«Крутится-вертится шар голубой»

Это событие не принесло больших изменений в жизненный уклад семьи. Дед по-прежнему целые дни проводил на работе.

На неделе Йося видел деда редко. Зато в выходные Соломон Моисеевич любил заниматься с внуком. Как настоящий еврейский мужчина, он с удовольствием брал на себя заботу о детях. Он прекрасно мог перепеленать Йосю, когда тот был совсем еще крохой, накормить его, поиграть, сходить с ним на прогулку. Гулять они ходили в Парк Пионеров, расположенный неподалеку от их дома. Бродя по аллеям, дед рассуждал с маленьким Йосей на серьезные темы. Внук был благодарным слушателем: он не задавал глупых вопросов, не спорил, не вворачивал каверзных реплик, а молча внимал речам Соломона, втайне гордясь, что дед разговаривает с ним на равных.

Соломон Моисеевич очень интересовался политикой. В их доме радио было далеко не у каждой семьи. Дед же обзавелся этим чудом техники при первой возможности. В их комнате висела «тарелка», по которой каждый вечер в восемь часов передавали последние известия. Дед со всей своей педантичностью и дисциплинированностью готовился к этому мероприятию: шел на кухню, наливал себе большую кружку крепкого чая, приходил в комнату, включал радио и усаживался за стол. При этом он каждый раз сообщал всем членам своей семьи, что сейчас будут передавать последние известия. Это означало, что на полчаса жизнь в комнате останавливалась: никто не имел права шуметь, разговаривать, даже ходить. Необходимо было соблюдать совершенную тишину, иначе дед пропустит что-нибудь очень важное. Последствия нарушения данного регламента Йося даже представить себе не мог. Бабушка тотчас же брала в руки шитье и принималась штопать бесконечные дырки на прохудившемся белье; Йося, чтобы не бряцать кубиками или железным игрушечным грузовиком, усаживался на диван и рассматривал картинки в книжке, затаив дыхание перелистывая страницы. Дольше всего его взгляд задерживался на странице с принцессой, которая воскрешала в нем образ мамы.

А еще дед регулярно читал газеты, покупая их по дороге на работу. Прочитанные газеты он складывал в аккуратную стопку на табурет. Если бабушке в хозяйстве требовалась газетная бумага, она могла брать газеты, но только из нижней части стопки.

Благодаря радио и газетам, дед всегда был в курсе всех мировых событий. Несмотря на свою беспартийность, Соломон Моисеевич за политикой следил и вел себя политически грамотно. Приспосабливаясь к советскому образу жизни, он вынужден был отказаться от некоторых соблюдаемых ранее обычаев.

В бытность кустарем, дед мог позволить себе роскошь соблюдать Субботу. В пятницу после обеда он негласно отпускал работников и закрывал мастерскую. По субботам дед не работал, но приходил в мастерскую в воскресенье, если были срочные заказы. Бабушка тоже старалась все дела переделать в пятницу утром – убраться в комнате, приготовить еду. В обед стол в комнате застилался белоснежной скатертью, а вечером выставлялись свечи. Йося очень любил такие дни: в них витала атмосфера праздника, и сердце наполнялось верой, что сбудется его главная надежда – вернется мама.

Когда же дед перешел работать на завод, о Субботе не могло быть и речи: это был рабочий день, а на отдых отводилось воскресенье. Но он по-прежнему вечерами в пятницу невнятно бормотал свои молитвы на непонятном для Йоси идише. В быту же дед с бабушкой разговаривали на идише очень редко. Иногда они перебрасывались парой фраз – то ли для того, чтобы детские уши не слышали не предназначавшиеся для них вещи, то ли по старой, почти забытой привычке. Правда, в свое время бабушка научила Йосю нескольким фразам, и мальчик мог поздороваться, попрощаться, поблагодарить на незнакомом для него языке.

На идише Соломон Моисеевич знал одну песню. Природа одарила его хорошим слухом, правда, с голосом имелись проблемы. Но это не мешало деду, когда у него было хорошее настроение или после рюмочки-другой, напевать:

Ву из дос геселе,

Ву из ди штиб?

Ву из дос мейделе,

Вемен х’об либ?

