Верь мне

– Это не то! – выпаливаю, прежде чем успеваю себя остановить. – Не так, как было у нас!

– Блядь, Сонь… – хрипит Саша, почти касаясь лбом моей переносицы. А мне и от его горячего дыхания становится пьяно. Знобит в лихорадке. Если бы он не держал, наверное, упала бы. – Вот и у меня не так, понимаешь? Совсем не так.

– Ты женишься… – захлебываюсь странными звуками. – О чем вообще речь? Ты меня за дурочку, что ли, принимаешь?

– Ты же не любишь его, – заявляет Георгиев вместо того, чтобы дать мне какие-то ответы. – Знаю, что не любишь. Зачем издеваешься над собой? – он вроде как остается спокойным. Лишь дышит тяжело. И умудряется требовать: – Прекрати эти отношения, Сонь.

Ну, вообще… Оборзел принц!

– Прекрати свои, Саш!

– Полторацкий тебе не нужен, – продолжает методично долбить. – Пошли его на хрен. Я буду тебе помогать. Как раньше. Каждый месяц первого числа – перевод на твоем счету. Со мной не придется работать. Я обеспечу тебя полностью. Сколько скажешь, Сонь… Все.

Это наглое предложение просто ошарашивает и лишает дара речи. Хорошо, что ненадолго.

– А взамен что, Саш? Просто интересно… – нервно смеюсь. – Женишься, а меня попросишь быть твоей любовницей?

Он, к моему стыду, выглядит удивленным, но быстро хватается за предоставленную возможность.

– А ты бы согласилась? – приглушенно бьет вопросом на вопрос. И зачем-то оповещает: – Я с Владой с мая не спал.

Что еще за бред?!

Женится, но не спит? И не планирует?

– Между нами не может ничего быть, – не знаю, каким чудом мне удается вернуть себе самообладание и сказать это сдержанным тихим тоном. – Ты знаешь, что дело не во Владе и не в Полторацком. Даже если не станет их, мы не будем вместе.

Печальная правда. Горечь всей моей жизни. Но это так. Нет смысла плакать и биться в судорогах боли.

И Георгиев это тоже понимает. Сразу же отступает. Далеко отшагивает. Вижу лишь общие очертания его фигуры.

– Да, верно, – отзывается мрачно. – Хрен знает, о чем подумал… На секунду допустил мысль, что ты готова попробовать снова.

И эта чертова мысль захватывает меня. Парализует. Лишает возможности говорить и думать. Секунда за секундой бегут, собирая целую минуту, а может, и того больше… А мы все молчим.

Надо же… Надо что-то сказать… Надо!

Шагаю к нему, обхватывая себя руками. В надежде поймать взгляд, не останавливаюсь, пока не оказываемся друг к другу вплотную.

– Что ты почувствовал, когда получил подтверждение, что измены не было?.. Когда понял, что сам все разрушил? – тихо выдыхаю я.

Наверное, это жестоко – спрашивать подобное. Но я не могу не спросить. Мне нужно понять.

В Сашиных глазах появляется блеск. Он не дышит. И не моргает. Смотрит на меня сквозь это стекло долгое-долгое мгновение.

– Я умер, – хрипит он. – И больше не воскресал.

По моей спине рассыпаются жгучие, как язвы, мурашки. От затылка и до самых ягодиц. Не скрывая этого, позволяю телу вздрогнуть.

– Ты вспоминаешь?.. Иногда… Нас… – шепчу едва слышно.

Звуки улицы в разы громче.

– Мне снится, – выдыхает Георгиев так же тихо. – Каждую ночь.

И снова его ответ вызывает у меня острую дрожь. На этот раз по всему телу она разлетается.

– Еще… Есть одна песня, – говорит он отрывисто. – Я слышу в ней нас.

– Скинешь мне?

– Угу, – выдает он.

И со вздохом поднимает взгляд куда-то выше моей головы.

– Мне пора возвращаться, – сообщает то, что я уже с мучительной тоской жду. – Насчет денег. Утром переведу. Ты в ответ ничего не будешь должна.

– Саш… – вырывается у меня задушено. – Не делай мне еще больнее.

Вижу и слышу, как тяжело сглатывает. А потом… Скупо кивает.

– Забери, – в моей руке оказывается злополучный браслет, отдав который две недели назад, я чуть не разодрала от отчаяния себе запястье – так не хватало этой значимой безделушки. Потому и сделала татуировку, заполняла ею пустоту. – Если не нужен больше, продай. Или выброси. Не хочу это делать за тебя.

И вновь Георгиев отшагивает, скрываясь от меня в темноте. Я машинально сжимаю браслет. Не знаю, что с ним теперь делать. Вроде бы и держать у себя не могу… Но как позволить Саше его выбросить?

А он… Понимаю, что больше Георгиев мне ничего не скажет.

И тогда я решаюсь сказать то, что изначально не хотела вываливать.

– Меня привезли на склад в порту. Я почти постоянно была в отключке, но иногда приходила в себя. Слышала, как они обсуждали, что все нужно сделать чисто. Утопить хотели, чтобы просто исчезла. Яхту уже готовили. Но вдруг появилась Людмила Владимировна. Спросила, кто отдал приказ, и отменила его, сделав упор на то, что весь криминал прикрывает она. Мне же, когда я окончательно пришла в себя на квартире у Лаврентия, был предложен выбор: молчаливое участие в ее постановке или возврат к смертельному приговору через ад насилия всеми теми ублюдками, которые изначально меня держали в порту. Эту же участь она сулила всем моим сестрам, включая самых маленьких.

Вдох. Выдох.

Все эти шумные процессы со стороны Георгиева исходят.

– И кто отдал первый приказ? – толкает он ледяным тоном, в котором не разобрать ни одной эмоции.

– Машталер Владимир Всеволодович и… Георгиев Игнатий Алексеевич.

Выдав это, наконец, разворачиваюсь и медленно убираюсь с места, где, я знаю, Сашу разбомбят новые адские эмоции.

Дома я запираюсь и долго стою у двери. Тяжело дыша, таращусь в глазок, боясь и одновременно надеясь увидеть, как на лестничной клетке вдруг вспыхнет свет.

Минуты тянутся долго, но неизбежно накручивают большой отрезок времени, после которого становится понятно, что Георгиев не появится.

Покидаю пост. Кормлю возмущенно мяукающего Габриэля. Принимаю душ. Закладываю стирку. А уже в кровати получаю обещанный месседж. Ждала, поэтому наушники держала наготове. Нажимаю на воспроизведение и, закрывая глаза, откидываюсь на подушку.

С первых же строк плачу. Весь текст пропитан такими сильными мужскими чувствами, что они меня накрывают и сносят, как шторм. К тому же я точно знаю, что Саша сейчас в дороге, но слушает эту песню со мной. Кажется, что рядом находится. Наполняет своими эмоциями. И меня, вкупе со своими, от лютого переизбытка буквально разрывает на куски.