Ловушка для мотыльков

Когда он сказал, что кандидатура, Мила звонко рассмеялась и хлопнула в ладошки. Его губы невольно растянулись в улыбке. Можно ли сердиться на такое беззаботное создание?

– Тебя угостить?

– Если только вином.

От чая-кофе девушка отказалась, она куда-то торопилась. Павел отправился её проводить до выхода.

– У нас тут такое творится, муравейник.

Возле мусорки валялись отбросы, а на них трепетали две весенние бабочки. Лимонницы?

У выхода они простились.

– Пока, Мила. Ещё встретимся. Мне кое-кого повидать надо, – произнес Павел.

Отстукивая по мостовой ребристыми подошвами зимних ботинок, он направился к бабочкам, чтобы лучше рассмотреть это чудо природы. Путь ему преградил путь охранник.

– Это место бьеннале, – серьёзный парень держал руку на кобуре, а сам шарил внимательным взглядом. – Сюда нельзя посетителям.

– Я работаю у Лены Вирронен. Мое имя Павел Ким-Логут, посмотрите в списках.

– Все равно. Ещё не открыто.

Не став спорить с бойцом, Павел набрал номер двоюродной сестры, и когда она спросила, как прошло собеседование, он в двух словах рассказал о необычной посетительнице.

…Белая спина. Драпировки. Прядка, выбившаяся из прически…

Павел включил диктофон.

В уме у него составлялись декорации. В каком сне Павел видел эту картину? Его дядя, кандидат наук, посоветовал ему вести ежедневные записи, хотя бы пять-шесть строк о самых важных событиях, которые произошли с ним или чему лично он являлся свидетелем.

Так Павел стал записывать свои сны.

По мнению психотерапевта, это помогало адаптировать сознание от личностного восприятия мира к отвлечённому. Только в случае пациента происходило наоборот: от отвлеченного к реальности. С реальностью у Павла обстояло плохо, но его дядя утверждал, что мягкая созерцательность постепенно трансформирует его мир в нужном направлении. В любом случае осмысленная проблема перестает таковой являться.

Однажды Павел начнет радоваться жизни – знакомиться с веселыми людьми, бросит пить таблетки по десять в день и найдет свою прекрасную деву. Но позже.

…Он Павел Ким-Логут. Царственной походкой он вступает на огороженную территорию. И тут же становится светло, темень уступает первым проблескам светила, окрашивается в розоватый и плавно переходит в голубой цвет, который становится белым.

Ночь сменилась днём. Жёлтые бабочки трепетали в воздухе, подвешенные на невидимых нитях. Тот, кто наклонялся над узкой щелью в земле, видел их отражения в темном стекле, но потом проявлялись детали картины: фрагмент кружевной занавески и линия обнаженного женского тела, само лицо оставалось невидимым. Посетители бьеннале строили предположение: девушка это или манекен, но модель шевелилась, и её позвоночник двигался, приводя в восторг совершенством линии. Женщина была прозрачна и легка.

Она возникала перед обзорным окном на долю секунды, выпрямлялась, словно собираясь избавиться от платья, но в последний миг задергивала кружевную штору.

– Тут нет ни одного случайного щтриха, все продумано. То. что вы видите, называется хитон, – рассказывала гид. – А то черное пальто – пеплос. Он служит частью головного покрывала – для его изготовления брали отрез ткани до 3-4 метров длиной.

Сама Мила при этом оставалась спокойной. Она разглядывала молодого мужчину, который замер перед ней. Такие лица она видела довольно часто, их отличало сосредоточенное выражение. Мужчины участвовали в играх с быком, и оставшиеся в живых позировали для картин, которые писали на папирусе.

Теперь обходились проще.

– Где вас только отыскали, девушка? Может, в фитнесе? Я хожу в качалку на Трубной по вторникам и четвергам.

– Пошел вон, – одними губами произнесла Мила.

Весь этот ярмарочный переполох не мог нарушить её спокойствия. Вот и Саня, когда с катаной в руке вышел на площадь, говорил, что чувствовал величайший подъём духа во время атаки.

Устав караулить у щели в надежде увидеть особо сокровенный участок тела, толпа отправлялась к киосках покупать чипсы и фисташки, а потом усеивала землю перед аттракционом шуршащими отходами.

От неудобной позы у модели появилась боль, пронзавшая позвоночник всякий раз, когда она вытягивалась. Мила хрустнула позвонками и снова выгнулась, уже готовая к боли.

Её пальцы сновали, перебирая края занавесок. На невидимой нитке пролетел последний мотылек. И снова первый, второй.

Трепетали кружевные занавеси.

Один раз в щель постучали, и бьюти-модель отвела завесу, открыв грудку, маленькую и круглую, как орешек.

– Мила, тебе принести пивка? Или бутербродик? – спросила её Лена («у нас дружная команда: поддержим, направим, накормим и всегда прислушаемся»). Девушка отрицательно покачала головой.

– Салфетку, Лен. Я испачкалась. – Красавица выглянула из щели. Рядом ворона клевала остатки сандвича с чем-то жёлтым, вроде как с сыром.

–Ты не озябла без обуви? – Лена подала ей салфетку.

– Нормально, потерплю. Как там погода?

– Солнышко. Но идут тучи, к вечеру будет дождь.

– Ничего, успеем до дождя, – и Мила вновь спустилась под землю.

Она немного поворочалась, принимая позу эмбриона. В полутьме слабо просматривалась линия позвоночника, и модель подсветила свою коморку фонариком на телефоне. Она мысленно представила себе картину с быком, на котором пытался удержаться смельчак.

– Алё, время пришло. Нас снимает телевидение, – предупредила её Лена.

Девушка обвила мачту руками и ногами, при этом растягивая трепещущий воздушный купол волос. Волшебство возникало из-за игры света.

Телевизионщики развернули аппаратуру: светооотражатели, экраны, аккумуляторы; при помощи сложного оборудования и при условии последующей обработки у них имелись способы превратить этот сумрачный день в яркое летнее утро.

В свете камеры Мила продолжала расчесывать волосы. Они словно ждали, когда проблеснёт девичий взгляд. Красота заключалась в блестящих глазах и четкой линией водораздела света и тени, проходящей за спиной модели. Камеры запечатлела крупным планом, как она раскладывала их на прямой пробор, пряди расходились волнами и низко спускались на лоб, весьма невысокий (между бровями и волосами лоб открывался на ширину двух пальцев). Далее волосы спускались вдоль щёк, а сзади Мила их ловко подхватывала и приподнимала копной, а потом на затылке скручивала всю массу в узел, скрепляя шпильками и узкими ленточками.

Со стороны раздавался голос гида: «Эта инсталляция называется ловушка для мотыльков. Девушка находится в позе эмбриона, из которого потом вылупляется бабочка. А вот она вылупилась, расправляет крылья. Если есть вопросы, задавайте».

– А что это у вас на голове? – спрашивали модель, и она отвечала: – Миртовый венок. В знак того, что я выполняю свой долг и моя личность неприкосновенна.

Люди толпились у стекла, заглядывали внутрь, светили телефонами и могли разобрать, как быстро двигались у девушки пальцы. Когда свет падал на лицо, девушка жмурила глаза. Так что смотреть приходилось на пальцы, как они непрестанно двигались: девушка плела косичку из своих волос, густых, как шерсть.

Один раз Мила испугалась – за перегородкой мелькнула женщина в черном, она замерла, устремив на модель взгляд тусклое, как немытое стекло.

Через час всё закончилось, и ей помогли выбраться: режиссер Лена, подала ей руку и закутала в черное пальто. Из-под веревочных плетей своих сплетенных кос модель наблюдала, какими глазами за ней наблюдал спутник Лены, мужчина в черном галстуке.

– Это Саня, оператор и мой парень. Познакомься, Мила Атропова, – сказала режиссер.