От из дос геселе,

От из ди штиб,

От из дос мейделе,

Вемен х’об либ!

При этом на лице у деда отражалась непередаваемая гамма эмоций, сменяющая одна другую чуть ли не на каждой ноте. Песня звучала очень трогательно и мелодично; мотив врезался Йосе в память и остался там на всю жизнь. В песне было много куплетов; возможно, и не так много, просто дед пел одни и те же куплеты бесконечно. Йося запомнил первые восемь строк и иногда подпевал деду. Про себя, вслух – нет. Он боялся, что спугнет деда, спугнет его настроение, и дед перестанет петь. А мальчику очень нравилась и сама песня, и то, как дед ее исполняет. Правда, слов Йося не понимал, и о чем эта песня, он тоже не знал. Но это не мешало его душе замирать каждый раз при звучании знакомой мелодии.

На заводе дед сошелся с мастером цеха, Игнатом Порфирьевичем, человеком высокообразованным, окончившим семь классов. Игнат отличался серьезностью, придерживался правильных взглядов и обладал подкупавшей Соломона эрудицией. А самое главное – он был партийным. Такой важный статус приятеля очень льстил беспартийному деду, и дружба с членом ВКП (б) приподнимала на более высокий уровень его самого. Вместе они любили обсудить мировые проблемы, ситуацию в стране, производственные показатели своего цеха, перспективы повышения качества труда и многое другое.

А еще они любили вместе распить бутылочку-другую «беленькой». Но поскольку оба были людьми сознательными и дисциплинированными, на их работе это никак не отражалось. Ни тот, ни другой даже помыслить не могли прийти на работу выпившими или с похмелья. В их времена это считалось преступлением, за которое судили и приговаривали к штрафу или исправительным работам. За повторный проступок грозил тюремный срок.

Общение Соломона и Игната начиналось в субботу вечером после работы. Дед по пути домой заходил в магазин и покупал две бутылки «беленькой». Игнат сначала шел домой – повидаться с женой и детьми, затем, через магазин, направлялся со своей бутылкой к Соломону Моисеевичу. К его приходу Любовь Григорьевна уже накрывала на стол. Меню было более или менее постоянным: жареная треска с отварной картошкой, соленые огурчики и капуста и, конечно, хлеб. Дед выставлял две «беленьких» на стол, а третью, принесенную Игнатом, отдавал жене. Люба молча удалялась с бутылкой и больше в комнату не заходила. Мужчины садились за стол, разливали по первой и заводили степенную неторопливую беседу. Так они проводили весь вечер, обстоятельно выпивая и закусывая. Когда обе бутылки пустели, дед кричал жену. Та заходила в комнату, а далее события разворачивались по одному и тому же сценарию.

– Люба, неси! – требовал дед.

– Ой, да за что мне такое горе! Таки сколько можно пить!

– Не морочь мою голову, неси бутылку!

– Твоя голова будет завтра больной!

– Лучше по-хорошему давай! – не унимался дед.

Но бабушка была тверда, как скала, и стояла на своем, неукоснительно выполняя давний уговор – бутылку спрятать и не отдавать ни при каких обстоятельствах, что бы ни случилось, как бы дед ее об этом ни умолял. Перебранка набирала обороты, речь становилась громче, переходя на крик, и в какой-то момент Соломон выскакивал из-за стола и начинал гоняться за женой, выкрикивая угрозы и проклятия. Люба ловко уворачивалась от разгоряченного супруга, давала деду возможность выпустить пар и, в конце концов, спасалась бегством на кухне, куда подвыпивший дед никогда не показывался. Игнат Порфирьевич при этом хранил молчание и сидел с невозмутимым видом – через неделю этот же спектакль повторится и в его доме с той лишь разницей, что на этот раз бегать за женой будет он.

Наконец, утомленный застольем и беготней, дед валился на кровать, а Игнат, тщательно контролируя каждый свой шаг, нетвердой поступью направлялся в сторону дома, благо жил он неподалеку. Наутро выспавшийся, пахнущий одеколоном и гладко причесанный Игнат приходил вновь. Он здоровался с дедом, потупив взор, вежливо раскланивался с Любой и одаривал Йосю пряником или баранкой. После этого мужики бочком садились за стол и преданно, с надеждой и ожиданием смотрели на бабушку. Та молча выходила из комнаты, а затем быстро возвращалась, неся под передником припрятанную накануне бутылки. Дед благодарно целовал Любу в подставленную щеку, виновато гладил ее по руке и начинал разливать по стаканам целительную жидкость. Поправив здоровье, Игнат исчезал, и на этом застолье заканчивалась. Всю оставшуюся часть выходного дня дед посвящал семье.

Такие посиделки за редким исключением повторялись каждые выходные.

Но однажды вдруг выяснилось, что Игнат Порфирьевич враг народа: он состоял в подпольной троцкистской организации и планировал взорвать завод «Красная Кузница», на котором трудился вместе с Соломоном Моисеевичем. Дед никак не мог прийти в себя от такого известия. Столько лет они с Игнатом работали бок о бок, а тот вдруг оказался врагом. Как он мог так обманывать и маскироваться? Они же дружили, вместе выпивали…. Неужели Соломон пил с врагом, сидел с ним за одним столом? Значит ли это, что он после этого тоже враг народа? А вдруг за ним тоже придут и арестуют за то, что он так тесно общался с врагом?

Эти мысли непрестанно терзали бедного Соломона. Он ушел в себя, и долгое время от него нельзя было добиться ни слова. Люба молча наблюдала за терзаниями и страданиями мужа и, наконец, не вытерпев, пошла к дочери Тубе, работавшей в органах. Туба переговорила с мужем, также работником НКВД, и тот успокоил деда, объяснив, что нити заговора тянутся в Германию, а поскольку его тесть – еврей, то бояться еще рано. Немцы не связываются с евреями.

Но вся эта история так подействовала на деда, что он бросил пить и больше к «беленькой» не прикасался.

4.

Сегодня она вновь вернулась к педагогической деятельности. Строго посмотрев на ученика, Диана спросила:

– Ты выучил урок? Что я вам на сегодня задавала?

Ученик грустно смотрел на нее.

– Я тебе задала вопрос – что ты приготовил к сегодняшнему дню? – не унималась она. – Где твои тетради? Где домашнее задание? Где остальные ученики? Почему они опаздывают?

Вопросы сыпались один за другим, а Йосиф Герасимович грустно смотрел на сидящую в низком глубоком кресле жену. Она опять пряталась от него в прошлое.

Диана Геннадьевна окончила факультет иностранных языков и всю жизнь проработала директором школы. Это наложила отпечаток на ее и без того сильный характер. Она брала на себя принятие важных решений, не колебалась в сложных ситуациях, считая, что выход есть всегда, просто не все хотят его искать; она же хотела и находила. Коллеги уважали ее за принципиальность, профессионализм и человечность. Молодые учительницы обращались к Диане Геннадьевне за опытом, а некоторые даже за помощью в семейных перипетиях; учителя-мужчины восхищались ее величественной осанкой, грациозностью движений и великолепной фигурой, не утратившей стройности после рождения двоих детей. Руководимая ею школа числилась одной из лучших в городе, коллектив был дружный и сплоченный. Ее практичный и организованный разум был залогом этого успеха, и никто не мог подумать, что он может ей когда-то отказать.

Дома Диана продолжала занимать позицию лидера, хотя с мнением мужа всегда считалась, ценя его ум и большой жизненный опыт. Она руководила своей семьей, наперед зная, как будет лучше для ее мужа и как надо жить ее детям. При своей неимоверной занятости Диана легко успевала справляться с хозяйством; она рано приучила к домашним обязанностям детей; Иосиф же и так с детства умел все, что необходимо в жизни. Он хорошо готовил, драил полы, даже штопал носки. Как он штопал! Ни одна женщина не могла сравниться с ним в этом мастерстве, которому его обучила бабушка. Сначала штопка ложилась вдоль дырки, нитка к нитке, ровными рядами. Затем шел второй слой – поперек, когда иголка аккуратно огибала каждую продольную нитку попеременно то сверху, то снизу. Вместо дыры образовывалась такая идеальная и ровная заплатка, что носок выглядел красивее целого.

Жена уходила от Иосифа постепенно. Он не заметил, когда началась ее болезнь и она перестала быть прежней, – с возрастом характер человека меняется, причем не в лучшую сторону. Иосиф по привычке прислушивался к словам жены, хотя его рациональный математический разум порой противился, говорил, что жена неправа, что она ошибается. Но он не перечил, и жизнь продолжалась своим чередом.

Со временем Иосиф начал брать на себя все больше и больше забот по хозяйству. Ему было проще самому приготовить обед, чем рассказывать жене, где у них лежит картошка, напоминать, как надо включать газовую плиту, убирать неопрятную после ее готовки кухню. Они вместе ходили за покупками, но в магазине Диана терялась и тенью ходила за мужем из отдела в отдел, с недоумением разглядывая полки с продуктами. Потом она вовсе перестала заходить внутрь и оставалась ждать мужа на улице. Выбирал товары и оплачивал покупки Иосиф. Все финансы были у него – Диана не могла привыкнуть к пластиковым картам, деньги же постоянно теряла. Если она начинала уборку квартиры, заканчивать приходилось Иосифу – жена забывала стереть пыль или, подметая пол, оставляла мусор посреди коридора.

Иосиф не роптал, списывая все на физическую немощь жены, все сильнее проявлявшуюся с годами.

Затем Диана начала забывать слова. Она еще отдавала себе в этом отчет, жаловалась мужу и детям, злилась за это на себя и на окружающих. Больше всех виноватым всегда оказывался Иосиф. Временами ее отношение к нему становилось совершенно нетерпимым – она могла вспылить по любому поводу, рассердиться на мужа за какой-то пустяк, обидеться и несколько дней с ним не разговаривать.

Три года назад она стала забывать близких. Диана путала имена, не могла объяснить мужу, с кем только что разговаривала по телефону, обращалась на «вы» к собственной дочери, называя ее именем бывшей жены сына. Она растерянно расспрашивала внучку, кто эти люди вокруг и что они тут делают. Внучка нарисовала схему – родовое дерево, где были изображены члены семьи, стрелочками показано, кто кем кому приходится, подписаны имена детей, внуков, правнуков. Правда, некоторая путаница возникала из-за детей сына Дианы от предыдущих браков. Эти дети никак не укладывались в компактную схему, а усложнять ее внучка не хотела.

Диана очень обрадовалась появившемуся подспорью, под контролем внучки проговорила эту схему несколько раз и пообещала к завтрашнему дню все выучить. Через минуту она уже ничего не помнила.

– Я в последнее время была очень занята, видимо много работала и вами не занималась, – оправдывалась она перед взрослыми детьми. – Но сейчас я стала свободнее и опять буду больше времени проводить с вами.

И она действительно все время проводила с семьей. Но только это была уже не их Диана. От прежней жены и мамы осталось лишь уставшее от жизни старческое тело.

5.

Погода в этот погожий майский день гнала всех ребят на улицу. На деревьях робко проклевывалась первая бледная зелень, кое-где упорно лезла выжившая в зиму трава. Йося сидел под крыльцом и ждал друга Генку. Тот накануне проштрафился – стянул у мамы из буфета две конфетины. Конфеты мама припасла ко дню рождения Генкиной младшей сестры; они были строго сосчитаны, по две штуки – Генке, двум старшим братьям, имениннице и по одной бабушке и племянникам. Бабушка была уже очень старенькой, и мама справедливо считала, что старушку надо побаловать, поскольку в трудные годы она видела так мало конфет. Они же с отцом еще успеют поесть сладкого, жизнь ведь налаживается, и скоро наступит изобилие. Так, по крайней мере, им обещают на собраниях трудового коллектива на фабрике.

Генка знал о конфетах – подглядел, как мама убирала в дальний угол буфета бумажный кулек. Мальчик не утерпел и, когда никого не было дома, вскрыл заначку. В кульке лежали конфеты в ярких обертках. Эти обертки сами по себе представляли большую ценность; из них делались фантики, которые можно было обменять во дворе на другие ценные и нужные вещи. О том, что находилось внутри обёрток, и говорить нечего – в последний раз Генка ел конфеты на Новый год. И он не устоял перед искушением, наивно полагая, что мама не заметит, что конфет стало меньше.