За границами легенд

– Да редко наши покупают людей, – похлопал меня, сжавшуюся, по плечу молодой алхимик. – После битв хватает и трупов, и пленных.

– А вот дыму наглотавшись до кухни и до готовки доползти сил нету! – рассмеялся посланник.

– Угу, когда теорию засиделся, слушая да записывая, прямо много сил, чтобы побежать на кухню! – руки скрестила на тощей груди Малина.

– Н-нет… – я отступила от них. – Нет!

Мне побоище и пламя льдистое это в кошмарах долго ещё будет сниться! Лучше бы просто меня зарезали! Всё равно мне пойти некуда…

– Кстати, хорошо дерёшься, – вдруг произнёс Нечислав, – для девки любо диковинно. Тока обучали тебя недолго и стиль не из нашинских. Просто для самообороны.

– Ну… – я смущённо протёрла дрожащей рукою висок. – Да.

– Если вот эти все… – Воислав с трудом пальцы с левой руки сжал и разжал, ругнулся: – Тьфу, как я меч и ножи буду теперь держать?! – на меня посмотрел обратно. – На войне девке делать нечего. Да и не пощадят тебя мужики, если вылезешь. Но, коли охранницей для купчих али знатных морд в столице или крупном городе наняться – выживешь, скорее всего. Деньги будут платить. Бабы знатные больно трусливые, да не всех отцы и мужья готовы терпеть возле них мужиков и охранников. Как бы это…

– Как бы сраму не принесла в подоле, – я улыбнулась.

Из жуткого вороха чувств и недавних событий, как из туч грозовых, прорвавшихся, мне внезапно забрезжил осколок неба и полукруг радуги.

Ни за что не пойду к алхимикам, у которых, говаривают, каждую недели или вовсе каждый день кого-то из школы хоронят! Тем более, если они людей убивают… вот так! Да или просто заманивают меня, на опыты. Чтоб осталась без рук, ожидая, с сердцем трепещущим, прирастят или не прирастят веществом неисследованным, али вовсе осталась калекою такой безобразною, как Малина! Но и в травники… где мне травников искать, чтобы взяли учиться? И немного я всего из рассказов Григория запомнила. Да Григорий никогда не будет меня искать. И я знаю уже тайну его страшную. Но… если стать воином… ну, прислугой, немного защитницей для девки или женщины из знатных… это ведь хорошее вроде решение?..

– Я тебе могу кое-что подарить… – задумчиво начал парнишка.

– Нетушки! Нет! – я от него отмахнулась. – Лучше уж сразу пусть зарежут, если им попадусь!

– Сразу не отпустят. Женщину, – помрачнела Лебёдка.

– Но она в целом-то неплохо дерётся, для девки-то! – похлопал меня по плечу Воислав. – Опаньки, теперь нормалёхонько уже двигается!

Но конечность его… на глазах то побагровела, то посинела.

– В перчатках разве что придётся ходить, – не смутился юный алхимик, – до конца жизни.

А когда наступает у них он, конец жизни, у учеников да прислуги из школы алхимиков, промолчал он.

Поморщившись, Нечислав наклонился. Нож тонкий, узкий, без видимой ручки, из единого листа металла сплавленный, достал из-за голенища. Мне протянул.

– На, возьми. В благодарность за защиту сестры и наших девок. Расщиплешь ветку, будто трость для больной ноги, вставишь нож между щепок. Будешь чрез лес и по поселениям будто калека али больная с посохом ходить. А нападут – с копьём будешь. Тебя, кажется, и рукопашному, и владению копьём немного учили?

– Вилами, – я смущённо поскребла затылок. – Но да, как палкой махать – Григорий мне тоже показывал.

– Ну хоть так пойдёшь, – улыбнулся вдруг широко мужчина, – а то негоже отпускать беззащитною девку.

– Я тебе два серебряных могу отсыпать и шесть медяков, – бодро сказала Малина, – в конце концов, нас Гостибор и Вяч собирали в дорогу, а тебя никто не заставлял вступаться за нас.

– Шесть серебряных, мелочью, на шею под одёжу, – брат потребовал. – Серебро нам в обратный путь, прикупить лошадей да трав у лекарей поселений ближних. Воислава надо срочно отправить в школу.

– Я, кстати, заметки не сжёг и… – но под взглядом Малины отрок, до разговоров охочий, заткнулся.

Мы прошли ещё немного с алхимиками. Нечислав сознание потерял, его с Малиной сообща на лошадь закинули. Чтоб сестра поддержала. Воислав, то бледнеющий, то синеющий лицом, но неустрашимый, по пути осинку обломал, да сделал мне самодельное копьё, под видом немного кривого посоха.

