у локтя.

И потом, когда вышел на улицу кто-то ещё, молодой парень, да оттащил озверевшего, дал по морде, а детям крикнул, чтоб убегали, брат подхватил сестру и убежал. На этот раз совсем.

Они сидели в каком-то закутке, дрожа, прижимаясь друг к другу, чтоб согреться. Уже боялись оба пойти за едой. Потом, когда пошла по небу линия зари, и светлеть кругом стало, девочка заметила, что на рубашке мальчика появились красные пятна.

– Ром… – сказала испуганно. – Ты ранен, Ром?.. Тебе больно?!

– Молчи, сопля, – устало улыбнулся он, дёрнул её за косу, полурастрёпанную, с травинками вместо ленты, легонько. – Нет, не ранен я. Не реви. Он просто меня на мостовую толкнул. А там кто-то ягоды рябины рассыпал. И я их раздавил своим телом, – он натянуто улыбнулся. – Ну, ничего, сопля. Рубашку выстираем.

Прижал её к себе, вздохнул.

– Ром… – послышалось тихое из-под его объятий.

– Ну, чё тебе? – уже сердито проворчал он. – Поспи.

– А разве бывает рябина такая красная?

– Ну, может, не рябина. Калина. Я не успел рассмотреть. Поспи.

Она какое-то время молчала, потом завозилась. Пожаловалась:

– Не спится мне.

Он, тяжело вздохнув, погладил её по голове дрожащей рукой и запел:

Даже если весь мир против нас,

Если солнца свет вдруг погас,

Расцветают надежды цветы.

В них живут золотые мечты…

***

Хлопнула дверь. Проворчали:

– Дрыхнет, зараза!

А потом подошёл кто-то к кровати с подсвечником. И чья-то рука вцепилась мне в волосы, рванула.

Заорав, села. И испуганно застыла.

Возле кровати стояла Немира. И в комнатку для слуг набилось много народу. Посмотрела на подругу растерянно:

– Ты чего это?

А она рванула резко меня за волосы, стягивая на пол. Выпустила волосы, пнула меня.

– И ты ещё спрашиваешь, гадина?! У-у, дрянь!!!

Из того, что они кричали, пока били меня, поняла, что у хозяина пропало кольцо с рубином. И обшарили весь дом, ища вора. И каким-то неведомым образом нашли пропажу в моём узелке! Ужас, меня объявший, трудно передать словами! Я не сумела толком объяснить, что была ни при чём, да и не больно все хотели мне верить.

Меня избили и вышвырнули за ворота. Уж не знаю, день или больше провалялась у дороги, в грязи, без чувств. И никто не подошёл, не привёл в сознание, не попытался облегчить мою участь. Всем было всё равно, кто я, что со мной случилось. Когда я очнулась, только-только начало светать. Около меня стояла и презрительно усмехалась Немира.

– Так тебе и надо, гадине! – прошипела подружка. – Вздумала увести его у меня!

– Кого? – я с трудом приподнялась.

Девушка мстительно наступила мне на руку.

– И не надо строить из себя невинность! Ты хотела занять моё место в его постели! Чтобы он тебя одаривал драгоценностями и ласками! – и пнула меня.

Я откатилась, до крови закусила губу, чтоб не расплакаться. Она сама же меня в этот дом привела, когда увидела ревущую на улице! А теперь, выходит, подставила, приревновав к хозяину, с которым спала!

Тот лис и ко мне подкатывал. Подошёл, когда мыла пол, вздохнул с трагизмом:

– И как это такие прелестные ручки держат такую дрянь? – он брезгливо посмотрел на тряпку, которую я как раз выжимала над ведром. – Мне жаль их обладательницу. Ох, как жизнь несправедлива!

– Вполне приличная судьба, – проворчала я, скромно опуская глаза. – Есть и похуже.

– Это какая же? – не отлипал мерзавец.

– Сажать деревья в Памятной роще: за мужа, отца, братьев, погибших на войне или за своих детей, мать или сестёр, не перенёсших голода или известия о тех, кто переступил Грань.

– Выходит, ты никого ещё не теряла? – он прищурился, впился взглядом в моё лицо. – Или у тебя нет никого?

Тихо ответила:

– Мать и отец ушли к прародителям так давно, что я их совсем не помню. А друг ушёл позже. Ну да есть ли в нашей бедной стране человек, который никого не терял?

– Значит, о тебе не кому позаботиться? – в голосе графа появилась радость.

– А мне и не нужна ничья помощь, – сердито взглянула на него. – Руки и ноги есть, голова работает. Проживу!

– Я бы мог избавить тебя от этой грязи, – многозначительная улыбка.

– Знаете, она мне очень даже по душе.