Здравствовать пожелали друг другу – на шатающегося, чуть зелёного лицом уже, парня было страшно смотреть – да разошлись. Их участие в опытах да близость к алхимикам жутким учитывая, может больше уже не свидимся. Никогда.

Матерью сшитая одежда, руками дорогими, ласковыми сшитая сумка – всё сгорело. Платье на мне поверх драного, да поверх безрукавки тёти было запасное, красивой той вдовы из сумки.

Я, оказывается, провалялась на их телеге шесть дней, в забытьи. И меня они травами отпаивали да мазями мазали, своими. Лебёдка утверждала, что на месте собрали и сделали, из трав, да я и не решилась ни спрашивать из каких, ни поверить. Но они мне денег подарили с собой и копьё. И надежду, что у меня есть другая дорога. Чтоб не быть потаскухой в чужом селении, чтоб не терпеть самодура из знатных юнцов полюбовницей, да не идти к многодетному вдовцу, первому, что позовёт, в дом любой да, скорее всего, в нищий.

Только к матери дороги мне нет, далеко они меня увезли. Да как протащили с телегой промеж болот – то им одним известно. Неизвестными людям простым тащили какими-то тропами. Всё-таки школу их, сборище этих нищих отчаявшихся да экспериментаторов неуёмных, охранял сам Мстислав. Знать могли они тайные травы да тропы. Но с ними уйти, чтоб не знать, в день какой издохнуть да в каких муках… нет! Бррр!

Дорога в Дивоград, на которую я свернула, в сторону от дружелюбных теперь ко мне алхимиков, шла пустынная. Даже птицы не пели в кусках леса вокруг неё, да в травах чахлых лугов потом. Я уж столько всего успела передумать, перепомнить! На спине несла самодельное копье или вот шла, притворяясь немного калекой и немного нищей.

Две седовласых вдовы, что попались мне у нового перепутья, со мной говорить не хотели. Хлеба мне продать отказались, испугались, что отберу. Торопливо покидали тряпки с хлебом и сыром в котомки да полубегом почти двинулись от меня к Дивограду.

А вроде я не похожа была на разбойника? Хоть и встрёпанная, и мрачнее тучи.

Выждав немного, я пошла от них в отдалении. Ну, скучно совсем по лугам да по лесам идти без людей! Тем более, попроще было топать за женщинами. Да и лес этот, молодой, выросший среди редких, уцелевших, горелых остовов… не нравился мне этот лес!

Пара или более часов ходьбы – я уж стала оглядываться, где видны съедобные растения или листки земляники – и вместо молодой поросли и обгорелых останков раскинулось огромное пепелище. У вдовы справа руки затряслись, выронила котомку.

– Как же ж это… можно было сотворить такое?! – вскричала женщина в ужасе.

Я приметила, что у леса, простиравшегося за пепелищем, да огороженного от дороги грудами посинённых камней, вокруг стволов, да на нижних ветках обвязаны ленточки, красные и чёрные или красные и белые. Да на лентах, верёвках полуистлевших, на цепочках тонких раскачиваются на обожжённых ветках глиняные кулоны.

Кто-то сжёг кусок Памятной рощи! Да как можно было сотворить такое?!

Выронив ношу, вдова с волосами, обрезанными чуть ниже плеч, рванулась вперёд, к виднеющимся останкам леса. Её подруга подхватила её котомку, наспех запихнула, с усилием в свою, пошла, прихрамывая, не поспевая за той.

– Доченька! Где же ты, доченька?.. Да неужто спалили, нелюди эти?! – причитала вдова бегущая.

Я шла уныло, смотря на убегающую женщину, да бредущую, прихрамывая, за ней, её спутницу. У медленно идущей руки тряслись. Никак шли проведать кого-то из своих.

А маму мою проводил ли хоть кто?.. Или проклинали за то, что вырастила дочь, спалившую дом, а не отдавшую другим? Огород-то верно за столько дней уже обокрали.

– Стоять, старуха! Отдавай, что есть!

Из зарослей ивняка и шиповника, с другой стороны дороги, куда пожар почему-то не дотянулся, вывалилось шестеро мужиков. В шрамах, одеты в рубахи и штаны без вышивки. С вилами, с мечом и с дубиною.

– Да что ты, сынок? Нету ничего! Нищие мы!

– Пояс снимай, бляхи серебряные на нём!

– Да что ж ты… это… – затряслась женщина.

Надо мной тоже смеялись, когда в рощу к предкам пришла, готовить могилу для матери. Жестокие скотины!

– И серьги сама сыми, а не то с ушами отрежем!

Женщина отступила, запнулась, упала. Подруга её… в канаву шмыгнула, делая вид, будто и не было. Там заорала: